Отпуск
Мерно и ровно гудели двигатели самолёта ИЛ-76. За время полёта я уже наверно сотый раз обводил взглядом внутренности фюзеляжа, под завязку забитые разным воинским людом. Здесь были офицеры, прапорщики, солдаты. Отдельной кучкой держались менты, возвращающиеся домой. Рядом со мной расположились спецназовцы и мой взгляд частенько останавливался на красивой девушке, одетой в камуфляжную форму, которая находилась в их группе. Была она того типа молодых женщин, которые сразу же притягивали взгляд мужчин, но только не похотью, а той чистой, естественной красотой, которая дана самой природой. Она знала о своей красоте, знала что сотни изголодавшихся мужских глаз жадно рассматривали её, раздевали взглядом, хотели её, но чувствовала она себя в этой обстановке спокойно: зная, что её никто не обидит или оскорбит. Что каждый из этих мужчин, если понадобиться защитит её, от любых посягательств, потому что она была членом нашего армейского коллектива.
Вдоль бортов, справа и слева от меня сидели мои товарищи, которые вместе со мной летели домой в отпуск. Я ещё раз вскинул руку и поглядел на часы: до посадки в Москве оставалось около получаса. Счастливо и блаженно вздохнул, в который раз удивившись про себя, как стремительно-переменчива бывает судьба военного. Ещё сутки назад, даже и подумать не мог, что уже сегодня буду в отпуске и приземляться в Москве.
Вчера, уже в конце вечернего совещания подполковник Колесов встал и сказал: – Да, чуть не забыл. Командование группировки разрешила отправить ещё одну группу офицеров в отпуск до первого мая. Вы там у себя прикиньте, кто поедет с подразделений и сразу же подайте списки, чтобы оформить отпускные билеты. Выезд завтра утром.
В голове у меня мелькнула шалая мысль: – А почему бы и мне не съездить домой?
В батарее вызвал к себе командиров взводов, техника и старшину: – Появилась возможность съездить в отпуск. Я решил следующим образом. Вы все холостяки и ехать вам в принципе не к кому. А мне есть куда ехать – к семье. Тем более что не знаю, как для меня окончится уголовное дело с танками. Стоит какая-то странная и непонятная тишина. И когда меня отсюда отпустят, я тоже не знаю. Поэтому буду проситься в отпуск. Как, Коровин, справишься с батареей? – Неожиданно и в лоб спросил командира взвода, – сразу же хочу сказать: если меня не отпустят
в отпуск, поедет кто-то из вас – командиров взводов.
Коровин задумался, помялся, но потом как-то с неохотой произнёс: – Езжайте, товарищ майор, справимся.
Через пять минут я стоял перед Колесовым и приводил доводы один за другим, пытаясь сломать неуверенность начальника штаба.
– Копытов, чего-то не совсем нормально получается. У тебя ещё твой заместитель из отпуска не вернулся, а ты бросаешь батарею на командира взвода, тем более он у тебя двухгодичник. Справится ли он с батареей?
– Товарищ подполковник, по-настоящему батареей сейчас должен рулить старший прапорщик Карпук, который имеет непререкаемый авторитет у личного состава. Но он старший прапорщик, нельзя его оставлять за себя. Но Карпук сказал, езжайте Борис Геннадьевич, всё будет нормально. Да и Кирьянов вот-вот подъедет: может быть уже завтра или послезавтра и возьмёт бразды правления на себя.
– Ладно, убедил. Иди, оформляй отпускной. – И всё закрутилось. Форма чистая у меня была, оставалось только подшить её и оборудовать знаками различий. Гораздо труднее было достать хоть какое-то количество денег. С трудом, но решил и эту задачу, правда понимая, что денег до дому всё равно не хватит и придётся рассчитывать на армейскую смекалку и удачу.
Компания отпусников собралась разношёрстная: помимо меня, в отпуск поехал Николай Бородуля, Олег Акулов, прапорщик Сергеев, которого я пленил на станции Примыкание, один малознакомый офицер со штаба полка и ещё несколько младших офицеров с батальонов и подразделений. Старшим команды назначили начальника артиллерии подполковника Богатова. До Ханкалы нас добросили на машине, ну а дальше мы были предоставлены сами себе. Начарт быстро сориентировался, вывел нас на вертолётную площадку, где нам показали группу из трёх вертолётов: – Вон, тот крайний вертолёт вас и доставит в Моздок.
Экипаж, когда мы подошли, был в сборе и готовился завтракать. Командир вертолёта выглянул из машины: – Ребята, всё нормально, я знаю про вас. Сейчас мы позавтракаем и минут через двадцать летим. Кто старший у вас? Вы, товарищ подполковник? Тогда, сколько вас человек? А, двенадцать…. Ну, тогда всё нормально. Извините, но мы покушаем. – Пилот скрылся в глубине вертолёта, оставив нас в лёгком удивлении.
Судя по разговору, помятому виду и спотыкающейся речи, пилот был явно навеселе. Частенько приходилось слышать рассказы очевидцев о том, как по чёрному квасят вертолётчики, но ведь летают и пока не слышно было, чтобы разбивались по такому делу.
Через несколько минут мы с Богатовым заглянули внутрь вертолёта и увидели картину, которая посеяла в наши души пока ещё только лёгкую тревогу. В салоне был расставлен раздвижной столик, на котором разложена закуска, а над всем этим возвышалась литровая бутылка водки «Распутин». Все трое членов экипажа, периодически прикладываясь к кружкам, бурно обсуждали произошедшую накануне вечеринку. Начальник артиллерии в расстроенных чувствах почесал затылок: – Бутылка на троих вроде бы ничего…, но вот на старые дрожжи…. Как ты на это смотришь, Боря?
Мы махнули на всё рукой и стали терпеливо ждать окончания завтрака. За это время к нам присоединились ещё несколько полковников ВВ. Вскоре из чрева вертолёта выглянул командир экипажа, оглядел нас. Взгляд его был расплывчатый и никак не мог сосредоточиться.
– Товарищ подполковник, пересчитайте ещё раз количество пассажиров. – Богатов посчитал и доложил, что нас уже шестнадцать. Хотя мы прекрасно знали, что вертолёт этот по норме подымал только двенадцать человек. Лётчик кивнул головой и стал что-то шептать нашему старшему на ухо, отчего у начальника артиллерии вытянулось лицо. Тот в свою очередь подозвал меня к себе.
– Боря, ты взял водку, как я тебе говорил? – Вчера вечером Богатов вызвал меня к себе и приказал взять с собой водку, так как вертолётчики в качестве пропуска на вертолёт иной раз просят спиртное. Я передал две бутылки водки, а те в свою очередь мигом исчезли внутри вертолёта.
Когда командир экипажа в очередной раз показался в дверях, нас у вертолёта было уже двадцать четыре человека. Лётчик, крепко ухватившись руками за края дверей, молча выслушал доклад о количестве пассажиров, обвёл мутным, ничего не выражающим взглядом обращённые к нему с надеждой лица, оторвал руку от края дверей, отчего он чуть не вывалился на улицу и бесшабашно заявил: – Аааа…, ерунда, взлетим, – и снова еле удержался на пороге.
Вертолёт долго и нудно раскручивал винты, пробуя их на различных режимах, потом громко взревел и несколько раз попытался оторваться от лётного поля, но ничего не получилось. Я думал, что вертолётчики начнут часть пассажиров высаживать, чтобы взлететь, но вертолёт двинулся с места и мы покатили куда-то в сторону, пока не выкатились на бетонную полосу. Здесь машина быстро поехала по полосе, набирая скорость и в конце-концов тяжело оторвалась от земли и стала медленно набирать высоту. Дверца кабины открылась и оттуда вылез пилот, подошёл ко мне и спьяну попутав, стал докладывать: – Товарищ подполковник, мы сейчас прилетим на другой конец города, в аэропорт Северный. Там мы будем всего пять минут и потом сразу же летим в Моздок.
Я махнул рукой, мол – валяй и прильнул к иллюминатору, осматривая панораму разрушенного Грозного с птичьего полёта.
Через семь минут мы приземлились в аэропорту Северный и подрулили к полуразбитому зданию аэровокзала. Долго лётчик пытался открыть дверь, а когда она распахнулась, то в вертолёт ворвался авиационный генерал и стал распекать своего подчинённого за опоздание, но тут он обнаружил что тот ещё и сильно пьяный, и не только он, но и весь экипаж.
Генерал бесновался, обещая всех выгнать и уволить, но ругался недолго, и скорее всего для порядка. Безнадёжно махнув рукой, приказал очистить от пассажиров салон и грузить в вертолёт носилки с раненными, для доставки их в Моздок.
Машину быстро загрузили ранеными, туда же обратно влезли полковники ВВ и вертолёт улетел, оставив нас у здания аэровокзала. Я особо не волновался, возложив свои надежды на изворотливость своего начальника: он подполковник – пусть и крутится, а я всего командир батареи. Вместе с Олегом Акуловым мы осмотрели разбитое здание аэропорта, потом покушали в офицерской столовой, расположенной здесь же, а через пятнадцать минут, через огромную толпу перед большим вертолётом МИ-26, пробились на посадку. Уже у дверей вертолёта задёрганные таможенники завернули обратно начальника артиллерии, обнаружив у него бинокль и пропустив в вертолёт нас. Посадка заканчивалась, когда появился уже порядочно взмыленный Богатов, который со злостью сунул таможеннику бумажку с подписью и печатью коменданта аэропорта, разрешающую вывоз бинокля.
Моздок встретил нас мелким, нудным дождём, который поливал несколько самолётов, готовящихся к отправке в центральные области России, а также холодным и пронизывающим ветром. Техника посадки на самолёты в Моздоке была одна: офицеры и прапорщики ходили от самолёта к самолёту, выясняя куда он летит, а потом просились у экипажа на борт попутного самолёта. Конечно, много было злоупотреблений со стороны лётчиков, но с этим приходилось мириться, так как хотелось быстрее покинуть эту мало гостеприимную землю.
Выяснив, что только один ТУ-134 летит в нашу сторону, мы пристроились в конец длинной очереди. Но, не доходя до нас несколько человек, лётчики прекратили посадку: мотивируя тем, что уже нет мест. Мы окружили командира экипажа и стали его горячо уговаривать. После некоторого колебания, он запустил ещё несколько человек и на бетоне осталась только наша группа.
– Всё, ребята, даже не уговаривайте. На борту и так 113 человек. Больше никого не возьмём. – Категорично заявил командир.
Я выдвинулся вперёд и сделал последнюю попытку уговорить лётчиков: – Товарищ командир, мы вон на вертолёте МИ-26 сейчас прилетели, так там сто пятьдесят шесть человек летело. Неужели вы не можете к себе ещё 12 человек взять?
Лётчики весело рассмеялись: – Товарищ майор, вот этот сарай, или как вы его армейцы называете «Корова», имеет право подняться в воздух, если у него на борту минимум семь тонн. Вот и посчитайте, сколько человек там в момент только взлёта должно быть.
С грустью мы проводили взглядом улетевший самолёт и почти уже смирились с ночёвкой в не отапливаемой и сырой палатке пересыльного лагеря на аэродроме. Но в этот момент приземлился ИЛ-76, который выгрузил груз и отряд ментов.
– Да, ребята, через полчаса вылетаем обратно в Москву. Садитесь, какие проблемы.
Через полчаса самолёт был забит под завязку военнослужащими и взял курс на Москву.
Уши сильно заложило, сигнализируя, что самолёт начал активное снижение, а через тридцать минут мы уже катили по рулёжным дорожкам аэродрома к освещенным яркими огнями зданиям. Задняя аппарель открылась и толпа ринулась на выход. Так как мы сидели почти у кабины пилотов, то нам пришлось немного подождать, пережидая неизбежную толкучку при высадке. Случайно разговорившись с лётчиком, с удивлением узнал, что это не конечный пункт прибытия, а высадив людей, они продолжат свой полёт в Нижний Новгород и они не против, если мы с ними долетим до конца. Я схватил за руку подполковника Богатова, который подхватив свои вещи, направился на выход: – Товарищ подполковник, полетели дальше.
Но Богатов и малознакомый офицер штаба упёрлись и решили ехать из Москвы поездом. Оставив меня старшим группы, офицеры вышли из самолёта и направились к зданиям. А мы через час были в Нижнем Новгороде, тем самым съэкономив массу времени. Мы уже в Нижнем, а Богатов ещё, наверно, и до вокзала не добрался. Лётчики подвезли нас до здания аэропорта и тепло распрощались. Было уже около двенадцати часов ночи, а судя по расписанию поездов, у которого мы столпились, наш поезд отойдёт от вокзала через три часа – то есть успеваем переехать на вокзал. Посовещавшись, мы приняли решение звонить в комендатуру, чтобы те прислали за нами дежурную машину.
По телефону связался с дежурным помощником коменданта города, представился и объяснил ситуацию: группа офицеров едет на несколько дней из Чечни в отпуск, среди нас есть легкораненые, что было недалеко от истины. Вокруг меня слонялся Коля Бородуля и заботливо нянчил перевязанную руку. Наркоз отошёл и рука сильно болела, также он нуждался и в смене повязки. Попросил прислать за нами дежурную машину для переезда на железнодорожный вокзал.
Возникла небольшая пауза, в течение которой дежурный помощник обдумывал ответ: – Товарищ майор, выслать машину за вами не могу, на сутки работы дежурной машины выдано только 34 литра бензина. Добирайтесь своим ходом.
– Товарищ капитан, нам 34 литра бензина хватит, чтобы перебраться на железнодорожный вокзал, – я добавил командирские нотки в голос, – так что давайте, без лишних споров высылайте на аэропорт машину.
– Товарищ майор, – послышался в телефонной трубке голос дежурного, в который он также добавил металла, – Вы, наверно, не поняли, что 34 литра бензина мне дали на сутки. Я подчёркиваю – на сутки, для того чтобы дежурная машина могла выехать для обеспечения служебной деятельности комендатуры и дежурных смен, несущих комендантскую службу.
– Послушай, капитан, – я уже не скрывал своего раздражения, – меня не интересует, где ты потом возьмёшь бензин. Если ты хочешь, я могу тебя научить, как добыть в городе бензин…. Ах, тебя учить не надо. Хорошо. Так выполняй свои служебные обязанности, в которые входят приём и отправка команд. А я старший команды военнослужащих, и не простых, а людей которые знают что такое смерть. – Дежурный помощник попробовал мне опять возразить, но я уже повысил голос и к металлу добавилась уже и злость, – Ты, тыловая крыса, сидишь в тепле: наверно, рядом лампа с абажурчиком, чтобы глаза не слепило и чайком балуешься. А у меня по ночам глаза на лоб вылезают, когда я пялюсь каждую ночь на передке в темноту. Значит так, если ты в течение часа не пришлёшь за нами машину, и мы опоздаем на поезд, жди нас в гости рано утром. Мы твою комендатуру по кирпичикам раскатаем. Что самое интересное – ничего нам за это не будет. Понял? Мы ждём машину.
Я с треском опустил телефонную трубку на аппарат и огляделся. Вокруг меня стояли мои товарищи и с удивлением смотрели на меня.
– Боря, а с кем ты так разговаривал?
– А.., с дежурным помощником военного коменданта. Блин, не сдержался: теперь он хрен машину пришлёт.
Бородуля убаюкивая раненую руку, засмеялся: – Ну ты, Боря, и орал. Тут чёрные недалеко крутились, так они сразу же слиняли, да и остальной народ разбежался.
Действительно, зал и так был полупустой, но теперь только на противоположной стороне виднелся дежурный милиционер, который помахивал резиновой дубинкой и изо всех сил делал вид, что он в зале один и он нас не видит. Я ещё раз посмотрел на мента и принял новое решение.
– Будем выбираться отсюда самостоятельно, пошли к ментам.
В обшарпанном и вонючем помещении милицейской дежурки находились два милиционера, которые плотоядно хихикали и суетились вокруг девушек явно лёгкого поведения, ведя извечную игру между женщиной и мужчиной. Дёвчонки были хорошо поддатые, со смаком смолили сигареты и с удовольствием принимали знаки плотского внимания. Дальше всё бы развивалось по избитому сюжету и утром менты с удовольствием смаковали разные подробности маленького, но весёлого приключения перед новой сменой. Наше появление слегка нарушили ход событий и милиционеры, возмущённые бесцеремонным вторжением на их территорию, попытались выдворить нас из помещения, но получили жёсткий отпор, после чего мы попросили отвезти нас на вокзал. Блюстители порядка быстро оправились от замешательства.
– Товарищи военные, нет бензина. Выдают на дежурство по чуть-чуть, а так бы помогли. – Усмехаясь, заверил нас старший.
Его усмешка заставила меня в очередной раз вспыхнуть: – Ты чего, сержант, усмехаешься? Я ещё и часа не нахожусь в России, а мне тут пытаются впарить, что я не в самой богатой нефтью стране нахожусь. Иди и показывай мне датчик бензина. Если соврал – пожалеешь.
При других обстоятельствах, мне бы менты не простили того тона, с которым я с ними общался, но здесь было явное численное преимущество на нашей стороне, и вид наш говорил – лучше не связываться. Поэтому сержант послушно побежал из помещения к машине, где включил зажигание и показал действительное отсутствие бензина в баке.
– Вот, товарищ майор, нам говорят, что всё горючее уходит к вам – в Чечню.
Мы вывалили обратно на улицу и решили скинуться деньгами и вообще разобраться – что мы имеем. Оказалось, что имеем очень мало. К нам, было подкатили местные и предложили перекинуть на вокзал за двести рублей с человека. Но мы их вынуждены были отфутболить: даже если бы и по сто рублей – мы всё-таки не тянули. А ведь надо ещё билеты покупать на что-то.
Через несколько минут обсуждения разных вариантов, к нам подскочил и лихо затормозил невзрачный «Москвич-412», из него вылез такой же невидный мужичок и парнишка лет пятнадцати.
– Ребята, вы что с Чечни?
– Да, а что такое?
– Да я в Афгане воевал, знаю что это такое за война, поэтому и вас уважаю. Давайте я вас в два рейса перекину на вокзал.
– Спасибо, мужик, но мы не тянем по деньгам.
– Да дайте мне до конца рассказать. Я по ночам здесь с сыном иной раз «бомблю», цены эти жлобские знаю. Я вас так перекину, а чтобы у меня хоть какая-то выгода была, возьму с вас по 25 рублей с человека. Как предложение?
Да, это было уже нормальное деловое предложение. Первой партией мы отправили Николая Бородулю, чтобы он на вокзале до нашего приезда перевязал в медпункте руку и сделал обезболивающий укол, а я с оставшимися остался ждать второго рейса. Но в одиночестве мы были немного. К нам подошёл молодой человек и спросил – С какого мы полка?
– С 324 го. А что? – Настороженно ответили мы.
– Да ваш товарищ, с перевязанной рукой, приезжал к нам в полк, а я старший лейтенант Часов с 511 полка – ваш сосед слева. Я месяц назад был ранен и только позавчера приехал из госпиталя, сейчас здесь встречаю брата, должен прилететь. Пойдёмте в бар посидим, я угощаю.
В баре старший лейтенант заказал пару бутылок коньяка, лёгкой закуски. И час до возвращения «Москвича», прошёл в оживлённой беседе. Мы тепло распрощались с офицером, за полчаса промчались по тёмным улицам Нижнего Новгорода и у багажного отделения воссоединились с первой группой, щедро рассчитались с водителем и ещё дали ему новенький камуфлированный костюм, чему он был особо рад.
Когда «Москвич» уехал, я оглядел своих товарищей. Первая группа тоже зря время не теряла,
ожидая нас. Все были датые и оживлённые, за исключением начальника связи: тот хмуро продолжал укачивать руку и временами морщился от боли.
– Коля, тебе пить со всеми не стоило бы. Ты же знаешь, что обезболивающие на пьяного не действует.
Бородуля ещё раз сморщился от боли: – Боря, да никто мне и не делал укол. В мед. пункте молодое хамло сказало: – Где вас ранили – там и перевязывайтесь.
В мед. пункте, куда мы ворвались возмущённые и озлобленные, находился молодой врач и симпатичная, молоденькая медсестра. Врач, было дёрнулся и закричал: – Почему толпой? – Но тут же получил по лицу два хлёстких удара ладонью, правда не сильных. Один из офицеров сгрёб его за халат на груди и сильно встряхнул: – Ты, что это, сучонок? Офицер ранен, защищая тебя, твою медсестру, Россию, а ты его выгнал. – Врача ещё раз сильно встряхнули, – если духи придут сюда, то они задницу тебе прикажут лизать, а потом делать туда уколы, а в это время остальные медсестрой будут баловаться. Быстро, перевязывай рану и делай обезболивание майору.
Побледневший эскулап, дрожащими руками начал отламывать ампулы и набирать в шприц обезболивающее. Мы же расселись на стулья и стали успокаивать напуганную медсестру, которая довольно быстро пришла в себя и стала даже наезжать на нас.
– Я, конечно, не одобряю поступка врача: я ему потом сказала об этом, когда он выгнал майора. Надо было оказать помощь. Но и вы ведёте себя неправильно: избили врача, ведёте себя как хулиганы, а вы же офицеры. Про вас так красиво Газманов поёт….
– Знаешь, дорогая, – Олег Акулов пододвинулся к ней вместе со стулом, – стране и вам всем по большому счёту наплевать на нас военных: как мы там воюем в Чечне, за что погибаем, за чьи интересы и ошибки. Вот ты красавица вспомни: что ты делала 15 марта?
– А мне и вспоминать не надо: день рожденье у подруги было, – у девушки даже улыбка появилась на лице: наверно, веселое день рожденье было.
Олег внимательно посмотрел на медсестру и со вздохом пододвинул к себе сумку: – Ты даже оживилась, вспомнив день рожденье. Весёлое было – да? А теперь посмотри, что я в сумке везу. И ты доктор тоже смотри. – Акулов расстегнул сумку, стал доставать из неё и раскладывать на медицинской кушетке вещи и различные предметы. Мы знали, что эти вещи Олег везёт в музей боевой славы дивизии, но с интересом наблюдали за реакцией побледневшей медсестры и врача, который так и застыл с бинтом в руке. Когда вещи были разложены, Олег начал тихим голосом рассказывать: – Вот это бронежилет, вернее остатки бронежилета капитана Нестеренко. Он погиб в атаке, в 10 часов дня 15 марта, когда ты, солнышко, нетерпеливо ждала прихода вечера и чистила пёрышки, чтобы повеселиться. Только Юрка, уже смертельно раненый, тяжело умирал. А это его автомат. Автоматом эту железку уже не назовёшь, но вот что остаётся от оружия, когда рядом происходит взрыв. А это шлем старшего лейтенанта Сороговец: он погиб часом раньше, после того как разведчики в рукопашной схватке очистили окопы от боевиков, ему пуля снайпера попала прямо в глаз. Вот эти тёмные пятна на шлеме – засохшая кровь Сороговца. А это неотправленные домой письма сержанта Молдаванова. Правда, он погиб 13 марта, когда прикрывал вынос раненого из боя. Доктор, – Олег повернулся к врачу, – машина сержанта горела, а он вёл огонь из горевшей машины, так и сгорел, но не дал боевикам приблизиться к раненым. Тут у меня кинжал лежит, но это трофей. Видишь, какой он красивый и большой. Я его помыл после того, как он ко мне попал, а так он был в каких-то бурых пятнах: может кому-нибудь из наших пленных башку отрезали. Вот так. Были люди, смеялись, жили, детей растили, а теперь от них только вещи остались, которые будут лежать в пыльных витринах музея.
И Россия нас встречает, как мачеха, как преступников или наёмников. Вот вам и пример, – Олег махнул рукой в сторону врача, – А Газманову низкий поклон от нас, хоть кто-то хорошее про нас говорит и поёт. А врач твой, ещё мало получил. Но ладно, мы его трогать больше не будем, но я думаю, что это ему послужит хорошим уроком, хотя любви к военным не прибавит. Но это уже его проблемы.
Когда были закончены все медицинские процедуры, мы вышли из медпункта и направились в здание вокзала. Около главного входа, вертя головой во все стороны и переминаясь с ноги на ногу, стоял водитель «Москвича» с сумкой в руке, а около него стояли два патрульных мента, и проверяли его документы.
– Ребята, – радостно закричал он, чуть ли не всю привокзальную площадь и дёрнулся к нам, но милиционеры крепко схватили его за руки, – я уж думал вы уехали.
– Что за проблемы, мужики?
– Проверяем документы у подозрительного лица.
– Да я этих офицеров-чеченцев с аэропорта привёз. Ребята, я деньги с вас всё-таки взять не могу. Вот купил вам водки и закуски, – водитель поднял тяжёлую сумку и со стеклянным звоном встряхнул её.
– Ребята, мы с Чечни, в отпуск домой на несколько дней едем. На аэропорту с нас по двести рублей с человека содрать хотели, а он нас, получается теперь, бесплатно перевёз. Отпустите его. – Менты, особо не споря, но для приличия всё-таки сделав мужику замечание, отпустили его и величественно удалились.
Было уже два часа ночи и в кассовом зале, куда мы зашли, почти не было людей. Лишь около одной из касс виднелась небольшая очередь, во главе которой находились два пьяных в дымину, здоровенных солдата в парадной форме. Судя по размалёванным чемоданам и расшитую разными прибамбасами форму, это были дембеля. Один из них, засунув по плечи голову в кассу, любезничал с кассиршей, представляясь самому себе сногсшибательным Казановой или же как минимум Ален Делоном. Второй стоял рядом и пыжился от сознания того, что они два перца «гарцуют» тут. Очередь терпеливо стояла и молчала, боясь сделать замечание бойцам и получить в ответ увесистую оплеуху. Коля Бородуля, шедший впереди нас, увидев эту минорную картину, молча, как разъярённый бык ринулся к солдатам и, далеко отводя раненую руку, приготовился ударить бойца с боку. В долю секунду ярко представив, как от сильного удара, отрезанная стеклянным краем голова солдата упадёт кассирше на стол я неистово заорал: – Бородуля, Стой!
Но было поздно: хорошо что солдат успел высунуть на крик голову и тут же получил сильный удар в челюсть. Пролетев метра три по воздуху, нелепо размахивая руками, он шмякнулся на гладкий мраморный пол и уехал в угол. Второй, получив мощный пинок под задницу и подхватив чемоданы, ринулся мимо нас на выход, где споткнулся о первого солдата, который уже на четвереньках выбежал из угла и вставал на ноги. Побарахтавшись на полу несколько мгновений, оба подхватив чемоданы, вскочили и молча исчезли из кассового зала.
Было ясно, что после такого яркого демарша с нашей стороны – билетов мы не получим. Очередь заволновалась и с возмущением обрушилась на нас. Было тут много до боли знакомых выражений и оборотов, появившиеся в годы «демократических преобразований»: – «откормленные молодчики» и «бедные солдатики, которые в армии, как в тюрьме», «лучше вы бы боролись с дедовщиной, а не распускали руки», «обуза на шее государства и надо всех офицеров поставить к станку, или выгнать на колхозные поля с лопатой», но появились и новые, в свете событий в Чечне – «убийцы, наёмники, насильники и мародёры».
Обвинений и оскорблений было так много, что Бородуля перестал трясти раненой рукой и застыл, открыв рот в удивлении. Но назревающий скандал прекратила старушка, которая решительно встала на нашу защиту.
– Чего разгалделись? Ишь… Когда пьяные солдаты двадцать минут не давали никому билеты купить, так вы все молчали, языки проглотили. Чего вы, мужчина, молчали, когда они тут слюни пьяные пускали, увидев девушку, а сейчас громче баб кричите. Сами в очках, наверно, в армии не служили? Правильно «офицера» сделали, навели порядок. Берите сынки билеты, не стесняйтесь.– Очередь как по мановению палочки заткнулась и теперь я сунулся к кассирше в окошко.
Но не успел ничего спросить, как она отрезала: – Для вас, билетов никуда нет.
– Девушка, давайте не будем ссориться: мне надо восемь билетов до Свердловска, а вы даже не поглядели….
– Билетов нет, мне и смотреть не надо.
Я долгим взглядом посмотрел на кассиршу и понял, что разговаривать с ней бесполезно. Мы отошли от кассы, а кассирша стала бойко продавать билеты и вполне возможно на наш поезд. Я ещё раз окинул взглядом пустой кассовый зал и в углу заметил неприметную дверь с многообещающей надписью «Дежурный по вокзалу», около которой стояла сурьёзная пожилая женщина в железнодорожной форме и с красной повязкой на руке.
– Товарищ дежурный, – обратился я к ней, – ваш сотрудник отказалась обслуживать нас. Я попрошу вмешаться и сделать ей замечание.
Женщина сурово сдвинула тонкие брови: – Кассир сделала правильно, что не стала обслуживать хулиганов в форме. Я всё видела и полностью поддерживаю её действия.
– Уважаемая, увидев, что два пьяных солдата, мешают продаже билетов и отвлекают вашего сотрудника от служебных обязанностей, вы должны были вызвать патруль, или милицию, чтобы те привели этих дембелей в порядок. Давайте так, не будем раздувать скандала, идёмте к кассе. Вы продаёте нам билеты, и мы уже через пятнадцать минут уезжаем отсюда на поезде.
Теперь к сурово сдвинутым бровям, прибавились сурово сжатые тонкие и бесцветные губы: – Билеты вам проданы не будут, пока вы не извинитесь перед солдатами.
– Ну, вы мать, и даёте, – поняв, что билеты нам здесь вообще не продадут, я изменил тон, – а теперь послушай меня. Мы сейчас расположимся вон там – под вашим красивым, электронным табло. Достанем водку, закуску и устроим такой бедлам, что вы сами принесёте нам билеты. Это я вам обещаю. – Я повернулся к товарищам, – ребята, приземляйтесь вон там. Доставай водку и закуску.
Дежурная возмущённо зафыркала: – Только попробуйте водку распивать здесь, я сразу же вызову милицию.
– Давай вызывай, только милиция связываться с нами не будет. Они просто не имеют право задерживать нас – офицеров, а вызовут сюда комендатуру. Которая приедет и заставит вас продать билеты, да ещё где-нибудь запись сделают об вашем отношений к выполнению своих служебных обязанностей. А полезут менты к нам, мы тут такую драку устроим, что половину зала разнесём и вы изначально будете виноваты: так как вы спровоцируете своим действиями беспорядки. – Я приложил руку к головному убору, – Честь имею, сударыня.
Дежурная, задохнувшись от возмущения, резко развернулась и скрылась за дверью, предварительно громко хлопнув ей. Очереди перед кассой уже не было, кассирша вытянув шею, с опаской поглядывала в нашу сторону через стекло, а ребята, расположившись под табло, демонстративно раскладывали на скамейке водку, кружки и закуску, поджидая меня.
Хлопнули по первой, потом по второй: постепенно оживились и стали забывать, где мы и для чего здесь находимся. Прапорщик Сергеев «поплыл» первый и попытался запеть, но Коля Бородуля быстро его заткнул. Шуму большого мы не производили и когда в зал сунулась милиция – человек пять, то ничего предосудительного не обнаружила. На то, что мы в общественном месте распивали спиртные напитки, они просто закрыли глаза: посмотрели на нас издалека и ушли. Дежурная, которая вышла из помещения, поглядеть как менты нам будут крутить руки, разочаровано громко хлопнула дверью и тоже скрылась. Выпивка быстро закончилась, сказалась и усталость: мои товарищи стали постепенно засыпать, облокотившись на вещмешки и откинувшись на спинку скамейки. Вскоре я остался бодрствующим один. Посидел немного, думая над тем, как нам выбираться с Нижнего Новгорода. Потом встал и попробовал договориться с кассиршей, но та не шла на контакт ни в какую. Побродив по залу, я опять подошёл к расписанию движения поездов и ещё раз стал прикидывать возможности отъезда, которые были совсем не радостные – первый поезд был только через пять часов. Мой взгляд в очередной раз скользнул по расписанию и остановился на малоприметной строчке в самом низу расписания: – Почтовый поезд «Москва – Пермь» отправляется с Нижнего Новгорода в 3 часа 45 минут, ежедневно. Я бросил машинально взгляд на часы – 3 часа 30 минут. Так что, он должен сейчас отправляться и мы ничего про него не знали.
У первого перрона, куда я выскочил, в серой предрассветной мгле, стоял почтовый поезд из десяти вагонов. Быстро пробежал вдоль состава, но двери везде были закрыты, и лишь когда бежал обратно, двери одного из вагонов открылись и на перрон вышли две симпатичные девушки в железнодорожной форме.
– Девчонки, вы с этого поезда?
– Да, – девушки заинтересованно оглядели меня, что сразу же отметил, как положительный фактор, – А что?
– Девушки, милые, нас с Чечни в отпуск, пока в боях передышка, отпустили на неделю, а мы тут застряли. Не подхватите нас до Перми?
Проводницы быстро переглянулись, но и так было понятно, что они согласны: – Ну, если развлекать будете – то тогда возьмём.
– Девчонки, вы не разочаруетесь, что нас взяли. Мы сейчас мигом, – я рванул как на стометровке. За семь минут, что осталось до отправления поезда, нужно было разбудить ребят, объяснить ситуацию и всех посадить – что было достаточно проблематично.
Бурей ворвался в зал и стал будить, тормошить и подымать сослуживцев. Но те непонимающими со сна и недавней выпивки глазами, смотрели с удивлением на меня и едва шевелились, не понимая, куда надо идти и зачем.
– Ребята, чёрт побери, выпили же немного, чего же вы такие пьяные? Давай быстрей хватайте вещи, поезд отходит – я билеты купил.
Слова «билеты» и «поезд» возымели магическое действие, офицеры встряхнулись и уже гораздо быстрее и чётче собрали вещи и ринулись на перрон. Я шёл последним и направлял группу, подталкивая в спину отстающих. Шуму было поднято достаточно и в зал из своего помещения выглянула дежурная по вокзалу, провожая нас недоумевающим взглядом. Времени было уже в обрез, да я и побаивался, что девушки увидев такую большую группу военных, да ещё не совсем трезвых – откажутся от нас, но дёвчонки криками стали подбадривать, чтобы мы ускорили посадку и я заскакивал практически уже на ходу.
Отдышавшись и перезнакомившись, я поинтересовался – не влетит ли девчонкам за то, что они нас пустили в вагон и смогут ли они нас довезти до Перми?
Оказывается, проверок они не боялись, а так как их поезд в Пермь прибывал лишь к обеду следующего дня, то они предложили нам другой вариант: проехать с ними до ближайшей станции, от которой ходили электрички до Кирова и на них добраться до города. А оттуда на ближайшем поезде до Екатеринбурга. Так мы и сделали: и в два часа дня были уже в Кирове. В кассе нам сказали подойти через полтора часа, когда будет известно наличие свободных мест на проходящий поезд «Москва – Хабаровск». Ещё раз определились с деньгами – и с горечью убедились, что денег было мало, и вряд ли их хватит доехать всем даже до Перми. Военный, железнодорожный комендант, к которому обратился за помощью, разъяснив ситуацию, лишь покачал головой и написал записку в кассу – «Данному офицеру оказать максимальное внимание и помощь в приобретении билетов».
– Прости, майор, но больше я сделать ничего не могу. Извини.
Погуляв немного, я подошёл к кассе, подал записку коменданта и попросил восемь билетов на все деньги, вывалив мятые купюры и мелочь на тарелочку. Тщательно пересчитав, она сказала: – Товарищ офицер, только до Верещагино.
– Давайте до Верещагино, – про себя решил: главное сесть в поезд, а там или договоримся с бригадиром поезда, или же пусть попробуют нас высадить. Получив билеты, я довольный вернулся на перрон, где оставил своих товарищей. Несмотря на отсутствие денег, Бородуля откуда-то притащил несколько бутылок портвейна «Кавказ», чем очень гордился и совал мне бутылки под нос. Узнав, что мы из Чечни, подошли ещё пару прилично одетых мужчин и стали угощать водкой. Короче, картина, которая мне открылась, не внушала оптимизма: Бородуля был пьяный, из сумки Акулова вызывающе торчал ствол автомата Нестеренко, и по его виду нельзя было сказать, что это остатки автомата. Сам Акулов, взяв огромный кинжал в рот, непонятно только как он его не разрезал до сих пор до ушей и, встав на цыпочки, нелепо размахивая руками, пытался танцевать стремительный кавказский танец. Сергеев был в том состоянии, когда он закрыв глаза, мог затянуть на весь вокзал неприличную песню. Танкист, тыча пальцем в нос, пытался рассказать такому же пьяному гражданскому, как его ранили в нос. Остальные были не лучше. Вокруг нас полукругом толпился любопытствующий народ, а в сорока метрах от этого бардака, кучковался с десяток милиционеров, причём, с каждой минутой их число только увеличивалось. Отодвинув в сторону, протянутую мне руку с водкой, я подошёл к формируемой цепи ментов, остановился в пяти шагах и обратился к единственному среди них офицеру: – Капитан, послушай меня. Я старший этой команды и как видишь трезвый. У меня билеты на Хабаровский поезд, он через пять минут подходит. Я сейчас своих людей собираю и иду на посадку, и мы уезжаем. Только прошу вас, не трогайте нас: мы с Чечни в отпуск всего на несколько дней едем, нам тоже не нужны неприятности. Не надо ничего делать. Хорошо?
Капитан, многозначительно поигрывая резиновой палкой, посмотрел на своих подчинённых и кивнул – Хорошо.
Я метнулся обратно к своим друзьям: – Так, всё – собираемся. Если мы не хотим сидеть в ментовке, давай быстро собираемся и на третью платформу. Олег, Коля вперёд: вагон номер девять – занимайте места. Сергеев давай шевелись.
Так, поторапливая людей, стал выпихивать их на третью платформу, постоянно оглядываясь на милиционеров, которые развернувшись в цепь, шли сзади нас. К моей радости объявили о прибытие нашего поезда, а через пару минут зелёные вагоны потянулись мимо пассажиров спешащих к своим вагонам. Увидев поезд, подтянулись и мои сослуживцы. Я уже начал успокаиваться, как ко мне подскочил Бородуля и чуть не плача заявил: – Боря, а нас не пускают в вагон.
– Почему?
Николай виновато отвёл глаза в сторону и опустил голову: – Боря, я проводниц послал на три буквы.
Я только и повёл в возмущении головой из стороны в сторону: – Знаешь, Коля, пошёл ты сам на эти три буквы.
Разъярённый на начальника связи, я ринулся к вагону исправлять положение: так как понимал, если мы сейчас не сядем в поезд, то мы окажемся в комендатуре. Бородуля, как побитая собачонка, послушно бежал следом за мной. Около дверей девятого вагона стояли две молоденькие, светленькие проводницы и в душе немного отлегло, с ними есть шанс договориться. Гораздо хуже если бы были матёрые проводницы да ещё и в возрасте – те бы сейчас открыли пасть.
– Девушки, солнышки, – с ходу запел я, – да простите вы этого майора. Мы все едем с войны и, конечно, нервы не в порядке. Тем более что майор ранен в бою несколько дней тому назад, и рана у него сейчас очень болит. Простите, красавицы, – я приобнял девушек за плечи.
Проводницы с удивлением посмотрели на меня, а потом на Бородулю.
– А за что его прощать? – Почти одновременно с удивлением воскликнули блондиночки.
– Как за что? – Теперь удивился я, – он ведь вас нецензурно обругал.
– Нет, мы его в первый раз видим.
– Коля, иди сюда, – я только повёл головой из стороны в сторону и устало подозвал к себе майора, – Ты кого послал на три буквы?
Офицер подошёл, затуманенным взглядом посмотрел на вагон справа, потом слева и обрадовано кивнул головой на соседний вагон: – Вон тех, я послал.
Я радостно засмеялся и от всей души поцеловал проводниц, которые шутливо, со смехом, отбивались от меня: – Загружайся ребята, занимай места. Девчонки, едем…..
Сам я сел почти перед самым отправлением поезда, чтобы не выпустить своих офицеров из вагона на перрон. Махнул на прощание рукой ментам и скрылся в вагоне. Ребята уже успокоились, даже как будто протрезвели: вели себя смирно и скромно. У проводников узнал, что Верещагино будет через несколько часов и решил сразу идти к бригадиру поезда договориться насчёт проезда до Екатеринбурга. Со мной напросился идти и Бородуля. Чувствуя свою вину, Коля старался во всём мне помочь. В очередном плацкартном вагоне, который мы проходили, в одном из купе сгрудились возбуждённые чем-то пассажиры: при нашем приближении они замолчали и как-то странно на нас поглядели. Молча посторонились, пропуская и пока мы не скрылись, чувствовали на своих спинах враждебные взгляды. Нашли бригадира и объяснили ему ситуацию. Мужик попался нормальный: – Ребята, езжайте хоть до Хабаровска. Насчёт ревизоров не беспокойтесь. Но если придут пассажиры на эти места придётся им уступить, а там что-нибудь придумаем.
Радостные оттого, что решили проблему с проездом, мы опять вошли в тот вагон и нас сразу же остановила женщина: – Товарищи офицеры, тут ваши солдаты едут: посмотрите их.
Под перекрёстными и недружелюбными взглядами всего вагона, мы подошли к купе, несколько человек расступились, пропуская нас. На нижней полке сидели два бледных, болезненного вида солдата. Одеты были они хоть и в чистое камуфлированное обмундирование, но старое и застиранное. В довершение всего оно было на пару размеров больше, что превращало и так щуплых и худых солдат в детей, по ошибке одетых в военную форму. Тут же рядом стояли огромные, растоптанные сапожище, которые тоже повидали на своём веку немало. У одного из солдат штанина завёрнута выше колена и вся нога была залита кровью. Кровь уже остановили: кто-то из пассажиров наложил выше колена жгут.
– Что тут произошло? – Обратился я к пассажирам.
Сидевший напротив мужчина, он и наложил жгут, повернулся к нам: – Солдаты были ранены в Чечне, в госпитале не долечили и выпнули их оттуда домой в отпуск. Перед Кировом рана открылась – бинтов запасных у солдат нет. Хотели их здесь снять с поезда и отправить в местный госпиталь, но они упёрлись. Как мы потом до Хабаровска будем добираться? Ни билетов, ни денег. Что ж вы, товарищи офицеры, делаете? Что ж вы творите?
Меня аж в жар бросило о того, с какой тоской произнёс это гражданский, скрипнул зубами: – Не по адресу, дорогой товарищ, обращаешься: мы обычные армейские рабочие лошадки, которые вместе с такими же солдатами и тянут трудный армейский воз. Мы тоже с Чечни едем на несколько дней домой в отпуск – денег хватило на билет только до Верещагино, а ехать в Екатеринбург. Товарищ мой, – я кивнул на Колю, – тоже ранен несколько дней назад, так сегодня ночью пришлось врачу на вокзале морду набить, чтобы он его перевязал.
Я присел перед солдатами: – С какого полка, ребята?
– С 511-го, товарищ майор, – второй попытался встать, но я его посадил на место.
– С 511-го, а старшего лейтенанта Часова знаете? – С удивлением спросил я.
Солдаты оживились: – Да, это наш командир роты. Он за два дня до нас ранен был и его увезли в госпиталь. А вы откуда его знаете?
– Да сегодня ночью его встретили в аэропорту Нижнего Новгорода, позавчера его тоже выписали из госпиталя. У него всё нормально. А мы сами с 324 полка, правее Шали стоим – соседи ваши. Как же вас, не долечив, выписали?
Второй солдат был побойчей, он и рассказал, что мест в госпитале не хватало и всех кого более-менее подлечили или залечили, выписали по домам в отпуска. Им на дорогу дали только проездные и тридцать рублей на пропитание до Хабаровска. А ведь от Хабаровска им ехать ещё достаточно далеко в глубину края: – А, прорвёмся товарищ майор.
Пока он всё это рассказывал, Бородуля достал запасной бинт и перевязал ногу солдату.
– Ладно, ребята, оставайтесь. Мы с офицерами что-нибудь придумаем, чтобы вы нормально доехали до Хабаровска. – Мы поднялись и я пригласил в тамбур для разговора несколько пассажиров, которые суетились вокруг солдат наиболее активно.
– У меня такая просьба к вам, – когда мы собрались в тамбуре, – где-то до Перми, подкормите солдат. У нас сейчас у самих ничего нет: ни денег, ни продуктов, но мы что-нибудь придумаем. Я пока не знаю – что, но что-нибудь обязательно сделаем, чтобы солдаты достойно доехали до дома.
В свой вагон мы пришли в гнетущем состоянии, собрали ребят и рассказали о солдатах. Ещё раз вывернули свои вещи, но кроме двух банок тушёнки ничего не обнаружили. В отвратительном настроении лёг спать, считая по пословице, что «утро вечера мудренее».
В Верещагино остановка была пять минут и в наш вагон никто не сел, но проводницы предупредили, что в Перми, скорее всего, пассажиры появятся и придётся уступать места. До Перми я заснуть уже не мог: мысли, как помочь солдатам, неотступно преследовали меня. Незаметно подъехали к городу и я стал будить своих товарищей. Только поезд остановился, как в вагоне появились настоящие хозяева наших мест. Вместе с ними пришёл и бригадир поезда.
– Товарищ майор, я совсем забыл. У меня же в конце состава прицеплены ещё два вагона с вашими солдатами. Едут где-то 160 человек до Новосибирска. Так что, идите туда и с ним спокойно доедете до Екатеринбурга.
Переходную дверь между вагонами нам открыл солдат и представился дневальным по вагону, тут же появился дежурный по вагону, который и привёл к старшему команды. Подполковник выслушал меня и мою просьбу.
– Товарищ майор, никаких проблем. Сейчас вам освободят два купе и располагайтесь, а потом я вас и других старших офицеров приглашаю к себе на завтрак.
Через двадцать минут мы уже разложили вещи по своим местам и я, Бородуля, Олег Акулов были в купе подполковника, где уже собрались два старших лейтенанта, капитан и пожилой прапорщик – старшина команды, который и накрыл стол. Напротив меня сидел подполковник – старший команды, которая перевозила сто шестьдесят сержантов, закончивших учебные подразделения в Сибирский военный округ. Быстро перезнакомились, старшина по команде подполковника достал водку и мы совсем оживились, а ещё через несколько минут они с жадностью слушали наши рассказы о войне. Весело рассказывая о боевом эпизоде своей батареи, я вдруг замолк, неожиданно вспомнив про солдат.
– Михаил Семёнович, – обратился я к подполковнику и рассказал про раненых солдат, – ваши солдаты наверняка не весь сухой паёк съели. Пусть старшина соберёт, сколько сможет консервов и хлеба, может денег соберёт и всё это отнесёт с майором Бородуля к ним. А вы потом их пригласите к себе и пусть они расскажут вашим сержантам про войну.
Старшина, мужчина в возрасте, с энтузиазмом взялся за это дело и уже через пятнадцать минут два солдата стояли перед нашим купе, держа в руках плащ-накидку, набитую консервами и хлебом.
– Я ещё и денег собрал, – прапорщик быстро посчитал деньги и мы остались довольны суммой, которой было достаточно, чтобы достойно доехать до дома.
Вернулись они быстро: у Николая поблёскивали, подёрнутые влагой, глаза, а старшина был тихий и мрачный.
– Ну, что там, как солдаты наши?
Бородуля махнул рукой, а подполковник быстро разлил водку по кружкам: когда в молчании выпили и закусили, Коля стал рассказывать: – Мы когда туда зашли, полвагона у купе собралось. Они считали, что мы пообещали, а сами давно смылись с поезда и наплевать нам на солдат. А когда мы положили на полку сухпай и деньги – там полвагона ревело. Я сам еле сдержался.
Старшина молча налил себе ещё водки и выпил: – Скоты, какие скоты….
Про кого он так злобно говорил, никто не переспрашивал, а молча поддержали его: и так было ясно, что это относилось не только к руководству госпиталя, но и к министерству обороны, да и к руководству страны. Посидев с нами немного, старшина ушёл, а через полчаса появился снова в купе и положил на полку два комплекта нового обмундирования и обуви.
– Вы, товарищи офицеры, за солдат не беспокойтесь. Пока мы едем до Новосибирска, они будут под моей личной опёкой. В обиду их не дадим. А пока я им тут подобрал форму, а то едут в чёрт знает в чём, – голос у старшины странным образом сел и стал хриплым. Он махнул рукой, сгрёб форму и быстро ушёл.
Некоторое время мы сидели задумчивые, вспоминая своих солдат, потом встряхнулись: для этих солдат было сделано всё, что мы могли, теперь многое будет зависеть от них самих.
Время шло и мы становились к дому всё ближе и ближе. Водка у подполковника не заканчивалась, и в купе постепенно перекочевали остальные офицеры и прапорщики. Все были хорошо навеселе, когда поезд остановился на какой-то станции, как раз напротив вокзала.
Получилось так, что в окно полезло одновременно несколько человек, чтобы прочитать название остановки и также одновременно из нашей груди вырвался изумлённый крик – Шали!
– Как Шали? Почему Шали? Мы оттуда едем уже сутки, и каким образом попали обратно в Шали? – Остальные, услышав наш удивлённый возглас, полезли тоже смотреть станцию и тоже в изумлении прошептали, – Шали, чёрт побери….
Мы щурили пьяные глаза и раз за разом пробегали название станции, пока не сосредоточились и не прочитали правильно – ШАЛЯ. Это была станция ШАЛЯ и до Екатеринбурга оставалась три часа ходу. Громогласный хохот потряс вагон, а когда переставали смеяться, кто-нибудь произносил слово «ШАЛЯ» и мы опять закатывались в хохоте.
– Всё, ребята, хорош. Пить больше нельзя. Домой нужно являться трезвыми, – Михаил Семёнович, попробовал продолжить сабантуй, но мы все наотрез отказались и теперь усиленно пили крепкий чай, выгоняя с потом остатки алкоголя.
На перроне Екатеринбурга мы сердечно распрощались с администрацией команды, подошли к нам и солдаты 511-го полка, уже переодетые в новую форму, с ними были и несколько пассажиров из вагона. Было сказано много хороших слов в наш адрес, после чего мы расстались. А через час были в городке. Бородуле нужно было идти в противоположную сторону городка и к дому я уже шёл один. Многие из женщин, узнав меня, обращались с вопросами о своих мужьях, но так как они служили в основном в 276 полку, то ничего, кроме общих слов, сказать не мог. Вот и мой подъезд. Дома меня ждали.
…..Несколько дней отпуска прошли как в тумане: я ещё не отошёл от войны, да и как отходить, когда через несколько дней нужно будет обратно возвращаться. Постоянные мысли о батарее – как они там? Приехал ли вовремя Кирьянов? – Не давали покоя. Не давало покоя и уголовное дело: могло случиться так, что этот отпуск будет у меня последним перед тюрьмой. Но самое неприятное было в том, что страна, население не знала правды о Чеченской войне: когда я вечером включил телевизор то на меня обрушился вал вранья, искажённых фактов и словоблудия. Журналисты соревновались друг с другом, чтобы найти, придумать или просто состряпать сенсацию и другие «жареные факты», обличающие армию и искажающие истинное положение дел. Телеэкраны были заполнены мерзкими рожами «правозащитников», «друзей и подруг Дудаева» вещающих о «мерзостях» и преступлениях армии в Чечне. Из их рассказов и свидетельств получалось, что мы боремся с маленьким, гордым и независимым народом, который хочет мирно трудиться на своей земле в мире и в сотрудничестве с другими народами. Получалось, что армия выступала в роли душителя свободолюбивых и гордых людей. И ни капли правды: руководство страны хранило угрюмое молчание, вольно и невольно, давая свободу действия всем, кто хотел оболгать и опозорить солдат, офицеров, которые ценой своей жизни исправляли ошибки руководства и уничтожали бандитский режим. Дома жена тоже не хотела слышать моих рассказов, считая, что если она не слышит ничего об этом, то и ничего не происходит. Не придало мне оптимизма и встреча с командованием дивизии, когда я пошёл разбираться насчёт моей очереди на получении квартиры. Когда уезжал в Чечню, был первым в очереди на новую квартиру, в марте Валя мне сообщила по телефону, что мы уже четвёртые в очереди, а когда я пришёл разбираться, то в очереди уже оказался седьмым. Причём, впереди меня стояло половина тех, кто просто отказался ехать в Чечню выполнять свой воинский долг и были за это уволены из армии. Заместитель командира дивизии по тылу, который был председателем жилищной комиссии, крутился как «жаренный карась» на сковородке, приводя всё новые и новые доводы для оправдания данного списка. Я же сидел и молча смотрел на полковника: спорить, приводить свои доводы было бесполезно и бессмысленно. Правильно говорил Суворов – через полгода пребывания тыловика на должности, их можно спокойно расстреливать.
Я тяжело поднялся со стула: – Товарищ полковник, когда вернусь окончательно с войны, вы уж к этому времени, наверно, разберётесь со списком и я в нём займу положенное мне место. – Полковник с облегчением начал сыпать словами, обещая всё сделать. А я же уходил с тяжёлым сердцем: если раньше считал, что меня обманывало высшее руководство страны, то сейчас этот обман приблизился почти вплотную. Честно говоря, и надежды не было на то, что полковник выполнит свои обещания.
Скромно и тихо отметили в семейном кругу моё сорокалетие. Не прибавили радости и встречи с однополчанами, вернувшимися из Чечни с 276 полком. Вроде бы времени после их возвращения прошло уже достаточно, но чувствовалось в них, несмотря на внешнюю весёлость, спокойствие – напряжённость и зажатость. Как-то вечером у ларьков встретил Игоря Карталова, в 276 полку он был командиром танковой роты: выглядел он усталым и имел не совсем здоровый вид. Обнялись, взяли пиво, рыбы и сели недалеко от центрального КПП городка. В течение первых двадцати минут бурно, перебивая друг друга, обменялись рассказами и впечатлениями о боевых действиях, потом успокоились и уже неторопливо стали рассказывать каждый о своём.
– Боря, посмотри, – Игорь тронул меня за руку, – Унженин идёт.
Я обернулся, по крутым ступенькам КПП осторожно спускался командир миномётной батареи капитан Унженин. Даже на таком расстоянии было видно, как у него тряслась голова, а когда он подошёл к нам, стали заметны и другие последствия контузии. Обнялись, офицер стал говорить, но речь его была невнятной, нечёткой: Унженин огорчённо махнул рукой и ушёл.
– Сейчас он ещё ничего, а когда мы приехали он и ходил плохо, и почти не говорил – так капитально его накрыло. Выкарабкается, – Игорь задумчиво пожевал рёбрышко воблы, потом продолжил, – у меня тоже сейчас «крыша едет». Не контужен, не ранен, а крыша едет. Лучше бы наверно ранило, тогда было бы понятно, отчего она едет. А тут не понятно.
Я удивлённо поднял глаза на друга: – А у тебя она отчего «едет»?
Карталов болезненно поморщился: – Сниться мне, Боря, каждую ночь один и тот же сон. Иссушил он меня: как засыпаю так одно и тоже – словно видеоплёнку прокручивают в моей голове. Иногда по несколько раз за ночь. Каждую ночь засыпаю и как молитву произношу – Подбейте, хоть сегодня ночью. Хочу, чтобы мне приснилось другое, а сниться одно и тоже.
Игорь разлил пиво по стаканам и залпом выпил свой, я молчал, не настаивая о продолжении рассказа, если он не хочет рассказывать, но Игорь неожиданно спросил: – Ты на центральном бульваре в Грозном и у дворца Дудаева был?
Я молча кивнул головой.
– Ну, тогда проще будет рассказывать. Только начинаю засыпать, как вижу себя в своём танке, причём осторожно еду по бульвару вниз к дворцу Дудаева. Почему-то один еду: и боевиков не видно. Здания кругом разбиты, развалины дымятся, деревья бульвара посечены пулями и осколками. Тут и здесь видны разбитые и сожжённые автомобили. Миновали последний квартал и неожиданно выезжаю на площадь перед дворцом Дудаева. Останавливаюсь и вижу, что вся площадь заполнена вооружёнными боевиками. Самое интересное – они меня не видят. Суетятся, строят баррикады, обустраивают огневые позиции, пулемётные точки.
Подаю команду экипажу – Осколочно-фугасным. Огонь!
А мне в ответ доклад – Снарядов нет.
Тогда я следующую команду – Из пулемёта, Огонь!
Доклад – Патронов тоже нет.
Командую механику-водителю – Разворачиваемся и ходу отсюда.
Танк тихонько разворачивается и только мы начинаем втягиваться в левую проезжую часть
бульвара, как боевики замечают нас. Срывается УАЗик с гранатомётчиками и за нами, но мы уже дали ходу и летим по бульвару вверх. УАЗик через какое-то время догоняет нас и идёт параллельно по правой проезжей части и как только появляется перекрёсток или другое чистое пространство, так сразу же стреляет по танку из гранатомётов. И мимо – каждый раз мимо. Когда мы выскочили на площадь «трёх Дураков», там они от нас и отвязались. И так каждую ночь. Главное, Боря, знаю – если меня подобьют, то этот сон больше сниться не будет.
…Подошло время возвращаться в полк, родные и близкие попрощались с нами на КПП дивизии, а дальше мы поехали одни. Ехали той же компанией, только старшим уже был подполковник Богатов. Билеты взяли на поезд «Абакан – Москва» в последний плацкартный вагон состава. Достался нам полностью один отсек около туалета, остальные были раскиданы по всему вагону. Выпили, причём, довольно крепко и легли спать. Поезд шёл очень медленно, так как был пассажирским и останавливался на каждой станции, поэтому с утра мы ещё выпили, причём, опять очень крепко. Товарищи разбрелись спать, а я решил выйти на несколько минут на перрон очередной станции, подышать свежим воздухом и тоже прилечь. На улице было тепло и солнечно, ошалело чирикали воробьи, не поделившие корку хлеба, то тут, то там доносились гудки локомотивов и лязганье сцепки вагонов. На перроне кроме наших двух проводников мужчин, меня и хорошо поддавшего Бородули, никого не было. Коля стоял в сторонке, отвернувшись в сторону, и как-то странно согнувшись.
– Коля, ты чего там стоишь? Иди сюда. – Николай подошёл ко мне, покачиваясь из стороны в сторону, лицо его было отрешённым и обиженным.
– Боря, я сделал проводникам замечание за то, что в вагоне бардак и до сих пор чаю не дают пассажирам, а они меня послали «по дальше», – начальник связи, обличающее, ткнул пальцем в сторону насторожившихся проводников.
Я тяжёлым и пьяным взглядом посмотрел на мордатых, наглых мужиков: – Коля, ты держи их здесь, чтобы не убежали, а я пойду в вагон, возьму свой «Вальтер» и расстреляем их у вагона.
Отпихнув проводников от тамбура, и бурча под нос о «тыловых крысах», которых мы сейчас поставим на место, я тяжело полез в вагон. Добрался до своей полки, упал на неё и провалился в тяжёлый сон.
…Проснулся оттого, что кто-то больно и сильно бил меня по ногам. Ничего не понимая, с трудом разлепил глаза и, сощурив глаза, сумел разглядеть, что всё пространство купе и проход был забит ОМОНовцами, экипированными по-боевому. В ногах стоял здоровенный майор и больно стукал меня резиновой палкой по ногам, пытаясь разбудить, а рядом с ним стоял проводник. Увидев, что я открыл глаза, он радостно завопил: – Это он! Это он у них самый главный и у него пистолет, из которого он хотел нас расстрелять.
Я резко сел на полке, огляделся и выглянул в проход вагона, который был также забит ОМОНавцами. Товарищи мои спали глубоким и пьяным сном, а за окнами была такая же глубокая, чёрная ночь. Но пассажиры в большинстве своём не спали, с тревогой выглядывая в проход и шушукаясь между собой. Главное, что мои товарищи спали. И слава богу, что спали: если они сейчас проснутся – ну и свалка же здесь будет. Это же понимал и милицейский офицер.
– Товарищ майор, – обратился он ко мне, – давайте выйдем в тамбур.
– Бог с ним, если в тамбуре бить начнут – то хоть мои не увидят, – послушно встал и вышел в тамбур, сразу же прислонившись спиной к дверям, чтобы было неудобно бить резиновой палкой по почкам. За мной туда же зашли ещё несколько ОМОНовцев и проводник, который злорадно расписывал, как мы употребляли спиртные напитки в ходе движения. Старший ментов поморщился и с раздражением выгнал проводника из тамбура, потом послал одного из своих расспросить пассажиров, как мы себя вели.
– Товарищ майор, кто вы такие? И давайте сюда ваши документы.
После того как мент выслушал мой рассказ и проверил документы, спросил: – Ствол есть?
Я мотнул головой
– Где он?
– В купе, под подушкой.
– Тащи его сюда, – я с удивлением посмотрел на офицера: думал, что он пошлёт за пистолетом своего подчинённого, а он меня посылает. Ну, хорошо. В купе, когда я сунулся к подушке, меня остановил окрик милиционера: – Вы, куда?
– Да твой старший, сказал чтобы я принёс пистолет: он у меня под подушкой лежит.
А, ну тогда берите. – Я всё с возрастающим изумлением оглядел ОМОНовцев: то ли они очень уверены в себе, то ли неопытные и ни разу не обжигались. Сунул руку под подушку и нащупал рукоятку револьвера: – Вот сейчас вытащу руку и семью выстрелами положу их всех тут. Пока неразбериха, хватаю автомат и все тут трупы.
Усмехнувшись своим мыслям, вытащил руку из-под подушки, крепко сжимающую рукоятку револьвера и повернулся к ОМОНовцам – ноль внимания. В тамбуре отдал газовый револьвер старшему и опять прислонился спиной к дверям тамбура. Мент высыпал патроны на ладонь: убедившись что они газовые, а в стволе стоит рассекатель и документы на «газовик» в порядке, всё вернул мне.
– Что ж ты, майор, пальцы тут веером распускаешь и пугаешь проводников расстрелом?
Поняв, что бить не будут, я возмутился: – А ты, майор, погляди на эти наглые рожи: они с самого Абакана не то что влажную уборку не делали, а даже не подметали в вагоне ни разу. Пассажиров ни разу не поили горячим чаем, а в туалет посмотри – там скоро сталагмиты и сталактиты вырастут, я уже не говорю про остальное.
Майор кивнул одному из милиционеров: тот выскочил и через минуту вернулся: – Да, такого туалета я давно не видел.
Зашёл ОМОНовец, который проводил опрос пассажиров, доложил, что мы вели себя нормально, но много жалоб на проводников и бардак в вагоне.
– Хорошо, давайте вернёмся в купе и проверим ваши вещи, – в купе мои товарищи уже проснулись и недовольно ворчали – назревал конфликт, который был предотвращён моим появлением.
– Ребята, всё нормально. Сейчас вещи у нас проверят и мы едем дальше. Что показывать?
Майор задумчиво посмотрел на полки и ткнул резиновой палкой в большую и объёмистую сумку, в которой вёз своим офицерам домашние передачки Бородуля. Мы когда садились на поезд, еле её закинули на верхнюю полку, до чего она была тяжёлой.
Коля молча поднялся и потянул за ручки сумки и крикнул стоящим в проходе ОМОНавцам: – Держите…
Два милиционера подхватили падающую сумку, но не ожидая такой тяжести, потеряли равновесие и с грохотом завалились в проходе. Старший ОМОНовец заскрипел от досады зубами, а Николай злорадно рассмеялся. Не найдя ничего в сумке недозволенного и ещё раз предупредив нас не своевольничать, милиционеры покинули вагон и поезд тронулся. Не ожидавшие такой развязки, проводники испуганно топтались около своего купе: они то рассчитывали, что нас снимут с поезда.
Встал в середине прохода и стволом револьвера я поманил к себе железнодорожников, потом засунул его за портупею. Долгим, многозначительным взглядом оглядел с головы до ног проводников и, ощущая на себе взгляды пассажиров, веско произнёс: – Что, думали нас снимут с поезда – стукачи? Да, ни фига подобного. А теперь слушай приказ: прямо сейчас делаете капитальную влажную приборку в вагоне, наводите порядок в туалетах и через два часа весь вагон пьёт горячий чай. Задача ясна? Ну, тогда выполняйте. Не уложитесь в два часа – тогда всё-таки вас расстреляю.
Не сомневаясь, что они будут выполнять мой приказ, опять завалился спать. Вскинувшись через некоторое время, я увидел, как проводники усердно моют пол в вагоне, и опять провалился в сонное забытье. Проснулся оттого, что ощутил рядом с собой чьё-то присутствие; чуть приоткрыв глаза, увидел милиционера, который оглядывал нас. Убедившись, что мы крепко спим, удовлетворённо произнёс в радиостанцию: – Спят, рейнджеры…
Ещё через час разбудили не только меня, но и моих друзей: на столике стояли стаканы наполненные свежезаваренным чаем, рядом на отдельной тарелочке лежал нарезанный лимон, что было очень своевременно. А вскоре рассвело и мы въехали в Москву. В аэропорту «Чкаловский» мы оказались в десять часов. И сразу же были огорошены тем, что надо было заранее, за несколько дней, подать свои фамилии в список пассажиров, вылетающих в Чечню. И этот список утверждает сам начальник генерального штаба. Дебилизм да и только. Что, у начальника генерального штаба других, более важных дел нет, только что списки утверждать. Богатов и Бородуля решили пойти к командиру авиационной дивизии, который мог, по словам лётчиков, разрешить своей властью посадку в самолёт. Но и здесь пришлось понервничать: в авиационной дивизии сегодня ночью повесился солдат, понаехало начальство и теперь шли активные разборки. Наверно, не улетим сегодня: командиру дивизии просто не до списков. Но к нашему удивлению он спокойно подписал нам разрешение на посадку и через час мы на ТУ-154 летели в Моздок, который встретил нас практически летней жарой. Мы сунулись к вертолёту, в который ВВэшники активно и дружно загружали боеприпасы: они сначала летели в Аргун, а оттуда на Ханкалу. Сопровождающие боеприпасы посмеялись над нами: – Ребята, да вы что? Зачем вам так рисковать, летите лучше на другом вертолёте. – Через несколько дней, я случайно узнал, что вертолёт при подлёте к городу Аргун был жестоко обстрелян боевиками и совершил аварийную посадку, в ходе которой пострадали и ВВэшники. Да, бог нас берёг.
Подождали с полчаса и на попутном вертолёте спокойно перебрались в Ханкалу, а вечером прибыли в полк. В батарее всё было нормально. Алексей Иванович приехал через пару дней, как я уехал и сейчас с радостью передал мне батарею. На ночном дежурстве я ходил с автоматом по расположению и удивлялся – а был ли отпуск?