– Частной клиники, если можно так выразиться. В высшей степени частной.
Облаченная в траур Маргарет Харрогейт пристально посмотрела на посетителя, размышляя.
– Вы предлагаете мне его работу, – сказала она в замешательстве. – Работу мистера Харрогейта.
– Ваш муж очень верил в вас. Это было его собственное желание.
Доктор Бергаст встал, собираясь выйти. Она посмотрела на расставленные вдоль окон папоротники, которые не поливали уже по крайней мере неделю. Из своего портфеля гость достал толстую, перевязанную шпагатом пачку писем от ее покойного мужа, адресованных ему самому, и положил ее на банкетку.
– Полагаюсь на ваше благоразумие, – сказал он у стойки для шляп. – Каким бы ни было ваше решение.
На протяжении следующей недели она медленно читала письма при свете свечей. Как оказалось, институт занимал территорию усадьбы, построенной в семнадцатом веке на берегу озера и вобравшей в себя владения старого монастыря. Она располагалась на некотором расстоянии к северо-западу от Эдинбурга. Доктор Бергаст вырос на территории монастыря, он был сыном прежнего директора, носящего то же имя, а впоследствии и сам занял эту должность. В письмах мужа миссис Харрогейт встречала много непонятных для нее тем: обсуждения орсина, что бы это ни было, и гостей института. Впоследствии она узнала о таких вещах больше, чем ей хотелось бы. Но тогда, читая письма, она вспомнила, что видела институт лишь однажды и издалека, в первое лето своего замужества, когда они с супругом рука об руку прогуливались вдоль низкой полуразрушенной стены. Несмотря на яркое солнце, небо было темно-синего, почти черного цвета. Они стояли на высоком утесе из странной красной глины и любовались видом на темное озеро и остров, на котором виднелись каменные ребра древнего монастыря и разросшееся посреди руин дерево с золотистыми листьями. На берегу за островом располагалась прекрасная усадьба. Внизу мрачно покачивались на ветру карликовые сосны. В каменном ограждении возвышалась арка, построенная, возможно, в четырнадцатом веке, – зеленая от мха и испещренная странными знаками. Она была закрыта черными воротами с гербом Карндейла, и именно там молодые супруги остановились: заглянув за решетку, они не решились идти дальше.
Значит, доля правды во всем этом есть.
Заинтригованная и растерянная, она написала доктору Бергасту, что с удовольствием возьмет на себя обязанности своего покойного мужа. Так началась ее странная вторая жизнь – жизнь, которую она вела уже почти на протяжении тридцати лет, жизнь, полная тайн и тьмы.
Работа нечасто приводила ее на север, в сам институт. В тех редких случаях, когда это случалось, она останавливала экипаж у ворот, вспоминая мужа и задумываясь о том, какой могла бы быть их жизнь, случись все иначе. Шли годы; она старела.
Затем они узнали о появлении нового существа – оно было ужасно. Доктор Бергаст назвал его другром, теневым существом, ни мертвым, ни живым. Конечно, к тому времени до нее уже доходили слухи: намеки на странные события в Карндейле, молва об экспериментах доктора Бергаста. Она пыталась не обращать на это внимания. Однако во время своих редких поездок на север она и сама замечала, как меняется доктор: она знала, что он чего-то боится, чего-то неестественного. Поэтому, когда он написал ей о другре, предупреждая, что тот преследует юные таланты, не найденных ими детей, она тоже испугалась.
Все это началось лет десять назад с находок. Доктор Бергаст направил по адресу Никель-стрит-Уэст, 23, двоих мужчин для работы под ее руководством. Их задача заключалась в том, чтобы искать детей, которые всегда оказывались сиротами. Они оба были очень способными, спокойными и мрачными людьми. Они всегда находили сирот и неизменно привозили к ней; если потребовалось бы, принесли бы и в рогожном мешке за плечами. Их звали Фрэнк Коултон – его она уже встречала ранее – и Джейкоб Марбер.
Джейкоб… было время, когда она почти жалела его. Его нашел сам доктор Бергаст на мрачных улицах Вены, вырвал из нищеты, подарил лучшую жизнь. Но с той ужасной ночи семь лет назад, когда он принес смерть в Карндейл, никто его не видел. Именно тогда все пошло не так: он зарезал двоих детей на берегу озера Лай, а после этого стал заниматься ужасными, противоестественными вещами, после которых нет пути назад, потому что тьма проникает внутрь и разъедает человека, оставляя его вывернутым наизнанку и обнажая его шрамы. После этого он исчез, скрылся с лица земли. Некоторые утверждали, что его пожрал другр. Но до Маргарет дошли другие сведения: она знала, что оно совратило его, что он поддался его чарам и что он продолжает где-то существовать, преследуя детей, словно монстр из ночных страшилок.
Мало что могло напугать Маргарет Харрогейт. Но Джейкоб Марбер как раз таки мог.
Именно об этом Маргарет Харрогейт размышляла, пока выволакивала Уолтера из фургона, протаскивала его через запертые железные ворота дома номер 23 по Никель-стрит-Уэст и поднималась с ним по четырем пролетам мрачной лестницы в заранее приготовленную комнату. После смерти мужа она не нанимала ни слуг, ни поваров, не желая нарушать свое одиночество. Тяжелая работа никогда не беспокоила ее, даже в детстве. А вот сплетен суеверных слуг она не терпела.
Привязав находившегося в бессознательном состоянии Уолтера за запястья и лодыжки к крепким дубовым столбикам незаправленной кровати, она спустилась за стеклянной банкой с зародышем и, поборов некоторые сомнения, поставила ее в гостиной на стол у окна. Один за другим сняв с него горшки с папоротниками, она переставила их на лестничную площадку.
Когда миссис Харрогейт вернулась наверх, Уолтер уже проснулся и смотрел на нее одновременно нагло и с опаской. Он был босой, так как умудрился где-то потерять свои ботинки. Она прошла в угол комнаты к шкафу и достала с верхней полки трубку, маленькое сколотое блюдце и жестяную коробочку, размером напоминавшую емкость из-под мази. Она отвинтила крышку, осторожно достала изнутри маленькую черную жвачку опиума, отрезала от нее небольшой кусочек и размазала его по блюдцу. Затем развязала Уолтеру одно запястье. Он с трудом приподнялся на локте и молча взял трубку, а она вышла, но вскоре вернулась с горящей свечой и стала водить ею под блюдцем до тех пор, пока черная жвачка не начала пузыриться и дымиться. Уолтер вдыхал дым через трубку, долго и глубоко затягиваясь, а потом со вздохом упал обратно на простыни.
Обычно она, конечно, не прибегала к опиуму. В запертом ящике стола в маленьких коричневых пакетиках она хранила порошок, побуждавший поделиться сведениями даже самых непокорных из ее посетителей. Он заставлял людей говорить. Но Уолтеру требовалось нечто посильнее.
Потом Маргарет Харрогейт поставила блюдце на пол, задула свечу и вытащила из влажных пальцев Уолтера трубку. Затем опустила голову так, что ее губы оказались у самого его уха. Она знала уже достаточно много. Знала, что Джейкоб Марбер оставил Уолтера здесь, в лондонских трущобах, чтобы тот разыскал кейрасс. По ее сведениям, это было оружие невероятной силы, которое могло уничтожить даже Джейкоба в его нынешнем состоянии. Она знала, что он боится этого оружия, и прекрасно понимала, что ни за что нельзя позволить ему его найти.
Подбородок Уолтера медленно приподнялся. Его полупрозрачные веки затрепетали – наркотик начал действовать.
– Уолтер, Уолтер, – тихо заговорила она. – Давай расскажи нам. Расскажи о Джейкобе. Он был с тобой в Лондоне? Ты должен вспомнить.
– Джейкоб… Джейкоб был здесь… – слабо прошептал Уолтер.
– Что ж, хорошо. – Она нежно, по-матерински погладила его по лысине. – Но он уехал?
– Джейкоб… он покинул меня.
– Да, Уолтер, покинул, – произнесла она. – Но куда он направился? Где Джейкоб Марбер сейчас?
5. Еще ярче
Незнакомец прошел сквозь повисшее в низине облачко пыли, широким шагом выбрался на дорогу и, не сбавляя скорости, повернул на запад, в город. Казалось, что он не отбрасывает тени. Когда незнакомец проходил мимо старого дома Скиннера с разрушенным сараем, солнце скрылось за тучами, полуденное небо потемнело. Он продолжал идти бодрым шагом. На нем было черное пальто с бледными пятнами дорожной пыли, низко надвинутая на глаза черная шляпа с высокой тульей и скрывающий лицо черный шарф. Похоже, за все время пути он совершенно не устал.
Кузнец наблюдал за приближением незнакомца с каким-то тревожным предчувствием, и, когда тот остановился, он встал и выпрямился. Было жарко, и кузнец закатал рукава, а его рубашка липла к груди. Его охватило глубокое, необъяснимое беспокойство.
Незнакомец остановился у входа, в дверном проеме, который, несмотря на дневной свет, был окутан мраком.
Кузнец привык, что к нему часто приходят попавшие в беду путники, но, когда гость так и не заговорил, он прочистил горло и спросил:
– Неприятности на дороге, мистер? Чем могу помочь?
Странный гость шевельнулся, поднял глаза, но не опустил с лица шарф, поверх которого кузнец разглядел два напоминающих маленькие угольки глаза, в них отражался огонь кузницы.
– Я ищу цирк Бичера и Фокса, – прошептал он.
– А, так ты из циркачей, – сказал кузнец, сглатывая застрявший в горле комок. – То-то я гляжу: на местных не похож. Разминулся со своими, да? Так они сейчас в Ремингтоне. В двух милях отсюда.
– Ремингтон, – прошептал незнакомец.
– Мимо не проедешь, дружище. Ты не пешком?
Незнакомец повернулся и посмотрел на подкованных лошадей кузнеца, переступавших с ноги на ногу в своих стойлах, а затем снова на кузнеца и начал палец за пальцем стягивать с рук черные перчатки.
– Нет, – тихо ответил он и, беззвучно шагнув вперед, закрыл за собой дверь.
В дни после отъезда Марлоу Бринт только спала, ела и работала. В душе ее царила пустота, как будто в жизни ничего больше не осталось. Дважды за вечер она выходила под свет софитов в шатре Фокса, полураздетая, с заплетенными в косу серебристыми волосами, с мерцающими в свете свечей татуировками, а вокруг мелькали уродливые лица. Исполнив свой номер, она затягивала бретельки платья и мощной походкой удалялась со сцены. В ее душе поселилась глубокая печаль, и она не покидала ее.