Они пробыли в море несколько недель. Поезд же, который вез их на юг, в Лондон, шел всего несколько часов, но это путешествие показалось Чарли таким же долгим. Куда бы мальчик ни посмотрел, все казалось ему странным: зеленые поля, непривычные деревья, изгороди и овцы на далеких холмах – все это напоминало ему картину, которую он однажды видел в здании суда в Натчезе прямо перед разбирательством по его делу. Еще сильнее удивляло его то обстоятельство, что все люди, стоявшие на платформе или толкавшиеся в узком коридоре поезда, были белыми, но они не вздрагивали от него, как это случалось дома. Они просто кивали, приподнимали шляпы и проходили мимо.
Первый час их поездки Коултон сидел с закрытыми глазами; его плечи и торс в желтом жилете покачивались от грохота поезда. От внимания Чарли, однако, не укрылось, что он не спит. Поезд с ревом и грохотом пронесся по длинному туннелю, а затем вырвался из тьмы в серый дневной свет.
– Мистер Коултон, сэр, – заговорил наконец Чарли. – А кто-нибудь когда-нибудь покидал Карндейл? Ну, то есть уходил так, чтобы больше о нем не слышали?
– Карндейл – это не тюрьма, паренек. Оттуда всегда можно уйти, если захочешь.
Чарли провел языком по пересохшим губам.
– Нет, я хотел сказать… вы когда-нибудь слышали о том, кто ушел?
Коултон приподнял одно тяжелое веко, щурясь от света.
– Никогда не знал ни одного таланта, который захотел бы уехать оттуда, – ответил он. – Но ты волен это сделать, если захочешь. Англия не очень похожа на твою родную страну. Сам увидишь.
Чарли наблюдал за ним.
– Лондон – это настоящее рагу из людей. Я видел там всех. Я имею в виду не только китайцев, мавров и тому подобное. Я говорю о карточных шулерах, головорезах и карманниках, которые обчистят тебя с головы до ног, а ты этого даже не заметишь. Да уж. Истинное сердце этого чертового мира. И каждый из них волен приходить и уходить куда и когда ему заблагорассудится.
Чарли не всегда понимал, что говорит мистер Коултон. И дело было не только в акценте, но и в смысле его слов. Иногда ему казалось, что англичанин говорит на другом языке.
– Ты не выглядишь как парень, который убил двоих человек, – добавил Коултон.
Да, он не всегда понимал смысл того, о чем говорил детектив. Но эти слова он понял.
Мальчик отвернулся и посмотрел в окно – отчасти из-за того, что не знал, что сказать, но в основном потому, что это была неправда. Он не был «парнем, убившим двоих человек». Вот в чем дело, вот о чем он умолчал. Его постоянно преследовало воспоминание о том, как он перерезает ножом горло помощнику шерифа. Он снова и снова прокручивал в голове это событие и свои ощущения от него. От этого в горле поднималась тошнота. Но в Дельте нельзя вырасти черным, одиноким и беззащитным, не запачкав при этом руки.
В первый раз он подрался, когда ему было девять лет, всего через пару недель после похорон матери. Драку спровоцировал маленький матерчатый мешочек с монетами, который она вложила ему в руки перед смертью. Мужчина, с которым он подрался, оставил лежать мальчишку в луже крови в сарае, а сам вышел оттуда с монетами. После этого Чарли едва не умер с голоду. Когда ему было десять лет, он сам оставил под дождем мужчину, зажатого под тележным колесом, забрал его пальто и мешок с едой и скрылся в темноте. Это было не убийство, но уж точно преступление. Тогда он тоже был голоден, но от содеянного ему стало так плохо, что он не смог съесть украденную еду, а когда через два дня вернулся на то место, ни мужчины, ни телеги там уже не было.
Но от Бога ничего не скроется, и нет смысла что-то от Него утаивать. Да, он убивал и раньше – вот что казалось ужаснее всего. Это был такой же мальчишка четырнадцати лет, как и он, с которым они жили на разрушенном складе и который приобщил его к выпивке. Мальчишку звали Исайя. У него было всего два передних зуба и косой глаз, но он отличался острым чувством юмора и часто смешил Чарли. Однажды они, прикончив бутылку, начали, как водится среди детей и пьяниц, спорить, а потом перешли к драке. Чарли толкнул друга, и тот ударился затылком о стену, из которой торчало что-то вроде крюка для подъема грузов. Мальчишка умер, даже не успев понять, что к чему. Это сломило Чарли. С того момента он больше не прикасался к бутылке и никогда не прикоснется.
Дальше шел, конечно, надсмотрщик.
А за ним помощник шерифа.
Он понимал, что помощник шерифа был плохим и жестоким человеком, и если бы он не мучил Чарли, то мучил кого-нибудь другого. Не вмешайся он, этот человек мог бы причинить вред той белой леди, которая спасла его, мисс Куик. Элис. Он понимал это, и все равно ему было тошно из-за того, что он сделал.
Но он не мог поговорить об этом с мистером Коултоном, да и ни с кем вообще. Он держал свои чувства глубоко внутри и старался не сосредоточиваться на них. Это был его личный способ выжить.
Они прибыли на вокзал Сент-Панкрас в облаке пара и дыма. Чарли сошел на перрон и в изумлении огляделся вокруг. Он был достаточно высок, чтобы видеть поверх головных уборов людей в толпе. Воздух был темным от копоти; высоко над ними вздымался потолок из стали и стекла. Он, щурясь и задыхаясь, следовал за Коултоном, пробирался сквозь толпу, проходил мимо носильщиков в кепках, катящих телеги с чемоданами, мимо мужчин в черных шелковых шляпах, мимо цветочниц, на шеях у которых висели коробки с их товаром, мимо рабочих, подметальщиков и нищих. Миновав их, он вышел в непроглядную коричневую тьму дождливого полудня. Дождь падал косыми темными струями, на черных булыжниках играли отблески уже зажженных газовых фонарей. Чарли смотрел на все это, наблюдал давку и рев толпы, и ему казалось, что на мощеной площади у вокзала Сент-Панкрас уместился весь мир. А возможно, так оно и было.
Мистер Коултон подвел его прямо к находящейся на углу стоянке кебов, посадил в двухместный фургон и высунулся из окна, чтобы привлечь внимание кучера. Тот стоял на другой стороне площади у тележки с едой, хлопая ладонями от холода, но, увидев машущего Коултона, тут же подбежал к экипажу.
– Дом номер 23 по Никель-стрит-Уэст, – объявил детектив, стукнув тростью по крыше. Его щеки покраснели от холода. – Блэкфрайерс. Только побыстрее.
Прочистив горло, он устроился поудобнее, а экипаж заскрипел и задрожал. Мистер Коултон ухмыльнулся Чарли.
– Добро пожаловать в Лондон, парень. В город большого дыма.
– Большого дыма, – пробормотал Чарли удивленно, пока экипаж набирал скорость.
Мимо быстро проносились огни темного города. Дождь серебристыми струйками стекал по ногам лошади. Кеб, трясясь и скрипя, катил по оживленным улицам.
Очень медленно и неторопливо Миссисипи и все ее ужасы, такие как болотная жара, бескрайнее небо и мерзость былого существования, начали блекнуть и распадаться в сознании Чарли, как расползается под дождем газетная бумага.
Они подъехали к высокому, богато украшенному дому на углу ухоженной улицы. Окна были темными. Пешеходную дорожку преграждали столбики; в сером мраке поблескивали булыжники мостовой. По другой стороне улицы сновали прохожие. Рядом с ними виднелась небольшая калитка, но Коултон провел Чарли через железные ворота, через пустующую и тусклую конюшню с высоким потолком, через мощеную площадку. Затем же они по ступеням поднялись к большим дубовым дверям. Детектив не стал звонить, а просто повернул ручку и вошел, как будто это был его собственный дом и он имел на это право. Чарли беспокойно последовал за ним, задержавшись взглядом на элегантных панелях прихожей, на свисавшей с высокого потолка тяжелой люстре, на густых папоротниках вокруг помутневшего зеркала и на пустой стойке для шляп, похожей на скелета-часового. Туфли Коултона оставляли на мягком ковре следы в виде полумесяца. Поставив свой дорожный чемодан, он вытер с лица капли дождя и прошел дальше.
– Вот мы и на месте, – произнес он с удовлетворением.
Они оказались в большом холле, из которого во мрак уходила лестница и где громко тикали большие часы, похожие на костяные. В дверях гостиной Коултон остановился, загораживая Чарли проход.
– Что за чертовщина, – пробормотал он и подошел к столу у большого окна.
В темных углах вырисовывались очертания громоздкой мебели. Коултон взял что-то со стола и повертел в руках, и только тогда Чарли разглядел, что это. Детектив держал заполненную зеленоватой жидкостью банку, в которой плавал уродливый человеческий зародыш. В полумраке казалось, что от сосуда исходит свет.
– Будьте осторожнее, – послышался мягкий женский голос. – Образцы абортированных плодов с гидроцефалией раздобыть нелегко. А за вами, Коултон, обычно так и следуют поломки и разрушения.
Перед окном, соединив перед собой бледные руки, абсолютно неподвижно стояла полная женщина в черном платье. Она плавно подалась вперед. Плечи ее были округлыми и мягкими, пухлую шею стягивал тугой воротник. Половину ее лица покрывало похожее на ожог родимое пятно, придавая ему странное, нечитаемое выражение. Чарли не слышал, как она вошла; казалось, она просто возникла из воздуха, как призрак.
– Так точно, Маргарет, – сказал Коултон, осторожно ставя на место банку, в которой плескалось ее содержимое. – Всегда восхищался вашим вкусом.
– Вам будет весьма интересно узнать, как я ее раздобыла. Она принадлежала довольно необычному… коллекционеру.
Женщина повернулась.
– Кто это? Тот мальчик с Миссисипи? А где другой, из цирка?
Коултон снял котелок и, покряхтев, стряхнул с плаща капли дождя.
– А как насчет «Добро пожаловать, мистер Коултон», «Как прошла ваша поездка, мистер Коултон?», «Надеюсь, все было благополучно, мистер Коултон»?
Женщина очень медленно выдохнула через ноздри, как будто до этого намеренно долго накапливала воздух.
– Добро пожаловать, мистер Коултон. Как прошла ваша поездка, мистер Коултон?
– Лучше не придумаешь, – ответил детектив, неожиданно ухмыляясь и опуская шляпу на диван.
– В прихожей есть вешалка для шляп. И была там всегда.