Этот год вообще был отмечен страхом. Тэси по ночам начала ходить во сне (если вообще засыпала) – вышагивала босиком по темному полированному полу театра. Однажды ночью Комако застала ее стоящей у ведущей на улицу темной двери. Она невидящим взглядом смотрела в ночь, подставив лицо теплому ветру. Несколько недель спустя Тэси одна спустилась в переулки, прошла мимо игорных притонов и долго стояла над освещаемыми факелами телами умерших от холеры, бормоча себе под нос что-то про дверь, которую не могла открыть. Комако проснулась и, увидев, что дверь открыта нараспашку, выбежала на улицу, отыскала там сестренку и, накинув ей на плечи одеяло, отвела домой. Стоявшие у костров рабочие и скорбящие родственники умерших молчаливо провожали их взглядами. Утром кто-то красной краской нарисовал на двери театра иероглифы, обозначающие паразитов. Через две ночи после позднего представления господину Кикуносукэ принесли сложенную записку с предупреждением об одержимом демонами ребенке, и после этого Комако наконец-то увидела то, что видели все, даже рабочие сцены, даже актеры, которые знали Тэси с младенчества.
– Проклятая, – шептались они. – Воплощение болезни, которое ходит по ночам на двух ногах и плачет как ребенок.
И это было так. Комако знала, что это правда, что Тэси отличается от других. Она почти не спала, ничего не ела, могла молчать несколько дней подряд. Но в ней затаилась не холера. Комако наконец сдалась и отправила ведьме записку, предложив в качестве оплаты единственное, что у нее было: секрет пыли.
Она ждала ответа три дня, и вот он пришел в виде мятого клочка бумаги, который доставил беспокойный мальчишка в потрепанных штанах.
В записке было всего лишь одно слово.
«Приходи».
И Комако пошла, впервые за несколько месяцев выведя свою сестру на опасные, пораженные болезнью улицы. Капал теплый дождь. Она провела Тэси через переулок по мощеной дороге, полной брошенных и неподвижных рикш, а затем через еще один в квартал бедняков. Здесь на телегах лежали мертвецы, в воздухе витали болезнь и страдания. Сестры шли медленно, их деревянные гэта[3] тонули в грязи. Тэси, одетая в плащ, скрывавший ее бледную кожу, постоянно кашляла.
Переулки бедняков с выстроившимися вдоль них мастерскими были узкими и сырыми. С покатых карнизов капала вода. Расположившиеся под ними рабочие приостанавливали свои дела, чтобы посмотреть на проходящих мимо девочек.
Убежище ведьмы представляло собой давно обветшавший дом. Он стоял посреди зарослей карликового бамбука в глубине бесплодного участка. Его старомодные верхние окна, длинные и низкие, были заколочены. На крыше кое-где не хватало черепицы. С карниза длинной веранды свисали косо привязанные бамбуковые жалюзи, и когда девочки прошли по ней, то дерево заскрипело и затрещало под их весом.
Они остановились у темного прохода без дверей.
– Госпожа? – позвала Комако, а ее сестра тихо кашлянула. – Добрый день, госпожа? Вы здесь?
Из темноты донесся тихий шелест, как от крыльев. Тэси сильнее прижалась к Комако.
– Я не ожидала, что ты вернешься, – произнес мягкий красивый голос. – Что ты принесла мне, он-наноко[4]?
Комако опустилась на колени, сняла со спины сверток и положила его перед собой. Потом медленно развернула бумагу. Внутри была картонная коробка шелковистой театральной пыли. Она была одновременно и черной, и серебристой, и, когда Комако отступила от порога, на крошечных песчинках заиграл свет: вспыхнул и заплясал волнами.
– Ближе, – сказал голос. – Поднеси ближе. Мои глаза уже не те, что прежде.
Комако поднялась и внесла коробку в жаркую темноту, ее глаза постепенно привыкали к царившему там полумраку. Переступив порог, она опустилась на колени и поставила коробку перед старой женщиной.
– Да. Хорошо, – тихо сказала ведьма, не прикасаясь к ней. – Я не знаю, что можно сделать для твоей сестры, но постараюсь ей помочь. Понятно?
Комако кивнула.
– Возьми коробку.
Ведьма плавно поднялась с места и повела девочек вглубь своего старого дома. В жарком и душном коридоре Тэси взяла Комако за руку. Ее маленькие пальцы были холодными, а ногти – странно острыми. Комако ощущала это даже сквозь полоски ткани, которыми обматывала ладони. Большинство сёдзи[5] в коридоре давно сгнили, и по обе стороны девочки видели лишь пустоту и темноту. Пахло грызунами и кислыми овощами. Впереди замерцал дневной свет, и они вышли в садик внутреннего двора. Несмотря на туман и дождь, после темноты дома дневной свет показался сестрам довольно ярким. Некогда красивый сад теперь зарос сорняками и выглядел печально. На камне посреди зеленого пруда стоял какой-то неухоженный памятник, вокруг росли камыши, а чуть дальше из воды виднелся обрушившийся мостик. Они молча пересекли двор, поднялись на крытую веранду и снова погрузились в темноту.
Ведьма не была старухой. Она укладывала свои красивые волосы в высокую прическу, в которой поблескивали костяные заколки и кандзаси[6], такие же белые и острые, как ее шея. На ней был строгий меховой халат, украшенный узорчатыми цветами; она шла быстро и бесшумно, будто скользила по воздуху, не оборачиваясь и не замедляя шаг, чтобы посмотреть на девочек. Комако слышала, что она овдовела, убив мужа собственными руками, что ее изуродовали в наказание за совершенное ею зло и что она просидела в этом доме со времен сёгуната[7]. Интересно, что из того, что о ней говорят, правда?
Ведьма занимала две комнаты в самом конце дома. Подойдя к жаровне с раскаленными, несмотря на зной, углями, она сняла с сетки теплое одеяло, зажгла фонарь и поставила его возле циновки-татами. На полу в тени стояли ржавый чайник и едва заметная фарфоровая чашка.
Развернувшись и спрятав руки в длинные рукава фурисодэ[8], она замерла.
– Ты отводила ребенка к врачу?
– Мы бедны, госпожа.
– Тогда в португальскую клинику.
Комако кивнула.
– Они не смогли понять, в чем дело, – сказала она. – Озноб. И слабость. Она все время устает. Ей становится хуже.
Ведьма нахмурилась. Глаза ее казались плоскими и словно нарисованными, лишенными всякого выражения.
– Ты. Дитя. Иди сюда, ложись.
Тэси шагнула вперед и легла на татами. Ведьма ушла в темноту и долго не появлялась. Через некоторое время она вернулась, неся деревянный поднос с тихо позвякивающими чашами, палочками благовоний и воска и древним ножом с костяной рукоятью. На лбу у нее темнела линия, нарисованная пальцем, обмакнутым в сажу.
Взяв с подноса белый камешек, она вложила его в ладонь Тэси, накрыв ее своими руками.
– Вот, держи. И не отпускай. Как тебя зовут, дитя?
– Тэси Оноэ.
– И сколько тебе лет?
– Пять, госпожа.
– Откуда ты пришла?
– Из района Асакуса Сарувака-те, Токио.
Ведьма щелкнула языком.
– Из чего ты пришла в этот мир?
Тэси замялась и посмотрела на Комако:
– Я не…
– Из праха, дитя. То есть из пыли. Вот откуда ты взялась. И в него же обратишься в конце.
Ведьма выставила свое лицо на свет.
– К чему ты стремишься? – прошептала она.
Тэси ничего не сказала.
Ведьма протянула ей чашку:
– Вот, выпей.
Девочка выпила. Затем ведьма встала с колен, подняла руки, держа два деревянных блока; ее объемные рукава опали вниз. Она резко ударила ими друг от друга у Тэси над головой – и темноту разорвало облако бледной пыли, которое затем постепенно развеялось. Женщина обошла Тэси кругом, стуча блоками, а потом запела.
Песня ее не походила ни на одну из тех, что Комако слышала до этого, – она была жуткой и одновременно печальной. Веки малышки потяжелели, а потом закрылись. От нее повеяло жаром, словно от печи. Ведьма замолчала, зажгла свечу с благовониями и угольком прочертила во тьме красную дугу. В наступившей тишине внезапно раздался стук.
Белый камешек выпал из кулака Тэси.
– Так тому и быть, – тихо произнесла ведьма.
Комако вдруг охватил страх. Она не понимала, что ворожея хотела этим сказать. Ресницы Тэси задрожали, дыхание участилось. Вытянув руку, Комако коснулась рукава сестры.
Не сводя глаз с Тэси, ведьма тихо сказала:
– Пыль – вот что оживляет твой дар, он-наноко. И она же проникла внутрь твоей сестры, заставляя ее болеть. Она должна побороть ее силу.
Из соседней комнаты донесся шорох. Комако обернулась, волосы у нее на затылке встали дыбом.
– Там кто-то есть?
Ведьма лишь взмахнула рукой, указывая на коробку:
– Пыль устремляется к ней не без причин. Что-то привлекает ее, улавливает ее сущность. Что-то… примечательное. Я слышала о таком, но никогда не видела.
– Пыль, – эхом повторила Комако.
Замолчав, ведьма разгладила свой оби.
– Прошу вас, скажите, это я? – взмолилась Комако. – Это из-за меня она болеет?
– С чего бы это быть тебе, девочка? – спросила ведьма тоном, намекающим на то, что ей известно больше, чем она говорит. – Покажи, что ты умеешь.
Комако медленно размотала руки. Влажные ладони зудели. Открывая крышку коробки, она не смогла удержать дрожь.
– Получается не всегда, – прошептала она.
Ведьма подошла ближе, и Комако ощутила запах кислого молока. Девочка замерла, вытянув ладони над коробкой.
– Так вы поможете моей сестре? – спросила она, набравшись храбрости. – Вы должны пообещать.
Ведьма нетерпеливо хмыкнула:
– Это будет нелегко, он-наноко.
– Но ведь хоть что-то вы сможете сделать? Пообещайте.
По лицу ведьмы пробежала тень.
– Да, кое-чем помочь можно, – сказала она, тщательно подбирая слова. – Я сделаю все, что в моих силах. Это я обещаю.
Комако расправила пальцы над открытой коробкой и, ощутив знакомый холод в запястьях, вздрогнула.