– Так-так, – тихо сказал он, уставившись в потолок. – Если ты хочешь проделать с нами весь этот чертов путь до Шотландии, то должна запомнить кое-какие правила. И первое из них: не подкрадываться ко мне тайком.
Каюта была пуста. Джейкоб ушел наверх, на палубу. Корабль качался на волнах, поднимаясь и вновь падая.
Наконец из пустоты раздался голос Рибс:
– Как ты узнал, что я здесь?
– Я чую твой запах, девочка.
– Не может быть. – Она неуверенно принюхалась. – Ты не можешь меня чуять, правда?
Коултон закрыл свой журнал, заложив страницу пальцем, и устало вытер лицо свободной рукой.
– Ты же сказала, что не будешь пользоваться своим талантом на борту. Пообещала.
Рибс внезапно материализовалась прямо перед ним – тощая и совершенно голая.
– Так лучше? – усмехнулась она.
Коултон резко отпрянул, чувствуя, как его щеки заливает краска. Он отвернулся, нащупывая на гамаке изъеденное молью одеяло.
– Ради бога, – пробормотал он. – Что могут подумать другие, увидев тебя в таком виде? Я же говорил, чтобы ты вела себя как нормальный человек. А это ненормально.
– Фрэнк, Фрэнк, Фрэнк, – ухмыльнулась Рибс.
– Хочешь проделать остаток пути в моем чертовом сундуке? Что ж, мистер Коултон окажет тебе такую услугу.
Девчонка рассмеялась и в мгновение ока исчезла. Старое одеяло упало на пол.
Но если Рибс беспокоила его только своими шалостями и проказами, то Джейкоб пугал его тем, что день ото дня становился все мрачнее. Коултон наблюдал, как темные круги под глазами его товарища из желтых превращаются в серые, как он трет переносицу, отворачивается от солнечного света и хмуро думает о чем-то своем. Он давно уже ходил полураздетый – в одной рубахе с расстегнутым воротником, сняв свой шарф и темное пальто, а шляпу все чаще оставляя в каюте. Именно апатия, вынужденное безделье, разрушающее привычный распорядок дня, в первую очередь и сводят с ума в дальнем плавании.
Иногда Коултон просыпался и обнаруживал, что соседний гамак пуст, а когда поднимался на палубу, то видел, как Джейкоб смотрит на усыпанное звездами море сердитым, мрачным взглядом. Бывали вечера, когда он не появлялся за капитанским столом. Он не хотел обсуждать это.
Однажды ночью он все-таки заговорил. Вошел в узкую каюту и зашагал по ней, вытягивая перед собой руки с длинными красивыми пальцами. Коултон сидел за маленьким письменным столом у иллюминатора с карандашом в руке, повернувшись на табурете, и ждал. Шея у него обгорела на солнце, распухший нос сильно шелушился. Но Джейкоб почему-то выглядел очень бледным.
Парень заговорил срывающимся, несчастным голосом:
– Я не смог ей помочь, Фрэнк. Я ничем не смог ей помочь.
Коултон не сразу понял, что тот имеет в виду младшую сестру Комако.
– Но ты помог ей, – возразил он.
Джейкоб лишь покачал головой:
– Ты не понимаешь, тебя там не было. Она умоляла меня спасти Тэси.
– Ты не сделал ничего плохого, парень.
– Я сказал ей, чтобы она отпустила свою сестру. Я. Сказал ей.
– Да, но какой у нее был выбор? Взять с собой на борт лича? Везти его до самого Карндейла? Или, может, вообще не уплывать, а остаться жить в Японии?
– Ее сестре не обязательно было умирать.
– Она уже была мертва, парень.
Джейкоб уставился на свои скрюченные длинные пальцы. Коултон поднялся на ноги, заставив себя посмотреть на страдающего от боли парня, и сказал:
– Это не та сила, на которую ты надеешься и которую хочешь получить. Думаешь, что хочешь. Но это не так.
Глаза Джейкоба вспыхнули.
– А может, и так. Может, я должен быть более могущественным. Какой смысл в наших талантах, если ими никого не спасти?
– Кого спасти? От чего? От смерти?
– Да!
Коултон уставился на Джейкоба, не зная, что сказать. Он понимал, что в его товарище говорит боль.
– Но Бертольт мертв, парень, – тихо сказал он. – Он мертв, и ничто уже не вернет его.
Джейкоб в гневе отвернулся.
– Не для того мы развивали свои таланты, – продолжил Коултон. – Смерть – это ведь не так ужасно. И ты знаешь это.
Но Джейкоб в ярости пнул ногой дверь каюты и ушел.
Идти ему, конечно, было некуда, ведь они находились на корабле. Он поднялся по трапу на носовую палубу, но, не найдя укромного места, принялся мрачно бродить вдоль бортика, словно кошка по подоконнику, наблюдая, как на западе опускается солнце.
Коултон не виноват. Он понимал это. Никто ни в чем не виноват.
Джейкоб все еще наблюдал, как угасает день, когда к нему подошла Комако, одетая в цветастое кимоно, и положила свою руку на его. В тот же миг он почувствовал, что ярость его улетучилась. Девочка выглядела такой неуверенной, такой застенчивой.
– Как ты? – спросил он.
Комако пожала плечами. На севере темнели тучи. Небо озарилось золотыми полосами.
– А в институте будут такие же, как я? Как Рибс? – спросила Комако.
Он не сразу понял, о чем именно она хотела узнать.
– Ах да, дети. Тебя это беспокоит? – спросил он и тут же почувствовал себя глупо.
Конечно, она беспокоилась. Он вспомнил страх, который раньше охватывал его по ночам после того, как они с Генри Бергастом сели в поезд. Иногда он забывал, что ей всего девять лет.
– Послушай. – Он опустился на колени. – Там ты будешь в безопасности, Комако. Да, там живут другие дети. У тебя появятся друзья; возможно, когда подрастешь, ты даже встретишь кого-нибудь, кого полюбишь. Там есть учителя, уроки и книги, там ты больше узнаешь о таланте пыли, узнаешь, что можно и что нельзя делать с ее помощью. Это большой старый дом, и вокруг него раскидываются поля с красной как кровь почвой. Трава там зеленее воды в токийской гавани. Сама увидишь. А еще там есть озеро, где летом можно купаться, и остров с развалинами.
От этих воспоминаний его голос дрогнул. Теплый воздух пах солью и прожженной солнцем древесиной. Раздетые по пояс матросы, почерневшие, как спелые фиги, босиком бегали по шпангоутам и гикам[16], распуская паруса и привязывая их веревками. Их длинные тени плясали на волнах.
– А ты? – спросила Комако тонким голоском.
– Я? – моргнул Джейкоб.
– Ты тоже будешь там? Ты не бросишь меня?
Джейкоб медленно протянул к ней руку и обнял ее за плечи, но она не вздрогнула, не напряглась и не отстранилась. Так они и стояли в свете заходящего солнца.
– Я никуда не уйду, – солгал он.
Той же ночью, когда он лежал в разложенном гамаке в тесной каюте, которую они делили с Коултоном, ему приснился Бертольт. Видение не походило на сон. Он был в Карндейле, стоял в длинной больничной палате. Все кровати, кроме одной, были пусты, а матрасы с покрывалами перевернуты и прислонены к стене. Сквозь муслиновые занавески внутрь белыми пятнами пробивался дневной свет. В постели, уткнувшись раскрасневшимся лицом в подушку, лежал его брат, бледные руки которого неподвижно покоились поверх простыней. Ему было столько же лет, как и когда он умер. Такой маленький. По палате, цокая каблуками, прошла незнакомая Джейкобу медсестра и остановилась у кровати Бертольта. На мгновение она взяла мальчика за запястье, а потом наклонилась, чтобы открыть ему веки. В комнате стало светлее, затем еще светлее. И тут Джейкоб проснулся.
Он был весь мокрый от пота. Повернувшись, он увидел, что гамак Коултона болтается, как пустой мешок, а товарища нигде нет. Каюту слабо освещал висящий на балке фонарь. Джейкоб свесил ноги вниз, сполз на пол и вытер лицо. В углу стояла женщина-другр.
– Ради всего святого, – прошипел он.
Сердце у него заколотилось.
– Девочка-невидимка, она наблюдала за тобой. А ты ее не заметил. Тебе следует быть осторожнее, она слишком любопытна.
– Не она единственная, – сказал он с укором. – Где Фрэнк?
– Мистер Коултон вернется нескоро.
Но Джейкоб ее почти не слышал. Что-то в ее манере держаться напомнило ему о давних днях, о детстве, о Вене. И вдруг он вспомнил.
– Я знаю тебя… – выпалил он вдруг. – Я видел тебя раньше. Когда был маленьким.
– Да. На Стефансплац.
– Под сводами собора в тот день, когда Бертольт упал на улице. Когда его лягнула лошадь.
– А еще в тот день, когда вы оба впервые попали в приют. Я видела, как вы поднимались по ступенькам; видела, как монахини заводили вас внутрь. Вы тогда оглянулись и посмотрели на меня. Помнишь?
Он медленно покачал головой. Попытался вспомнить, но не смог.
– А еще в вагоне поезда, когда Генри Бергаст увозил тебя из Вены. Я сидела у окна через проход и наблюдала за тобой. Ты все время смотрел на меня.
– Это я помню, – прошептал он.
– Я всегда была рядом, Джейкоб. Всегда наблюдала за тобой. Ты драгоценен, в тебе заключена великая сила. Подумай, сколько добра ты можешь сделать, скольким людям можешь помочь. Если только позволишь себе стать тем, кем ты должен быть.
– Бертольт всегда говорил, что завтрашний день – это новое начало. То, что мы собираемся сделать, еще не сделано.
– Но все уже решено. Что ты сделаешь, кем станешь. Иногда это решено за нас.
– Я… не знаю.
– Ты создан для этого. Ты должен помочь ему. Найти его.
Джейкоб чувствовал себя истощенным, словно не спал несколько недель. Он не знал, что с ним происходит. Призрачная женщина скользнула вперед, перед ее лицом медленно клубился дым, напоминая сгущающиеся тучи, отражающиеся в бездонном озере, которое изнутри подсвечивается каким-то жутким люминесцентным планктоном, почти видимым, и Джейкоб, не в силах выносить этого зрелища, отвернулся.
– Он страдает, Джейкоб. Он все еще ребенок, как и когда умер. И его одиночество и страдания не прекратятся. Если только…
– Если только что?
Другр сняла перчатки.
– Вытяни руки вперед, – сказала она. – Поверни их.
Ее собственные ладони были почерневшими и скрюченными, как руки мертвецов. Кончиками пальцев она медленно