Мальчика, непохожего на других детей.
Мальчика, сиявшего странным голубым светом. Сьюзен не знала причин этого сияния, не догадывалась о его значении. В том, что она видела, не было никакого вреда, никакой опасности. Только красота. Но она заметила, как смотрит на ребенка Генри Бергаст: со смесью страха и очарования, – и понимала, что этот мальчик особенный.
Тихий стук в дверь повторился.
Это был доктор. Он стоял в коридоре, и настенные светильники отбрасывали на его грубое лицо причудливые тени. Долгое время он смотрел только на Сьюзен. Этот человек ей не нравился, никогда не нравился. Дело было не только в его серых глазах, в которых отражались отблески камина, не в том, как жутко они следили за каждым ее движением. Дело было в чем-то едва различимом, неуловимом, будто аромат – аромат темной подозрительности. Она посторонилась, он вошел, протянув ей шляпу.
Она взяла ее и продолжила стоять чуть в стороне от двери.
– Значит, он спит, – сказал Бергаст, поглаживая белую бороду и бакенбарды.
– Да, сэр, – ответила Сьюзен, приседая.
Он прошел дальше мимо нее – высокий, могучий, в безупречном костюме, со старомодными усами и длинными волосами до плеч, чем-то похожий на ее дедушку и его товарищей, которых она иногда видела малышкой. Сьюзен понимала, что он очень стар, гораздо старше, чем кажется на первый взгляд, хотя и не знала его точного возраста. У этого ученого, доктора, были темные секреты и неестественные способности, как и у всех обитателей Карндейла. Невозможно было жить в институте, не замечая, что в его стенах творится нечто противоестественное.
Откуда именно взялся ребенок, Бергаст не говорил. Но до Сьюзен доходили слухи, обрывки разговоров, и она поняла, что это как-то связано с повелителем пыли по имени Марбер, о котором старались не распространяться и который пугал даже старых талантов. Других младенцев в Карндейле никогда не было; самому младшему мальчику здесь было девять лет, и он уже давно умел самостоятельно о себе позаботиться, даже сам менял постельное белье.
Доктор Бергаст медленно отодвинул занавеску и встал над кроваткой. Он дал мальчику такое же имя, как у него самого, – Генри, – но никогда не называл его им, как и Сьюзен, которая считала, что это имя для сурового и самолюбивого человека ему не подходит. Оно казалось ей больше похожим на своеобразную печать на документе о собственничестве, чем на имя живого человека.
– Хотите подержать его? – не без лукавства спросила она, так как прекрасно знала ответ.
Доктор Бергаст никогда не брал ребенка на руки и даже не прикасался к нему. Вот и теперь на его лице промелькнула тревога. Он обернулся.
– Мальчик выглядит здоровым, мисс Кроули, – буркнул он. – Вы хорошо справляетесь со своими обязанностями. Примите мою благодарность.
– Спасибо, сэр.
– Нелегко, должно быть, постоянно находиться в одиночестве.
– Не думаю, что он возражает против одиночества, сэр.
– Я имею в виду вас, мисс Кроули.
Если бы подобное ей сказал любой другой человек, она бы сочла это в лучшем случае любезностью, а в худшем – чрезмерной прямолинейностью; но доктор Бергаст не вкладывал в эти слова ни тот, ни другой смысл – просто констатировал факт.
– О, мне вовсе не трудно, сэр. Мне нравится его компания.
– Хм-м-м.
Доктор еще немного постоял, отвернувшись от нее и глядя на малыша.
– Мой мальчик, – прошептал он, а затем вышел обратно, в прихожую.
Сьюзен последовала за ним.
– Мисс Дэйвеншоу сказала, что вам требуются еще уголь и свечи? – спросил он, когда занавеска колыбели снова оказалась задернута и они отошли от спящего ребенка. – Я прослежу, чтобы их прислали. Да, мальчику нужно тепло. Еще мисс Дэйвеншоу сказала мне, что вы плохо едите.
Сьюзен покраснела:
– Все в порядке, сэр. Я просто немного устала. Этого следовало ожидать.
Он поморщился:
– Я должен вам кое-что сказать, мисс Кроули. Решение было принято только что, но, думаю, вам лучше узнать об этом сразу.
Серые глаза Бергаста буравили ее насквозь, и она отвела взгляд.
– Мальчик не может больше оставаться здесь, в Карндейле. Его нужно отослать в другое место. Я бы хотел, чтобы вы поехали с ним, если не имеете ничего против.
Она подняла голову:
– Отослать? Но он же еще такой маленький, доктор Бергаст…
– Ничего не поделаешь. Я уже написал несколько писем с запросом и жду ответа. У меня на примете два возможных места назначения. Довольно… отдаленные.
– Но… почему, сэр?
Доктор Бергаст подошел к окну, раздвинул одной рукой муслиновые занавески и уставился в сгущающуюся темноту. Сьюзен подошла к стене, чтобы зажечь свечи.
Доктор мягко заговорил:
– Потому что мальчику небезопасно находиться здесь, мисс Кроули. Как, впрочем, и где-либо еще. Его нужно спрятать, прежде чем до него доберутся.
Она посмотрела на него с удивлением:
– Кто доберется?
Но на этот вопрос он не ответил.
В то же время в кресле, расположенном в вестибюле Карндейла, сцепив опущенные на колени руки и слушая, как в углу комнаты бьют часы, сидела Эбигейл Дэйвеншоу. Она уже почти час ждала из Эдинбурга карету, в которой ехали двое ее новых подопечных – близнецы Галли и Радха, проделавшие огромный путь, чтобы добраться до института. Она знала только то, что ей сообщила миссис Харрогейт: дети приехали из Калькутты; они были куплены мистером Коултоном у торговца специями и почти ничего не знали о своих талантах.
По приезде в Лондон ребят встретила миссис Харрогейт; их багаж задержали на таможне в Грейвсенде, и мистер Коултон согласился проводить их на поезд, когда чемоданы наконец доставили.
Эбигейл Дэйвеншоу не нравилось, когда дети путешествовали без сопровождения, – «все равно что распахнуть двери своего дома перед неприятностями», как сказал бы ее дед. Однако так в Карндейле было принято еще задолго до ее приезда сюда, и все дети всегда добирались до института вовремя, целыми и невредимыми – так кто она такая, чтобы требовать для них сопровождения?
При звуке приближающихся шагов она подняла голову.
– Добрый вечер, миссис Харрогейт.
– Добрый вечер, мисс Дэйвеншоу, – ответила та. – Я ищу доктора Бергаста. Он здесь не проходил?
Она помолчала.
– Ждете новичков? Они еще не приехали?
Эбигейл Дэйвеншоу склонила голову:
– Как видите.
– Ну что ж. Я уверена, экипаж скоро прибудет. В конце концов, им правит мистер Боггет, а он доставляет из Эдинбурга вновь прибывших со времен… со времен моего покойного мужа. И ни разу нас не подвел. Возможно, на дороге возникли какие-то трудности или что-то случилось с лошадьми, но скоро он будет здесь. Я уверена.
– Хм-м, – протянула мисс Дэйвеншоу, так как для ее опытного уха ответ миссис Харрогейт прозвучал не слишком убедительно.
Наступило долгое неловкое молчание. Из коридора наверху негромко донесся топот детских ног. Миссис Харрогейт прочистила горло и дотронулась до рукава мисс Дэйвеншоу:
– На сколько они опаздывают?
– На пятьдесят шесть минут.
– Ох, – вздохнула миссис Харрогейт. – А где мистер Ластер? В сторожке его нет – я только что оттуда. Если есть какие-то новости, то он их уже получил.
– Никаких новостей, миссис Харрогейт. Экипаж просто… опаздывает.
– Вы можете и дальше сидеть сложа руки, ожидая новостей, мисс Дэйвеншоу, – в голосе женщины послышались стальные нотки. – Но я не собираюсь бездействовать. Пойду расспрошу мистера Ластера. Я сообщу вам, если узнаю какие-либо новости.
Эбигейл Дэйвеншоу склонила голову. Последовало долгое молчание.
– Доброго вечера, – наконец произнесла миссис Харрогейт.
– И вам того же.
Эбигейл отвернулась и, спокойно дыша, прислушалась к шагам своей старшей коллеги, которая пересекла вестибюль и направилась во двор, к сторожке Уолтера Ластера.
И только когда входная дверь с грохотом захлопнулась, Эбигейл, убедившись, что осталась одна, позволила себе состроить недовольную гримасу.
Карета никогда не опаздывала.
Уолтер Ластер нетерпеливо закрыл за собой дверь сторожки и запер ее на ключ. Затем он поспешил через двор к черному входу, бросая по сторонам настороженные взгляды. На улице темнело.
Никто не видел, как он ушел. Он наблюдал за той женщиной из Лондона, миссис Харрогейт, в черном платье и с закрытым вуалью лицом, которая, казалось, не сводила с него глаз. Как будто она что-то знает. У черного входа он остановился и быстро прижал ко рту платок, заглушая кашель. Внутри у него все сжалось от боли. Когда он убрал платок, даже в слабом свете, льющемся из окон поместья, было видно, что он испачкан кровью. Во рту и на губах стоял привкус железа.
Экипаж из Эдинбурга не прибыл. Это был знак. Сердце Уолтера колотилось, он тихо покачал головой, перебирая связку ключей в поисках нужного. Нужно было спешить. Если все идет так, как ему говорили, то Джейкоб приедет в течение часа. Наконец он нашел нужный ключ, отпер замок, проскользнул внутрь и прислушался. За дверью никого не было. Поспешно пройдя через задние коридоры, он спустился по ступенькам в холодный подвал и отыскал старый фонарь, который ранее спрятал за полкой. Чиркнув спичкой, Уолтер зажег его, повернувшись лицом ко входу.
Джейкоб, Джейкоб. Его единственный друг.
Уолтер – невысокий, сутулый из-за полученной в детстве травмы – всю жизнь страдал от одиночества. У него были длинные жирные волосы, которые он раз в месяц собственноручно стриг садовыми ножницами, маленькие руки и лишь два зуба. Он настороженно наблюдал за живущими в Карндейле детьми, стараясь держаться от них подальше; ему не нравились их насмешки, и он опасался их неестественных способностей. Но большинство обитателей Карндейла не обращало на него внимания – для них он был всего лишь чудаковатым мистером Ластером, который живет в сторожке и следит за приездом гостей и доставкой продуктов.
Но Джейкоб не был таким, о нет. Джейкоба, когда тот оказался в Карндейле, сразу же потянуло к Уолтеру, или Уолтера потянуло к нему – трудно сказать точно, – и дело было не только в том, что они оба отличались от остальных и оба страдали от одиночества. Нет, это была более глубокая связь, непохожая на дружбу, скорее на братскую привязанность. По крайней мере, так всегда казалось Уолтеру.