Г. Филлипс: «Здесь центр Первомайска. Там в ванне кто-то был вчера, когда начался украинский артобстрел. Это была ночь. Это четырехэтажный дом, гражданские квартиры. Цемент везде, щебень везде. Тут была гражданская жизнь. Нормальная гражданская жизнь, которую сейчас просто полностью уничтожают здесь. В Первомайске идет обстрел без перерывов».
Максим: «Сидел просто дома. Услышали сначала далеко хлопки. Я вообще был на кухне сначала. Сидел за столом. Чай пил. Услышал в первый раз такое, что даже задрожало. Стол подпрыгнул даже. Я в коридор пошел сразу. А жена заходила как раз в спальню, когда так все задрожало. И я, говорит, успела присесть. Я кричу ее по имени, а она говорит, подожди. Потом опять как бахнуло, и чувствуется, как все начало съезжать это все. И все, и тишина. Потом, когда вышли, увидели. Живем теперь в подвале. Если хотите, смотрите, проходите. Вот они капли. Живем в этой сырости. Все капает. Загнали нас сюда. Сырость, грибок и все остальное. Свет сопутствующий, как сказать. Я боюсь, что будут стрелять снова. Стреляют без перерывов. В день по пять-шесть раз обстреливают с Троицкого, вон какое там еще направление. Они не воюют, потому что они убивают мирных жителей. Они воюют со своим народом, убивают народ свой. Мы им оказались не нужны. Донбасс убивают, население. Это не война. Соседу дверь вырвало. Она не закрывается теперь. Мы привыкли уже и нам не страшно уже. Если попадет, то сразу. Лишь бы не ноги и руки отрывало. А так нам уже все равно. Уже надоела эта жизнь».
Олег: «Сейчас только уголь разгрузили. Печь растопили, потому что людям здесь жить неизвестно сколько. Людям жить здесь, скорее всего, постоянно. Как и говорил Порошенко, наши дети будут в школу ходить, а ваши по подвалам сидеть. Так и получилось, мы сидим в подвалах теперь. Обстрелы происходят по три-четыре раза на день. И днем, и ночью. Жить уже не знаем мы как. Мы уже просто думали, вот-вот закончится. Семь месяцев уже, с 22 июля, летал самолет. Почти семь месяцев город Первомайск находится под обстрелом. Ежедневно, было полтора месяца, правда, мало стреляли. Сейчас в данное время обстрелы происходят чаще, чем летом. Летом стреляли минометами, это меньше, чем «Градом». «Градами» вообще полдома снесло, и никто за это не отвечает».
Отвечают дети, живущие в подвале.
Вадик: «Мне 14 лет. Не очень ощущения. Не высыпаемся».
Саша: «Мне 11 лет».
Данил: «6 лет».
Никита: «15 лет».
Настя: «16 лет».
Саша: «Вчера мы сидели здесь. Страшно было очень. Дом трясся, земля дрожала».
Никита: «Это происходит из-за тех придурков, которые сидят там в Киеве за столами. У меня о них не очень хорошее мнение. Потому что они считают себя лидирующей особью. Им нужны только деньги, и все. Иногда только выходим на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Пока не стреляют.
Настя: «Кино смотрим, в лото играем».
Саша: «Надеемся на лучшее».
Данил: «Надеемся, что война закончится».
Данил: «Чтобы война закончилась».
Никита: «И президента нормального выбрали, а не такого, как Порошенко»[348].
Жители и дети Октябрьского района Донецка рассказывают о последствиях обстрела района. Взрослые говорят о том, что никаких военных в Октябрьском р-не Донецка нет, мальчику Виталику просто страшно жить под обстрелами. Ниже приведен полный текст интервью.
Журналист: «Скажите, пожалуйста, вот».
Мужчина: «Украинцы убеждают и доказывают, что украинские войска обстреливают только те места, где находятся военные подразделения и откуда введется огонь. Сказать по-русски? Фигня. Вон военные подразделения, два сидят, и бабушки вон убирают. Это мы военное подразделение? Пусть приедут и тут посидят. И дворники еще, да. А детские сады, что тоже сепаратисты? Уже почти год рассказывают, что там слушать то, что рассказывают. Извините, что я ругаюсь. В двенадцать часов ночи стали стрелять. Мы тут прятались в подвале. Испугались, когда начали стрелять. Очень страшно было. Потому что озарило все. И с пятого этажа повылетало все. Диаметром два метра. Квартира вся засыпана, крыша вся посечена. Откосы только сделали, очень страшно, очень. Падает, вон дом взорвали наш полностью, Вахрушево, 55. Одиннадцатого февраля взорвали полностью дом. Какое там перемирие? С кем? Это же братоубийство? Это как казах на казаха. Украина единая. Нет. У нас такие стрельбы устраивают. Это ужас. Ребенок вон, когда у нас взорвали дом. Мы успели только упасть на пол. Это только после первого выстрела. А потом прыгнули в погреб. А с погреба, потом минут через пятнадцать, тишина. Вышли, а дома нет ни хрена. Вон он. Школа № 50 от нас в пяти метрах, и можете себе представить, дети в школу будут ходить, и будут смотреть на мой разбитый дом. У меня есть дом основной и пристройка. В пристройке живем. Кухня не разбита, в кухне живем. А эти ОБСЕ — на вокзале встречался с ними, разговаривал. Они выслушали, прослушали. И спрашивают, а фотографии нет? Мы не взяли фотографии, я сам фотографировал все. А они мне, мы этим не занимаемся. Они только на вокзале. Наверху только. Сюда вообще все боятся ехать. Потому что у меня соседский дом разорванный. Ему вот так попал снаряд, а мне сверху. Все квартиры нет. Хорошо, что мать умерла год назад. Она этого не видела».
Виталик: «Я тоже тут живу, в Октябрьском р-не. Часто у нас тут бахают, страшно» [349].
Дети из г. Красный Луч рассказывают журналисту о своих впечатлениях о войне. Мальчик Юра вспоминает о том, как взрывной волной от мины, выпущенной украинскими военными, отбросило его напуганную маму в комнату из балкона. Мальчик Арсений не хочет войны, а малыш Вова из Красного Луча переживал бомбежки в подвале. Ниже приведен полный текст интервью.
Юра: «Мама мне рассказывала, что когда она от подруги уходила, закрывала дверь и упала. Она услышала взрыв и от этого упала. От этой мощности.
Она выходила на балкон. От взрывной волны она упала. Она лежала, потом выбежала ее подруга кричит: «Таня. Что случилось с тобой?» Мама говорит: «Ничего страшного, просто я перепугалась. Где-то взорвалось. Ранений нет, слава богу. Это взрывная волна была». Это на Звезде где-то взорвалось. На поселке Звезда или дальше. Я очень переживаю по этому поводу. Была тут еще бомбардировка раньше, я видел еще до войны, как тут самолет летал. Военный. Видно было, что он бомбить летит. Он невысоко летал, километров пять-шесть от земли. Даже выше, он был вот такой. В небе видно было. Он военный был. Летел, мне друзья говорят: «Ой, бомбить летят». Я перепугался сначала. Мама говорит: «Юра не бойся». Потом, после это случая, я в санаторий уехал. И тут началась бомбардировка. Я с Алчевска слышал, «бах-бах» сильное. Потом мне сказали, что это Красный луч бомбят. Я перепугался, думал, что тут пол Красного луча разбомбили, а тут только на поселке Звезда бомбили. И на 3-м микрорайоне или на 2-м задело асфальт сильно. Смерч или еще что-то, не знаю. Там была воронка, но ее забетонировали».
Журналист: «Мальчик Вова живет в Красном Луче также. Вова скажи, пожалуйста, сколько тебе лет?».
Вова: «Мне пять лет. Когда была бомбардировка, мы с мамой залезли в подвал. И телевизор туда, и DVD принесли. И там мультфильмы смотрели. Взрывы слышно было, но я не боялся, я смелый. Когда я вырасту, я не буду в людей стрелять, мне их жалко. А эти стреляют, потому что война настоящая, плохие и хорошие, а я не хочу, чтобы война была, я хочу, чтобы мир был».
Журналист: «Мальчик Арсений, тоже является жителем Красного Луча».
Арсений: «Мне шесть лет. Когда была бомбардировка, мы были с мамой, бабушкой и Андреем, братом моим. Мы в подвале были. Мы там ночевали. Война — это плохое чувство. Я, когда вырасту, не пойду воевать. Нам война не нужна. Должен быть мир»[350].
В мае — июне 2014 г. частный сектор г. Горловка Донецкой области был неоднократно обстрелян украинской артиллерией. 26 мая 2014 г. в результате очередного обстрела погибли глава семьи Юрий Тув и его 11-летняя дочь Екатерина Тув. В результате обстрела жене погибшего Анне Тув оторвало руку, трехлетний ребенок Захар Тув получил осколочное ранение в спину. Английский журналист Г. Филлипс взял интервью у соседей пострадавших, которые пережили обстрел 26 мая 2014 г. Олег Кичун, Евгений Цупов и другие рассказывают об обстреле и о том, что они делали после обстрела.
О. Кичун: «Стреляли со стороны Дзержинского, я так думаю, у нас здесь, правильно? А свистели несколько зарядов, они полетели. Мы думали, что все нормально. Что-то тут загорелось. Мы с хлопцами вышли сюда. Там все люди подтвердят соседи. Я убегаю. Подбежал досюда. Она лежит без руки, по-моему. Да руки у нее не было и ноги. Я прикрыл ее. Потому, что перемотать даже не было во что. Так сказать, правильно. Она говорит: «Юра». Я его знаю, мы с ним в школе учились. Я к нему. За руку его раз. А у него рука оторвалась. Я потом к нему нагнулся. Говорят, все. Аня говорит: «Может, живой?» Я нагнулся, никого не было еще, не приехали ни ДНР, никто еще не приехал. Нагнулся к нему, у него кровь изо рта пошла. Я глянул на него, а у него ноги оторваны. Я понял, что он умер. Говорят, дети там. Я начал копать. Уже потом подъехали люди, ДНР потом подъехало. Короче, я не знаю, пацаны, какая ситуация. Я живу рядом. Вот смотрите, вот дети. Этот еще только жить начинал» [351].
Е. Цупов: «Вчера, когда это у нас все случилось. Спасибо нашим доблестным войскам, которые воюют, с кем воюют. Видели, что с ребенком сделали? Напополам разорвало. Напополам разорвана. Десять лет девочке. Что же вы, твари, делаете, суки вы подзаборные. Мать ее тоже калека осталась, без руки. И стреляли, я тоже могу сказать, откуда, четко. Вот стреляли со стороны Май-орска, выстрелов штук шесть, семь. Это я с уверенностью могу сказать, точно. Оттуда стреляли, потому что я просто так говорить не буду. Знаю, потому что Юра погиб, это хозяин. И его старшая дочка, Катя, была девочка. Она была напополам разорвана, лежала. Аня была одноклассница моя. Я ее вытаскивал без руки из дома. И ребенок маленький, только родился — две-три недели. Тут же лежал в доме, но ребенку ничего. Его тут же вынесли