БЕЛЫЕ НОЧИ И «ЧЁРНЫЕ» ДНИ
Жил да рос Серёжка на Дальнем Востоке в таёжном военном гарнизоне и вдруг — приказ:
«Откомандировать старшего лейтенанта-инженера Мамонтова П. Н. на курсы усовершенствования офицерского состава. Со всех видов довольствия снять, из списков части исключить».
Исключить — это не в наказание. Здесь «исключить» означало, что отец, а следовательно, и Серёжка уже не вернутся обратно в гарнизон.
Пришлось срочно собираться в путь далёкий, через всю страну, от Тихого океана до Балтийского моря. Было решено, что, пока отец будет совершенствоваться на курсах, мама с Серёжкой поживут у бабушки в Ленинграде.
Что творится в доме, если кто-нибудь из штатских вздумает отправиться из Москвы в Смоленск! Почти кругосветное путешествие! Неделю снаряжать будут всей роднёй! От Москвы до Смоленска триста девяносто два километра. На Дальнем Востоке это вообще как пригородная прогулка. На Дальнем Востоке и тысяча километров за расстояние не считается. Тем более у военных. У них переезд — обычное дело, даже семьёй, в полном составе. Жизнь у военных походная, вечная перемена мест. Беспокойная жизнь, трудная, интересная.
Серёжка ходил именинником. Все ребята завидовали ему: на Ту-104 полетит! Крейсер «Аврору» увидит! Гулять день и ночь будет: все знают, что в Ленинграде ночи необыкновенные, белые ночи.
БЕЛЫЕ НОЧИ
Великое дело — появиться на свет в небе. Родился Серёжка в вертолёте и чувствовал себя в Ту-104 превосходно. А мама… Серёжка держал её за руку, когда спускались по трапу на ленинградскую землю.
Бабушка, трижды перецеловав всех, утёрла слёзы и спросила:
— Как же вы долетели?
Наивный вопрос! Очень просто: высота шесть тысяч метров, скорость семьсот пятьдесят километров в час, две посадки — в Хабаровске и Москве.
Мама скромно ответила белыми губами:
— Серёжа долетел хорошо…
И присела на чемодан.
Все пассажиры-дальневосточники уехали автобусом. И с других самолётов уехали автобусом. Но, когда мама «отошла» после перелёта, Серёжку повезли в легковом автомобиле «Волга». Таких машин Серёжка не видел ни разу в своей жизни. В гарнизоне из легковушек только ГАЗ-67, или попросту — «газик». И все машины выкрашены в одинаковый зелёный цвет, для маскировки. «Волга» была тоже одноцветная, белая, но с чёрными шашечками.
— Это такси, — объяснил папа.
Серёжка удовлетворённо кивнул. Он сразу догадался, почему такая «Волга» называется такси. У одного офицера-охотника была собака по имени Такса, тоже белая с чёрными пятнышками.
Серёжка вспомнил свой гарнизон, ребят. Хорошо там жилось… Взгрустнулось даже. Но тут машина въехала в город, какие только в кино бывают. Дома — выше казарм. Куда там — казарм. Выше сопок! Улицы шире полкового плаца. Каналы, мосты, набережные.
На набережных гуляли юноши с гитарами. По Неве плыли весёлые пароходики, заполненные народом. Веселье царило и во дворе бабушкиного дома. Серёжка сразу захотел на улицу, но его спешно, как по команде «отбой», уложили на диван.
— Спи, внучек, спи, — ласково сказала бабушка. — Сейчас глубокая ночь. Не смотри, что небо белое.
А какой тут сон, когда за окнами светло как днём! Книжки листать можно.
Белые ночи бывают на Крайнем Севере и в Ленинграде. Много недель в городе не зажигают на улицах фонарей, в домах почти не включают электрический свет, машины ездят без сигнальных огней.
Только уснёшь, подниматься впору: на смену заре вечерней утренняя пришла.
Серёжка долгое время не мог привыкнуть к белым ночам. А когда наконец привык, ночи потемнели, стали нормальными: со звёздами, луной, уличными фонарями, автомобильными фарами. Обыкновенные ночи.
Но дни наступили необыкновенные. Бабушка возила Серёжку по всему городу. На все главные площади, ко всем знаменитым памятникам. И к дедушке, на Пискарёвское мемориальное кладбище, где спят вечным сном герои обороны Ленинграда. Девятьсот дней и ночей бились они с фашистами. Голодали, умирали от ран — и бились. До победы. Поэтому Ленинград — город-герой.
Бабушка называла Пискарёвское мемориальное кладбище «Пискарёвкой». А голос её, когда она произносила это слово, делался совсем грустным. Серёжка не понимал — почему. Ничего в нём не дрогнуло и когда они вышли из автобуса напротив высоких строгих ворот, за которыми лежали внизу плоские холмы. Их было много, не сосчитать, и все они тянулись рядами к тёмной стене вдали, где возвышалась бронзовая печальная женщина.
На холмах не было ни обелисков со звёздами, ни каменных плит. Лишь скромные таблички с цифрами. Цифры Серёжка уже знал и подметил, что надписи почти одинаковые: 1941, 1942, 1943…
— Это годы войны, — пояснила бабушка и вздохнула. — А сколько под каждым холмом — никто не скажет.
Бабушка остановилась у одной из братских могил с табличкой «1942» и сдавленным голосом сказала:
— Здесь… Клади цветочки, Серёженька. Сам положи.
Серёжка увидел и другие скромные, чуть привятшие букеты, несколько конфеток в простых фантиках, печенье, ломтик хлеба и старую, облезлую куклу, маленькую, пластмассовую.
Серёжка почему-то испугался и прижался к бабушке.
— Тут и дети лежат, — грустно и просто сказала бабушка. — Не доиграли, не дожили… Блокадные дети.
То, что иногда умирают взрослые, Серёжка слышал, но дети!
Всю обратную дорогу к автобусной остановке Серёжка молчал, не отпускал бабушкину руку.
На другой день отправились на Невский проспект. В Ленинграде почти все большие улицы называются проспектами. Такие они длинные и прямые, от горизонта до горизонта просматриваются. А народу на Невском — как в праздники на гарнизонной площади! И все в штатском. Прямо-таки удивительный город. Рассказать бы Гере или даже Сеньке Бородину — не поверят.
Но главное было впереди — экскурсия на «Аврору». Ведь Серёжкин дед служил матросом на этом крейсере, воевал против царя. Штурмом брал Зимний дворец, где жили цари.
Наверное, они только зимовали там…
— А летом жили в палатках? — спросил Серёжка.
Солдаты часто живут летом на вольном воздухе и спят в палатках, а перед холодами обратно переселяются в казармы, на зимние квартиры. Как цари.
Бабушка никогда не бывала в военных гарнизонах и просто не поняла вопроса.
— Сейчас здесь Эрмитаж, картинная галерея, — сказала бабушка.
Картины Серёжку мало интересовали. Ему не терпелось взглянуть на крейсер, который подал сигнал революции.
Они сели в троллейбус, переехали один мост, другой, прошли немного и вдруг оказались перед «Авророй». Шевеля губами и загибая пальцы, Серёжка начал считать орудия. Их было так много — на носу, на корме, вдоль бортов, — что Серёжка сбился. И пальцев на руках не хватило.
— Вот это да-а… — прошептал восхищённый Серёжка. Он стоял в двух шагах от легендарного корабля и очень жалел, что нет рядом Лёвки. Они обязательно перебрались бы по дощатому трапу на крейсер и потрогали пушку, которая стреляла по Зимнему.
А бабушку разве затащишь на «Аврору»? Повела в зоопарк.
— Тут совсем близко, — заверила, но почему-то полезла в трамвай.
Трамваи Серёжке не понравились: звенят, гремят, лязгают хуже гусеничных тягачей. Хоть уши затыкай.
И в зоопарке ничего особенного. Бабушка всё восторгалась фазанами: «Ах какие красивые, какие яркие!»
Подумаешь, невидаль! На Дальнем Востоке фазанов больше, чем кур.
Слон произвёл впечатление: хобот у него, когда вперёд вытянется, будто танковая пушка. И жирафы понравились. Ноги длиннющие, шея как ствол дерева. Забраться наверх — лучшего наблюдательного пункта не надо. Недаром на голове жирафа две шишечки вроде стереотрубы. И выкрашен жираф под камуфляж — пятнами.
Серёжка мысленно примерился, каким образом забраться на наблюдательный жирафий пункт.
Бабушка опять заторопила. Очень ей хотелось показать Серёжке все достопримечательности родного города. Да разве можно осмотреть все достопримечательности Ленинграда!
В нём только мостов больше шестисот. Гранитные, деревянные, чугунные, арочные, висячие. С башнями, скульптурами, старинными фонарями.
Один из мостов держали четыре льва с золотыми крыльями.
— Это сказочные львы, — пояснила бабушка, — грифоны. В древности грифонов считали охранителями золота. Напротив банк помещался, и мост назвали Банковским. В банках хранят деньги и золото, потому и грифонов поставили.
— Как часовых, — сказал Серёжка и подумал, что универсальный клей БФ-6 тоже, наверное, в банках держат. Говорил же Сенька Бородин: такой клей на вес золота…
Бабушка обещала съездить с Серёжкой в Петродворец, фонтаны посмотреть, и вдруг заболела. Примчалась «скорая помощь», увезла бабушку в больницу. Там бабушке сделали операцию, и она так ослабела, что пришлось маме каждый день ездить, кормить бабушку с ложки, как маленькую.
Будто осиротел Серёжка. Целыми днями один. Ленинград — не военный гарнизон, не разгуляешься без взрослых.
Потускнели белые ночи, прекратились увлекательные поездки. Наступили «чёрные» дни.
ЗУБ МАМОНТА
Серёжа ещё раз обошёл мощёный двор, стиснутый со всех сторон высоченными каменными домами, и остановился перед аркой, перегороженной железными воротами. Решётчатая калитка, сорванная с верхней петли, глубоко воткнулась острым углом в расщелину между булыжниками и не поддавалась никаким усилиям. И покататься нельзя.
Он постоял под аркой, посмотрел, посмотрел на улицу, но, как нарочно, ни одна машина не прошла мимо.
Оглянувшись, не следит ли за ним дворничиха, которой мама поручала его на день, Серёжка смело двинулся вперёд. Но только он занёс ногу над железной перекладиной, как позади хлопнуло окно и раздался ворчливый голос:
— Ещё чего выдумал! Вернись немедленно!
Все ребята со двора разъехались в лагеря, на дачи, к бабушкам в деревню. Малыши и те перебрались с детскими садами за город. Даже соседскую кошку Рицу, которую почему-то называли сибирским котом, увезли в Зеленогорск. А Серёжа, без мамы, без кошки, без бабушки, без папы, один-одинёшенек неприкаянно бродил по тесному каменному дворику, как последний часовой в гарнизоне, поднятом по тревоге.
Жизнь была такой скучной, что Серёжке даже сны не снились.
Но вот однажды, когда, по мнению дворничихи, у Серёжки был тихий час, в комнату ворвались знакомые голоса. То воротились из далёкого похода три друга-шестиклассника: Валька из десятой квартиры, Миша Кругликов и Толя. Толя слыл учёным: он увлекался археологией — наукой о древних костях, как объяснили когда-то Серёжке. Он живо сунул ноги в сандалии и сбежал вниз.
Загорелые, обветренные, стояли три, знаменитых теперь на весь двор, путешественника и, перебивая друг друга, отвечали на вопросы трёх мам.
Мамы уже успели завладеть вещевыми мешками. Там, в этих жалких на вид рюкзаках, наверное, таились несметные сокровища.
Серёжка осторожно пощупал рюкзак, который держала за лямки Валькина мама. В тот же миг Валька так дёрнул Серёжку за руку, что тот едва удержался на ногах. И ещё накричал:
— Ты что! Не видишь?! Там ископаемые!
— Осторожно, — добавил рассудительный Толя. — Можно повредить отпечаток ихтиозавра на известняке.
Ихтиозавра Серёжка не знал: в зоопарке таких зверей не держали.
— Мы устроим музей! — похвалился Миша Кругликов и тотчас умолк. Наверное, это было военной тайной.
Когда приехала из больницы мама, Серёжка спросил её, кто такой ихтизар, почему он ставит печати на известняке и как устраивают музеи.
— Музей — это дом, где хранят редкие вещи, — ответила мама, а про остальное ничего не сказала. Усталая она была и озабоченная.
На другой день Валька, Миша и Толя возились в деревянной пристройке к флигелю, где жила дворничиха. В той пристройке с покатой крышей хранились метлы, лопаты, вёдра. Серёжка несколько раз пытался заглянуть в пристройку, но Валька отгонял его, как щенка: «Пошёл отсюда!» Серёжка отходил и молча наблюдал издали за таинственной работой. Уже стало известно, что директором музея избран Валька.
Долго размышлял Серёжка, как попасть в музейную компанию. И его осенило: музею нужен часовой. Ведь там хранятся редкие вещи! Как в банке. А во дворе нет даже крылатого грифона.
— Возьмите меня часовым, а?
Валька сперва онемел от неожиданной дерзости, затем громко расхохотался и не больно, но обидно щёлкнул Серёжку по лбу.
— Видали умника? Люди путешествовали, рисковали жизнью, а он — нате пожалуйста, на готовенькое. «Возьмите часовым»! Пошёл отсюда!
В разговор вмешался Миша Кругликов.
— Вообще-то, — важничая, произнёс он, — охрана нам понадобится.
Серёжка одарил Мишу благодарным взглядом и прошептал:
— Я буду стараться.
Толя спокойно и равнодушно оглядел его и, по обыкновению, промолчал.
Стало ясно, что всё зависит от Вальки из десятой квартиры. Директор нового музея о чём-то думал. На всякий случай Серёжка отступил от него на два шага.
Вдруг глаза директора вспыхнули, как у кошки Рицы, когда она замечала воробышка, выпавшего из гнезда.
— Хорошо, — объявил наконец Валька, — берём. С условием! — Он подмигнул напарникам и отчеканил претенденту на должность часового археологического музея: — Ты должен внести в нашу коллекцию свой экспонат.
— Какой? — упавшим голосом спросил Серёжка, не решившись выговорить незнакомого слова «экспонат».
— Любой, — довольный своей выдумкой, ответил вполне миролюбиво директор.
— Как твоя фамилия? — задал вопрос Толя. Он держал в руках блокнотик и авторучку. Наверное, собирался отдать приказ о назначении Серёжки часовым музея.
— Мамонтов, — с готовностью отозвался Серёжка.
— Как-как?
— Мамонтов, — невнятно от волнения повторил Серёжка.
— Ха! — воскликнул Валька. — О чём тогда думать? Тащи зуб мамонта!
Миша Кругликов зажал рот ладонью, прыснул и скрылся за дверью.
Толя усмехнулся и покачал головой.
— Всё! — отрезал Валька. — Теперь иди. Без экспоната не подходи к моему музею ближе, чем на сто шагов. — Он прикинул на глаз площадь двора и милостиво сократил запретную зону: — Не ближе пяти шагов.
Где водятся мамонты? Какие они? Длинные, как жирафы? Громадные, как слоны? Шустрые, как мартышки? Мохнатые, как Рица? Даже узнать не у кого. Мама в больнице за бабушкой ухаживает. В музее спрашивать бесполезно. Если бы Валька знал, где живёт мамонт, давно повыбивал бы у него все зубы…
Серёжка принялся тщательно исследовать двор. Первым делом он осмотрел ящики для отбросов и мусора. Приходилось вытягиваться на носках и приподнимать тяжёлые железные крышки. Одна из них больно прижала пальцы. Серёжка послюнил их, подул и, мужественно перенося страдания, продолжал поиски.
Как назло, утром приезжала машина и железной, согнутой в локте рукой заменила наполненные ящики порожними.
И зачем только выдумали дворников? Разве найдёшь после них зуб мамонта?
Серёжка заглянул в подвал, обошёл все лестничные площадки на всех пяти этажах всех четырёх подъездов. Ничего утешительного. Совсем обессилев, он опустился на скамеечку под окном дворничихи и с тоской уставился на большой замок, что висел на дверях музея.
Ночью приснился страшный сон. Будто шёл Серёжка по двору и вдруг увидел мамонта. Большого, мохнатого, как сибирский кот Рица. Мамонт закрывал рот, как Миша Кругликов, чтобы никто не увидел его зубы. Серёжка вежливо попросил у мамонта зуб, один-единственный, самый ненужный. На время хотя бы, пока выздоровеет бабушка.
Но мамонт проворчал:
«Ещё чего выдумал».
Потом рявкнул:
«Видали умника?!»
И прыгнул в зелёный ящик для мусора. Серёжка бросился за ним, но железная рука крана унесла ящик с мамонтом в небо…
Снова наступил день. Серый, дождливый, скучный. Серёжка, навалившись на подоконник, с завистью смотрел на блестящую крышу музея.
Валька выглянул наружу, поднял глаза и заметил Серёжу.
— Нашёл? — крикнул он насмешливо.
Серёжка печально покачал головой.
— Эх ты, Мамонт! — презрительно сказал Валька и скрылся.
И тут Серёжка придумал последний и единственный выход из своего отчаянного положения…
Придерживая одной рукой щёку, Серёжка смело распахнул дверь музея.
— Вот, — с трудом произнёс он сквозь сжатые губы и, протянув правую руку, разжал пальцы.
На влажной ладони лежал маленький щербатый молочный зуб с коротенькими корешками-присосками, ещё розовыми от крови.
Валька-директор часто заморгал рыжими ресницами и мягко положил руку на плечо Серёжки.
— Дурачок ты… — произнёс он странным виноватым голосом.
Толя конфузливо молчал. Миша Кругликов тоже потупился.
— Он давно шатался, — бодрясь, успокоил музейных работников Серёжка и оттянул пальцем губу. — И этот как на ниточке.