Он больше не дожидался, когда другие покончат с едой, чтобы взять свой черный бедняцкий хлеб. Мало-помалу он отказался от этого тщеславия (или, другими словами, самоуничижения) и становился в очередь открыто и спокойно. Несколько одноклассников, из тех, кто побогаче, даже стали его друзьями. Порой кто-нибудь даже покупал ему на свои деньги завидную категорию «Б». Он уже смутно осознал, что для полноценной жизни нужны не только еда и одежда, но и много, очень много того, для чего он не мог подобрать сейчас слов. Конечно, вспоминая о собственной бедности, он по-прежнему впадал в панику. Но все – даже это – было не то, что раньше.
Самым важным оказалось для Шаопина сближение с Сяося. Его покорила ее индивидуальность, ее нестандартный подход ко всему. То были совсем другие отношения, чем с прежней его симпатией. Прежде он хотел чего-то от Хунмэй – теперь же все его существо наполнялось одним немым восхищением. Сяося была очень начитанной. Она смотрела на многие вещи совсем не так, как было принято, – порой даже противоположным образом. Иногда она даже не соглашалась с тем, что писали в газетах, что удивляло Шаопина.
Ему очень хотелось болтать с Сяося – главным образом, чтобы послушать. Шаопин часто думал, что если бы Сяося была парнем, он мог бы свободно разговаривать с ней, когда хотел. Он чувствовал, что всякий раз, когда они болтают, для него открываются все новые и новые бездны.
Сяося была отзывчивой и искренней. Порой она сама приходила к Шаопину и долго говорила обо всем, что придет в голову. Поскольку они вместе играли на сцене и к тому же были из одной деревни, одноклассники не обращали на это внимания.
Всякий раз, когда Шаопин бросал после уроков мячик на площадке, он видел, как Сяося в рубахе, заложив руки в карманы, совсем как мальчишка, идет к газетному стенду. Она проводила чуть не по полдня перед стендом: сперва читала все с одной стороны, потом переключалась на следующую и уходила, только все прочитав.
Шаопин под благовидным предлогом сбегал с площадки и тоже шел к стенду, чтобы почитать с ней вместе газету и поболтать. Сяося признавалась: ее отец говорит, что ученик средней школы должен воспитывать в себе привычку каждый день читать газеты и расширять кругозор. Печально, когда культурный человек не знает, что происходит в стране и в мире…
Эти слова произвели на Шаопина очень глубокое впечатление. С тех пор каждый день, даже если Сяося не оказывалось рядом, он сам шел к стенду читать газеты. Эта привычка осталась с ним на долгие годы.
Однажды, когда они в очередной раз читали вместе, Сяося указала на подпись под статьей и сказала:
– Опять этот красавец городит ерунду!
Шаопин бросил взгляд туда, куда указывал ее палец. Там было написано «Чу Лань». Шаопин удивился: отчего Сяося не боялась сказать, что это чепуха? Этот Чу Лань часто публиковал «важные статьи», и классный руководитель рекомендовал их для коллективного изучения.
– Почему ты так говоришь? – спросил Шаопин в ужасе.
Сяося улыбнулась и сказала:
– Я просто знаю, что ты не пойдешь стучать. Все эти ребята только и делают, что несут чепуху. Это от них в нашей стране творится полный раздрай!
– Откуда ты знаешь?
– А разве ты не видишь? Крестьяне голодают. Ты и сам из деревни – ты не можешь этого не знать. И потом, погляди – в школе никто толком не учится, целыми днями все какие-то мероприятия, все кричат, мол, в стране все хорошо. Так оно вроде каждый год лучше прежнего, а классовых врагов и капэлементов становится только больше. Круглые сутки – такая кампания, сякая кампания, критика, самокритика, бедняки совсем замордованы. Скоро вообще никого не останется…
– Это ты сама так решила или тебе папа сказал?
– Папа ворчит, бывает, но и своя голова на плечах имеется. Разве ты не думаешь об этом?
– Я… не так чтобы очень думаю, – честно ответил Шаопин.
– Ты хороший парень, – сказала Сяося. – А вот у многих деревенских вообще нет никакого темперамента. Например, мой двоюродный брат Жуньшэн – он на три дня старше меня, а ума ни капли!
Темперамент? Шаопин впервые услышал такое слово.
– Что такое темперамент? – спросил он.
– Темперамент… – Сяося покраснела. Она сама не знала, как растолковать хитрое слово. – Все равно, не знаю, как объяснить. Зато знаю, что значит. Вот у тебя темперамент что надо, – сказала она твердо.
Шаопин так и не взял в толк значение нового слова, но понял, что слово было хорошее. Не в смысле добрый малый, эдакая божья коровка, – а скорее наоборот. Но определенно хорошее.
– Тебе надо читать «Справочную информацию»[22].
– Да, я знаю про эту газету. Но она же для номенклатурщиков.
– Папа выписывает. Давай я буду приносить тебе раз в неделю. Еще я знаю, что ты любишь читать. Какой интерес читать один худлит?! Надо брать в руки книги по политэкономии и философии – сперва, может, будет непонятно, но все равно полезно. Папа часто дает мне такую литературу: Ай Сыци[23], например, «Диалектический материализм и исторический материализм». Говорит, она легко написана. Я уже прочла, давай тебе дам…
Так и вышло, что Сяося провела Шаопина в совершенно иную реальность. Он с жадностью глотал все книги, что она приносила, а со «Справочной информацией» вообще не расставался. Его душа улетала далеко, в большой новый мир, пусть и наощупь, почти вслепую, но он пробирался по нему все дальше и дальше. Он читал «Страны мира» и Джека Лондона – все, что давала ему Сяося. Прочел даже «Мартина Идена». Сяося рассказала ему, что Ленин очень ценил рассказ Лондона «Любовь к жизни». За несколько дней до кончины великий учитель просил Крупскую прочесть ему этот рассказ. Шаопин зачитал Лондона до дыр. Ночами ему снилось, как он бьется со старым волком, который хочет его сожрать…
Все это давало душе никогда не испытанную прежде радость. Теперь он мог смотреть на себя и свое окружение непредвзято, с большей уверенностью, новым, испытующим взглядом – с совершенно разных сторон. Конечно, внешне он был все тот же Шаопин, но внутренне он сильно поменялся. Во многом Шаопин оставался крестьянским сыном, но он изо всех сил пытался вырваться на свободу, за пределы своего слоя.
Но реальная жизнь была предельно определенной, предметной, осязаемой. Все, что творилось внутри, не меняло условий его жизни…
С утра вся школа – учителя и ученики – слушали на площадке доклад «Счастливое сегодня и тяготы прошлой жизни». Чтобы усилить эффект собрания, перед докладом всем выдали порцию «прошлой жизни» – черную грубую булку и миску кипятка, размыв тем самым четкую границу между богатыми и бедными. Сегодня все были Сунь Шаопин и Хао Хунмэй.
Главным докладчиком выступал старый дед из деревни, где жила Хунмэй. Одет он был в жуткие обноски, но вокруг головы красовалось совершенно новое белоснежное полотенце. Было видно, что он давно приноровился вести такие встречи, – говорил четко, как по писаному. Когда дело доходило до страдательного момента, дед пускал слезу и закрывал лицо руками. В толпе подхватывали. Во время этой пантомимы парень слева от трибуны, специально выбранный за звучный голос, принимался, глядя в бумажку, дирижировать собранием. Вскинув кулак, он кричал: «Не забудем классовых страданий! Будем помнить бремя кровавой вражды! Да здравствует пролетарская революционная линия председателя Мао!»
Школьники вторили, эхо гремело по горам. Когда все нужные лозунги были озвучены, дед продолжил свой рассказ. В основном он говорил о том, как его угнетал землевладелец Хао. Шаопин смотрел на Хунмэй. Голова ее опускалась все ниже и ниже. Старик явно говорил о ее деде.
Шаопин сидел в кругу одноклассников и слушал сдобренный причитаниями рассказ старика. Вдруг Цзинь Бо ткнул его локтем и прошептал:
– Там твой отец пришел, вон, за площадкой…
В душе у Шаопина полыхнуло страхом, он вскочил и бросился к отцу – но потом вспомнил, что нужно отпроситься, и повернулся к классному руководителю.
Получив разрешение, Шаопин, пригнувшись, покинул место собрания, где царила суровая торжественность. Он видел, как отец крутит головой, выглядывая его. Сердце выскакивало из груди – он гадал, что за горе вновь свалилось на семью. Старший Сунь никогда бы не поехал в город по пустякам. Раз он пришел в школу, значит, случилось что-то серьезное. Лицо отца было тревожно. Сжимая в руках трубку, он нервно смотрел перед собой, не думая ее раскуривать.
Только когда Шаопин подошел вплотную, отец заметил его.
– Что случилось? – выдавил Шаопин.
– Ничего, ничего… Нужно посоветоваться. Шаоань уехал, надо бы тебе отпроситься – ну, помочь по хозяйству.
Шаопин почувствовал облегчение. Он не стал говорить при всех, а отвел отца к себе в общежитие. В комнате Шаопин налил ему стакан кипяченой воды и спросил:
– Куда Шаоань-то подался?
Отец ворчливым тоном сообщил, что брат отправился в Шаньси присматривать себе жену.
– Как уехал, так я и остался один-одинешенек – ни роздыху, ни передышки. И потом, за каждый день, что его нет, будет вычет по трудодням. Ты бы приехал, поработал бы за него, а? Я сперва не хотел тебя отрывать, но потом сел, посчитал – если Шаоань возьмет жену, будут новые долги. Так твои трудодни лишними не будут…
– Значит, завтра поедем, – быстро отозвался Шаопин. – В школе все равно никакой учебы, целый день в поле. Какой смысл работать бесплатно? Лучше уж за трудодни. Если отпрашиваешься меньше, чем на полгода, то с аттестатом никаких проблем возникнуть не должно.
– Как только твой брат приедет, ты немедленно вернешься в школу.
– А с чего это его понесло в Шаньси? – спросил Шаопин.
Тогда старик Юйхоу рассказал сыну всю историю со сватовством – от начала и до конца.
Выслушав ее, Шаопин долго молчал. Неизвестно отчего, он вспомнил о Жунье. Она столько раз звала брата в город, но при этом даже не намекнула Шаопину, о чем собирается с ним говорить. Шаопин смутно чувствовал, что между Жунье и Шаоанем что-то происходит. На своей шкуре испытав муки первой любви, он угадывал теперь подобные вещи. Шаопин всем сердцем желал брату такой девушки, как Жунье. Если бы она стала его невесткой, он гордился и радовался бы ничуть не меньше самого Шаоаня. Но Шаопин довольно быстро понял, что это абсолютно невозможно. Его брат работал на земле, а Жунье – в государственной школе, и вообще – их семьи были не ровня друг другу. Он, конечно, знал, что в детстве Шаоань и Жунье почти не разлучались, но женитьба была дело третье.