Голодать так голодать – пока она рядом с любимым, все ее нутро радуется каждой секундочке.
Семья самой Сюлянь жила в общем-то неплохо, и она вполне могла бы попросить присылать немного зерна из Шаньси, но в таком большом хозяйстве это зерно растворилось бы без остатка.
Если бы они с Шаоанем были совсем одни, то скоро вышли бы в самые зажиточные дворы деревни. Оба были люди работящие, а с зерном из Шаньси вообще зажили бы в ус не дуя.
Но Сюлянь прекрасно понимала, что, отделившись, они оставили бы остальных помирать с голоду. Отец Шаоаня не сумел бы один прокормить всю эту ораву.
Сюлянь знала, что Шаоань ни за что не согласится зажить на особицу, и поэтому даже не заикалась об этом. Ей было совершенно ясно, что он скорее разведется с ней, чем оставит свою многочисленную семью.
Увы, это было так.
Но даже в такой ситуации она стремилась всеми возможными путями окружить мужа заботой – поэтому и выгребала ему со дна все, что удавалось подцепить. Сюлянь думала: «Мой мужчина тянет на себе убыточное хозяйство, пашет за десятерых – так разве он не заслужил хоть немного добавки?»
Однако Шаоань был категорически против. Теперь он даже не позволял ей накладывать себе в тарелку. Всякий раз Сюлянь молча наблюдала, как он битый час мешает кашу в котле большой ложкой, – только убедившись, что все разошлось более-менее равномерно, Шаоань начинал раскладывать варево по тарелкам. Украдкой от всех Сюлянь всхлипывала, и соленые капли катились в ее полную миску…
Шаоань прекрасно понимал добрые побуждения любимой женщины. Но он не мог позволить ей заводить для него «привилегии». Лучше было не есть вовсе, чем оставлять родным одну пустую воду – а самому давиться гущей.
Слава богу, что его Сюлянь – женщина прогрессивная, она поймет. Чтобы не заставлять ее невольно повторять ту же ошибку, он просто будет сам наливать себе теперь правильную порцию…
Только когда старик Тянь поехал в уездный центр, Шаоань узнал, что Жунье выходит замуж. По дошедшим слухам он понял, что ее жених – тот самый сын уездного начальника, которого Жунье упоминала в прошлом году на речке.
На эту новость сердце отозвалось тупой болью, что, в общем-то, было нормально: Шаоань любил Жунье, а она не просто любила его, но и открыто рассказала ему о своем чувстве. Шаоань не сумел принять ее любовь – сбежал в Шаньси. Нашел там Сюлянь.
В то же время весть о свадьбе Жунье не показалась ему неожиданностью. Это тоже было нормально. Он уже был женат, и Жунье рано или поздно должна была выйти замуж. Все это было в порядке вещей. Буря, поднятая в душе Шаоаня, уже утихла под теплым прикосновением Сюлянь, и от нее остались лишь едва уловимые следы. Он готов был благословить Жунье на поиск собственного утешения. В конечном счете это все, что им оставалось. Ведь искать себе спутника жизни нужно по уму. Все, как на поле: фасоль можно сажать только рядом с кукурузой и нельзя – бок о бок с пшеницей.
Узнав, что Жунье собирается совсем скоро отмечать свадьбу, Шаоань занервничал. Что подарить? На его свадьбу Жунье прислала два одеяла, которые стоили по меньшей мере юаней пятьдесят. Самыми ценными вещами в доме у Шаоаня и были, считай, эти два одеяла. Но ведь он не мог отослать их обратно!
Перед сном, пав духом, он рассказал обо всем Сюлянь.
– Это та, к которой ты был неравнодушен? – спросила жена, мучительно краснея.
– Да, мой товарищ по детским играм. Она подарила нам такую дорогую вещь, что подарить ей в ответ?
Сюлянь немного подумала и сказала:
– Она повела себя очень достойно, нельзя не отплатить сторицей. Я думаю так: отец, когда уезжал, оставил мне пятьдесят юаней. Я хотела на них пошить тебе пальто. Деньги так и лежат в шкатулке. Просто возьми их и купи что-нибудь приличное.
Шаоань с благодарностью привлек жену к себе и поцеловал в щеку. Он взял деньги и поспешил в Рисовское. Там на сорок шесть юаней Шаоань купил шерстяное одеяло, пошитое в óкруге. На оставшиеся четыре он купил Сюлянь платочек. Когда в воскресенье Шаопин засобирался ехать обратно в город, Шаоань вручил ему одеяло и велел передать отцу Жунье…
Глава 21
В середине января семьдесят седьмого Шаопин должен был окончить школу.
Последние несколько дней все выпускные классы пребывали в страшной суматохе. Школьники дарили друг другу подарки, наводили порядок в вещах, фотографировались – по одиночке и группками. Лучшие друзья делали карточки на память. Уездное фотоателье специально отправило нескольких фотографов в школу.
Многие из небедных ребят собирали одноклассников в городской столовой. Уже несколько дней все столы и скамейки там были заняты исключительно будущими выпускниками.
Сердца без пяти минут взрослых переполняли сложные, трудно выразимые чувства. Переступая порог школы, они с нетерпением принимались ждать окончания учебы. Но вот в преддверии этого дня они еле находили силы расстаться. И – что еще важнее – все знали: скоро закончится детство. Университеты не набирали слушателей, а значит, всем им предстояло выйти в жизнь и открыть совершенно новую страницу. Городских ребят – кроме отдельных, совсем особых случаев – ждало принудительное направление в производственные бригады окрестных деревень. Деревенские должны были вернуться домой и начать работать на земле. Прощай, беззаботная молодость…
Шаопин пребывал в том же настроении, что и его одноклассники. Он был счастлив наконец-то покинуть школьные стены, но в то же время ощущал неописуемую тоску. Через пару дней он вернется в Двуречье. Где-то в душе свербело.
По правде говоря, он не боялся трудной работы, но совершенно не хотел возвращаться в родную деревню. Шаопин вырос там и знал в Двуречье каждый кустик. Он чувствовал: чем знакомее, тем скучнее. Теперь его манил неизвестный мир, он прочел много книг, и голова была полна воображаемых новых мест. Он думал порой: как хорошо быть ничем не связанным, как славно быть одиноким – беспечным, беззаботным, как сладко носиться по далеким волнам безо всякой цели…
Конечно, это была просто смешная фантазия подростка. Он не мог преодолеть суровую реальность, не мог воплотить в жизнь романтическую блажь Дон Кихота – на самом деле Шаопин был далеко не легкомысленным человеком. Он всей душой любил своих родных. Но сердце его начинало наполняться раздражением. Семья Сунь целыми днями сражалась за самые простые условия существования – никто здесь не имел права даже на самое убогое, крохотное желание. Какая поэзия, какое воображение – все мысли были направлены только на выживание.
Отныне он станет жить так, и каждый день будет видеть слезы, болезни, голод и постные лица своих родных. Ему негде будет спать и, проглотив две миски жидкой каши, он будет плестись ночевать к Цзиням. Разумеется, на следующий день нужно будет вставать ни свет ни заря, чтобы успеть к началу смены в первую бригаду. Без сомнения, больше времени учиться у него не будет: весь день займет работа, а вечер и ночь – тяжелый сон, в который проваливаешься, едва донеся голову до подушки. И потом, где брать книги? Газеты можно читать в деревенской начальной школе, но «Справочную информацию» ему больше не увидеть. Шаопин неизбежно окажется снова изолирован от огромного внешнего мира. Если бы он не знал, настолько велик этот мир, то Двуречье и Каменуха вполне могли бы стать его уделом. Но теперь книги провели его повсюду – и разве могли его мысли удовольствоваться прежним крохотным мирком?
Но что бы Шаопин ни думал, реальность оставалась реальностью. Через пару дней он свернет свою постель и поедет домой. Сперва, конечно, проживет последние дни в школе – их класс уже сфотографировался у ворот, и Шаопин сделал несколько карточек с лучшими друзьями. Фотографии на аттестат и для дела он отснял в уездном фотоателье еще полмесяца назад, причем заказал их намного больше, чем нужно, и раздал каждому однокласснику по одной – так было принято. Еще он подарил по блокноту каждому из парней и по носовому платочку каждой из девочек. В ответ Шаопин получил груду блокнотов, десяток платков и стопку фотографий.
На выпуск, как ни крути, пришлось потратить юаней тридцать. Деньги Шаопин накопил за лето – больше двадцати дней они с сестрой собирали лекарственные травы в горах. Скопленного едва-едва хватило покрыть расходы.
За два дня до отъезда все дела были почти закончены. Шаопин собрал свои нехитрые пожитки и вышел из общежития. Он хотел в последний раз прогуляться по городу перед расставанием.
Шаопин не заходил в магазины, и, вообще говоря, у него не было никаких конкретных дел. Просто обходил те места, с которыми был знаком. Бóльшая часть этих мест пряталась в полях за городом. Где-то он собирал ягоды и другие плоды гор. Где-то читал, спрятавшись за холмом. Где-то, в крохотных травяных ложбинках, засыпал под бурчание голодного живота. Конечно, не забыл он наведаться и на речку – туда, где лились когда-то слезы его несчастной любви. Шаопин с грустью решил еще раз воскресить в памяти прежнее время…
Пока он стоял у реки, вспомнил своего лучшего друга Цзинь Бо. Тот вступил в ряды народно-освободительной армии и уехал в Цинхай. Он прислал письмо – рассказал, что играет теперь на флейте в художественном ансамбле дивизионного штаба и что расквартированы они в тибетской деревне, рядом с коневодческой фермой. Шаопин завидовал ему. Когда он сам сумеет сбежать так же далеко? Он даже подумал, в следующий раз, когда будут вербовать новобранцев, он тоже, если предоставится возможность, уйдет в солдаты.
Незадолго до ужина Шаопин, обойдя все места, где хотел побывать, решил вернуться в школу.
На верхушках гор за речкой догорали последние отсветы скорого зимнего заката. По обоим берегам, едва смыкаясь посередине, уже протянулись длинные языки льда. Вдоль воды гулял пробирающий до костей холодный ветер.
Шаопин быстрым шагом прошел сквозь разрушенные городские ворота и побежал по улице. Улица была пустой и безмолвной, по ней спешили редкие пешеходы. Город, одетый туманом, сливался в серый ком. Сигнальные огни на высоких столбах уездной радиостанции уже горели ослепительным красным светом. Со стадиона неподалеку доносились крики и резкий свист. Все это было родным для Шаопина – за два года, проведенные в городе, он стал испытывать к нему