После отъезда Цзинь Бо работа в школе стала напряженной. На носу были итоговые экзамены, учителя проводили консультации. Некоторым сильно отстающим полагалось консультирование по «особому разряду».
В классе Шаопина учился сын Цзинь Гуанляна, он хорошо знал математику, но китайский – отвратительно. Цзинь Саньчуй был не в состоянии написать даже самое простое сочинение. Шаопин очень беспокоился об его учебе.
Вечером, закончив проверять тетрадки, он обнаружил, что сочинение Саньчуя сплошь состоит из дурацких ошибок. Тогда Шаопин решил пойти к нему домой и наставить его отпрыска на путь истинный.
Визит одного из семьи Сунь в дом Цзинь Гуанляна по деревенским меркам тянул на большую новость. С тех пор как Сунь Юйтин в самом начале «культурной революции» во главе цзаофаней разнес весь дом братьев Цзинь, десять лет ни один человек из семейства Сунь не переступал порог их дома – они даже не здоровались. Теперь же племянник Сунь Юйтина собирался в дом Гуанляна учить его сына уму-разуму. Для Двуречья это было все равно что первый визит Киссинджера в Китай[35].
Когда Шаопин рассказал Шуфан о своей идее, она была очень рада, что он пойдет к ее деверю. Учительница Яо, как человек культурный, считала, что ненормально оставлять тяжелый осадок от давно ушедшего прошлого. Только из-за нежелания задевать деверей у нее долгие годы не хватало смелости нарушить «семейные устои». Когда молодой Сунь продемонстрировал широкий взгляд на вещи, это приятно ее поразило.
Вечером, никого не предупредив, она привела Шаопина в дом, куда совсем недавно переехала семья Гуанляна. Когда семья Цзинь увидела, как племянник Юйтина переступает порог, то замерла от неожиданности.
Зато Саньчуй с большой теплотой и уважением подвинул Шаопину лавку:
– Садитесь, учитель.
– Саньчуй плохо пишет сочинения. Шаопин очень заботится о нем, он пришел разобраться с этой проблемой, – сказала Шуфан деверю и его жене.
Только тут Гуанлян с женой очнулись и засуетились. Хотя они испытывали противоречивые чувства к семейке Сунь, все же тепло встретили посланника доброй воли. Гуанлян заварил огромную чашку чая, а жена побежала на кухню жарить тыквенные семечки.
Шуфан и Саньчуй повели Шаопина в большую комнату. Шаопин начал объяснять мальчику, что такое описательный стиль. Гуанлян наблюдал, как Шаопин со всей серьезностью растолковывает урок его сыну, и с чувством глубокого почтения стал возиться с керосиновой лампой. Время от времени он удивленно открывал рот и оценивающе глядел на младшего сына семьи Юйхоу. Его глубоко потрясло великодушное поведение этого молодого человека, но в то же время он продолжал удивляться, отчего это сын Суня учудил такое. Сам ли он решил прийти к ним или кто из старших его надоумил? Может, они что-то замышляют?
Само собой разумеется, что когда весть об этом визите разлетелась по деревне, все были удивлены и долго судили да рядили, что же стряслось. Больше всего бесился Юйтин. Он несколько раз приходил к племяннику и нудел, что тот напрочь забыл о классовой платформе – ишь, побежал к Гуанляну, чтобы помочь внуку барчука повысить свой культурный уровень!
– Не лезь в мои дела, – отрезал Шаопин.
Юйтин был озадачен ответом. Он понял, что Шаопин больше не желторотый юнец, и смутно почувствовал, что его авторитет старшего, его влияние руководителя уже ничего не значили для следующего поколения. Он был все тем же, но мир изменился непостижимым образом…
За день до Нового года свершилось обещанное – в Двуречье приехала Сяося. В тот день она попросила Жуньшэна позвать в гости Шаопина. Тяни были рады приезду обожаемой племянницы. Они тут же бросились готовить для нее разные деревенские разносолы, а Сяося и Шаопин уединились в другой комнате и болтали обо всем на свете. Крепкий середнячок Жуньшэн боялся вставить хоть слово – он просто внимательно слушал их умный разговор, не понимая, о чем речь.
Шаопина любезно пригласили на обед. После еды они с Жуньшэном повели Сяося гулять в горы. Выросшая в городе, она ощущала волнение и щемящую новизну всего, что встречалось им по пути. С педантичным Жуньшэном, конечно, нечего было и мечтать о настоящем веселье. Вот если бы с ними был Цзинь Бо, тогда бы они набесились вволю!
На следующий день Шаопин сказал родным, что собирается пригласить Сяося на ужин. Младшенький впервые звал кого-то домой, и старики были счастливы. В то же время их томило беспокойство. Они радовались, что сын вырос, что у него появились друзья и что почетным гостем их дома оказался не кто иной, как дочь уважаемого Тянь Фуцзюня, но волновались, чем им, при всей ужасающей бедности, встретить дорогую гостью?
– Просто налепим пельменей. У меня есть пара лишних юаней, я могу поехать в Каменуху, взять полтора кило баранины, – сказал Шаопин родителям.
Когда Шаопин вернулся с мясом, вся семья начала усердно готовиться. Было воскресенье, Ланьсян помогала по хозяйству. Она убрала их единственную комнату до зеркального блеска. Шаоань с женой были очень заняты и не могли помочь, но безумно радовались за Шаопина.
Когда все было готово, Шаопин немедленно отправился к Тяням, и Сяося с радостью выпорхнула ему навстречу. Многие видели их вместе. Деревенские стояли у плетней, с удивлением наблюдая за младшим Сунем и Сяося, и тихо шептались, словно вдруг осознав, что в Двуречье появился новый большой человек…
Когда Шаопин забрал Сяося, в душе Футана проснулись тяжелые мысли. Что за бес сидел в этой семейке? Сперва его дочь сходила с ума по Шаоаню – теперь его племянница спелась с этим Шаопином.
Безумный мир, безумные юнцы…
Тяжелая жизнь вынудила Шаоаня попытаться организовать систему подряда в своей бригаде, но против этого резко выступил Фэн Шикуань, глава уездного ревкома. Возможно, это была первая попытка спонтанных реформ на всем желтоземье. Но увы – ее ждала печальная судьба.
В начале семьдесят восьмого, перед самым китайским Новым годом[36], Фэн Шикуань за выдающиеся успехи в кампании под лозунгом «Сельское хозяйство должно учиться у Дачжая» был назначен на должность заместителя главы ревкома всего округа.
В то же время Тянь Фуцзюнь был переведен обратно в округ. Мяо Кай, начальник окружного ревкома, сперва планировал поставить Тяня, которым он был страшно недоволен, замдиректора местной эпидемиологической станции. Но его зам по оргработе Ху Чжэнвэнь высказался против, отметив, что явно нецелесообразно использовать очень способного товарища подобным образом – это обязательно вызовет ответную реакцию. Его поддержали другие члены постоянного комитета. Мяо Кай больше не настаивал на том, чтобы отправить Фуцзюня на станцию, но и не выдал ему никакой конкретной работы, а поручил орготделу перевести его обратно в округ на неопределенное время, прежде чем рассмотреть вопрос о его назначении.
Так и вышло, что один из трех зампредседателей уездного ревкома Ли Дэнъюнь взлетел высоко и был теперь назначен главой всего уезда. Это назначение вызвало бурю негодования среди номенклатурных работников. Когда два главных начальника ушли из округа на другие должности, Бай Минчуань из Каменухи и Чжоу Вэньлун из Ивовой развилки пошли на повышение.
Фуцзюнь прекрасно понимал, в каком положении он оказался. Он страдал не от понижения в должности, а от невозможности что-либо делать. Он не выносил праздности. Тянь Фуцзюнь знал, что глубоко безразличен Мяо Каю, и сложно сказать, когда тот наконец решит дать ему конкретное дело.
Но разве станет он просто бездействовать?
Тогда Тянь Фуцзюнь вспомнил о своем старом товарище Ши Чжуне. В годы «культурной революции» тот был главой провинциального министерства сельского хозяйства и промышленности, а сейчас работал замглавы провинциального ревкома. Он знал Ши Чжуна много лет и хорошо понимал его.
Фуцзюнь быстро набросал письмо, в котором аккуратными намеками рассказал о сложившейся ситуации. Он попросил Ши Чжуна прикинуть, есть ли сейчас в провинции какие-нибудь дыры, которые требуется срочно заткнуть. Пока Фуцзюнь находился в свободном плавании, он вполне мог оказаться полезным. Ши Чжун тут же ответил, что встретился с ответственными товарищами и решил поручить ему отправиться в орготдел провинциального парткома для проведения инспекционной работы, уведомив об этом округ.
Тянь Фуцзюнь оставил планы о переезде и собирался в скором времени доложить о себе в орготдел местного парткома. После официального назначения он решил вплотную заняться наметившимися семейным делами.
Часть 2
Глава 1
Когда в деревне закончили сеять пшеницу и сложили в угол лемеха, пришли белые росы[37]. Настало время спрятать мотыги подальше.
Последний месяц лета – лучшее время года для крестьянина. Солнце не печет, холод не забирает, голода нет и в помине. В горах и тут, и там появляются спелые плоды. Понемногу начинается осенняя уборка урожая – рвут китайские финики, запасают коровий горох, снимают с плетей толстые тыквы…
Шаоань пребывал в прекрасном настроении, под стать сезону.
Ему с трудом верилось, что жизнь, о которой он так мечтал несколько лет назад, стала понемногу превращаться в реальность. Закончилось время коллективной пахоты. Для крестьян открылись новые перспективы.
Кто сказал, что система личной ответственности не работает? Поживем – увидим. Прошло, дай бог, месяца два, как они вышли из госхоза – а какие пшеничные поля заколосились в деревне, как пышно зазеленели по осени озимые злаки! Теперь землепашцы растили урожай с таким усердием, словно собственных детей. Самое приятное было то, что когда работа на поле заканчивалась, начиналась совершенная свобода. Деревенские могли заниматься всем, чем хотели, и не сидели больше привязанные к земле, как в производственной бригаде, изо дня в день изображая бурную деятельность и зарабатывая бессмысленные трудодни. А кто же не любит свободы! Кто из деревенских готов весь год горбатиться на поле, не получая за это и ломаного гроша? Поливая землю своими потом и кровью, люди надеются убрать с полей радость, счастье, веселье – не тоску, не горе, не вечную боль…