Шаоань замечал, что лицо отца потихоньку становилось румяным и веселым. Ему нечасто доводилось видеть отца таким раньше. Год назад, когда они расформировали бригаду, отец очень беспокоился о том, что Шаоань может сесть в калошу, но теперь он был само спокойствие – ведь даже наверху поддержали их инициативу.
В их маленьком коллективе отец фактически стал руководителем. Его брат Юйтин поначалу твердил, что не собирается «идти по пути капитализма», страшно артачился и не выходил в поле. Шаоань уже не знал, что с ним делать. Тогда отец пошел на Тяневу насыпь, кричал и ругался битый час – дядька стал кротким, как барашек. Для него расформирование стройотряда большой производственной бригады означало, что ему просто некуда будет податься, если он не присоединится к их ответственной подрядной единице. В конце концов он был крестьянским сыном, дома шаром покати. Что стали бы они есть, не будь у Суня работы?
Семья самого Шаоаня жила ни шатко ни валко. Мать сильно поседела, но серьезные болезни обходили ее стороной. Она хлопотала по хозяйству как обычно. Младший брат по-прежнему преподавал в деревенской школе. Ему исполнился двадцать один год – Шаопин стал совсем взрослым. Он был еще немногословнее, чем раньше, и после уроков сразу с головой уходил в работу – его было не видно и не слышно. Младшая сестра поступила в прошлом году в старшую школу. Все домашние гордились тем, что на экзаменах она заняла третье место среди всех остальных школьников уезда. Ланьсян жила теперь в уездном центре и приезжала домой только раз в две недели.
Шаоань был все так же счастлив. Они с женой любили друг друга с прежней страстью. У них наконец появился малыш. Часто говорят, что с появлением ребенка отношения между супругами становятся прохладнее – ибо часть их любви оказывается отданной новому маленькому существу. Но после рождения сына Шаопин с Сюлянь стали словно бы еще ближе, чем раньше, – ощутили с новой силой, как прекрасна жизнь и сколь она таинственна. Рядом теперь вертелось живое крохотное создание, сотворенное ими вместе, и благодаря ему Шаопин с Сюлянь осознали, что они окончательно стали единым целым. Когда они нянчились с малышом, то по временам бросали друг на друга ласковые взгляды, и сердца заливал горячий поток неиссякаемой нежности.
После рождения сына Сюлянь стала еще меньше беспокоиться о том, как она выглядит, и часто ходила в залатанной одежде. Шаоань часто вспоминал, что когда он был маленьким, такое же платье носила его мать – теплая, как земля, лишенная всякой искусственности и нарочитости. При одной мысли о ней сердце заливала нежность, а в носу начинало щипать. Шаоань очень надеялся, что сын запомнит Сюлянь именно такой…
После рождения ребенка Сюлянь стала еще крепче и выносливее. Она бралась за любую работу и дома, и в поле и никогда не жаловалась на усталость. Но вечерами, в постели, она шептала порой Шаоаню на ушко, что они не могут продолжать жить по заведенному – так, как живут другие. Шаоань понимал, на что она намекает. В деревне почти никто из молодых не жил с родителями после свадьбы. Но он все держался за свою старую идею и никак не хотел отделяться от большой семьи. Сюлянь знала, что ей не изменить мужа, но не могла удержаться от того, чтобы не намекнуть ему еще раз на свое видение ситуации. Но по большей части она шептала о том, что все еще мечтает подарить ему дочь. На самом деле, он тоже хотел этого. Но в стране была введена жесткая политика планирования рождаемости – они не осмеливались идти поперек ограничений. После рождения сына безо всякого принуждения Шаоань отвез жену в Каменуху поставить внутриматочную спираль…
После внедрения в хозяйстве подрядных единиц пшеница везде стала расти лучше и быстрее, чем раньше, осенние культуры тоже обрабатывали больше, чем в предыдущие годы. Но посадки на полях у Цзиневой излучины и у Тяневой насыпи выглядели совсем по-разному. На западном берегу реки трудились с невероятным воодушевлением. Хотя Шаоань по-прежнему занимал место номинального главы производственной бригады, на Тяневой насыпи появилось больше десятка начальников производства – каждый стал сам себе хозяин. По утрам больше не нужны были тычки и понукания бригадира – теперь многие выходили в поле раньше него.
Пшеница была посажена, земля больше не нуждалась в рыхлении, но урожая убирать еще не начинали. Впервые за долгие годы обитатели Тяневой насыпи могли вздохнуть свободно. У людей появилось время ездить на ярмарки, организовывать товарищества, заниматься промыслами. Особо ловкие завели подсобное хозяйство.
Но у Шаоаня не было на то душевных сил. Когда наступила передышка на поле, он вновь, как прежде, с головой ушел в свой огород. Шаоань насы́пал земляной валик на границе участка, у межи, чтобы навести порядок на своем куске земли и на будущий год посадить побольше овощей.
Утром, еще до рассвета, он собирался, как обычно, подняться на участок, но Сюлянь крепко обняла его, удерживая в постели.
– Поспи еще, – капризно протянула она. – Вечно срываешься затемно, оставляешь меня здесь одну. Что сейчас за нужда бежать куда-то? Спи…
Она обняла его за талию своими сильными руками. Шаоань смирился. Они впервые в жизни проспали до рассвета.
Встав с постели, Сюлянь, пребывавшая в отличном настроении, сказала мужу:
– Не ходи сегодня в поле, ступай на рынок в Каменуху. Целый год пашешь на земле без роздыху – отдохни хоть немного, развейся.
Шаоань заколебался. В конце концов он решил действительно сходить на рынок, ведь он и правда не был там сто лет. Прогулка до Каменухи была ничем не хуже поездки в город или, другими словами, все равно что прогулка в парке – для городских обитателей.
Сюлянь дала ему во что переодеться, согрела полкастрюли кипятка и велела вымыть голову, а потом сама расчесала Шаоаню волосы ломаным деревянным гребнем. Шаоань поглядел в зеркало и улыбнулся:
– Ну, прям жених!
– Вот будет у нас новый дом – еще раз поженимся, – откликнулась Сюлянь.
От этих слов на душе у Шаоаня стало тяжело. Когда у них появится новый дом? Пока семейство Сунь продолжало ютиться в своей прежней убогой пещерке. Потом Шаоань подумал, что если и дальше пойдет, как сейчас, то, глядишь, через пару лет они обзаведутся наконец новым домом.
Шаоань позавтракал с женой у родителей и стал собираться в Каменуху. Отец еще с ранья ушел в горы. С каждым днем его настрой на трудовые подвиги становился все сильнее.
Перед уходом мать сказала Шаоаню:
– Без денег на рынок не ходят. Возьми пару старых тыкв из тех, что только сняли, и продай – хоть будет, что потратить…
Шаоань подумал, что мысль правильная: взрослым и так хорошо, а вот сыну принести бы какой гостинец. Он вложил в куль несколько тыкв, взвалил их на плечи и пошел в Каменуху.
Рынок сильно отличался от привычного. Народу было не протолкнуться. Большинство пришли сменять какие-нибудь товары на деньги. Торговля выплеснулась с улиц на берег речки и на близлежащие склоны. Повсюду были люди, звенели крики торговцев, а по немощеной дороге гуляла поднятая деревенскими желтая пыль. Время от времени в толпе возникал парень в клетчатой рубашке и солнцезащитных очках. В руках у него попискивала черная коробочка, и все открывали рты от удивления.
Сунь Шаоань протиснулся в овощные ряды рядом со столовой на Южной улице и довольно быстро продал свои тыквы. Он свернул свой куль и зажал его под мышкой. План был купить немного копеечных леденцов для сына, носовой платок для Сюлянь и какое-нибудь мягкое угощение для бабушки. Шаоань заработал пятьдесят восемь фэней – этого должно было хватить. Если останутся лишние деньги, он купит отцу белоснежное полотенце – обматывать голову. А то его нынешнее уже похоже на подметку.
Когда Шаоань протискивался сквозь толпы на Южной улице, чтобы попасть на Северную, он внезапно почувствовал, как кто-то тянет его за одежду. Шаоань испугался: вдруг вор. Он слышал, что сейчас стало больше карманников. Он обернулся и увидел Лю Гэньминя, который сжимал в руке черный портфель из кожзама.
– Узнал тебя со спины, – улыбнулся он.
– Куда идешь? – спросил Шаоань.
– Только вернулся из деревни. Пойдем ко мне, в коммуну. Давно хотел передать тебе весточку, встретиться, поговорить. Есть к тебе одно дело.
Шаоань юркнул следом за Гэньминем. Всю дорогу он гадал, о чем тот хочет с ним поговорить. Раз Гэньминь не стал озвучивать это прилюдно, значит, на людях о таком говорить не стоит, – Шаоань не стал допытываться. Он совершил ошибку? Промах? Сколько бы Шаоань ни думал об этом, ему в голову не приходило ничего из ряда вон выходящего. А их производственная единица вообще была создана с одобрения вышестоящих товарищей, и потом, он же не один ее делал. Нет, не может быть, что дело в этом. Когда Шаоань исключил возможность снова подвергнуться критике, ему стало легче.
Гэньминь протянул папироску. Шаоань по-прежнему не курил папиросы, а вертел самокрутки, но от предложения бывшего одноклассника не стал отказываться.
Гэньминь стал замначальника коммуны в Каменухе. Он ходил теперь в чистенькой темно-синей форменной одежде, с зачесанными назад волосами и очень походил на большого начальника. Гэньминь был человек покладистый и сообразительный. В школе он всегда отвечал за классные мероприятия и воспринимал свои обязанности очень серьезно. Шаоань был благодарен своему однокласснику – когда тот стал активистом, а Шаоань – остался крестьянином, он продолжал относиться к нему как к товарищу, несмотря ни на что.
Гэньминь раскрыл перед Шаоанем дверь своего кабинета, затем нацедил другу хорошего чая, налил немного холодной воды в таз, умылся и отер лицо.
– Теперь со всеми этими нововведениями в деревне работы только прибавилось, – пожаловался Гэньминь. – Но наш председатель знай себе ноет, что делать нечего. Сидит целыми днями на корточках под горным склоном и режется в шашки. Некоторые посматривают на него и сидят себе в конторе, в деревню даже не ездят. Мы тут уже с ума сходим…
Шаоань не стал ничего отвечать, он просто потягивал чай и понимающе улыбался приятелю. Гэминь повесил полотенце и сказал: