Он неумело свернул самокрутку и стал курить, опершись на укладку. Был полдень. Речка сияла ярким золотом на фоне заходящего солнца. Дома на западе от реки уже утонули в тени Воробьиных гор. После тишины горной деревушки странный шум города звучал, как грохот водопада. Хотя повсюду сновали люди, Шаопин чувствовал себя, как в пустыне. Он невольно закрыл глаза от одиночества и страха. Реальность исчезла. Он душой видел свое Двуречье, дымок из кухонной трубы, закат над ярко-алой рекой и напившихся воды быков, которые, подняв мордки, спокойно смотрели неотрывным взглядом на далекие склоны…
Он застонал. Суровая реальность предстала перед его скитальческим взором. У него не было ни опыта, чтобы проложить себе дорогу в жизни, ни навыков, чтобы заработать на хлеб. Он приехал в город с одним безрассудством.
Шаопин прислонился к своей ветхой укладке у кирпичной стены и долго-долго не открывал глаз. На душе было сумбурно, мучительно. Он почувствовал, что не властен над своей судьбой, особенно сейчас, особенно здесь.
Вернуться домой? Это легко. Если купить с утра билет на автобус, через полдня уже будешь дома – в другом душевном аду. Но как он может вернуться! «Нет», – выдохнул он и открыл глаза. Шаопин заметил, как несколько человек вокруг смотрят на него с удивлением – небось, считают его ненормальным.
Он попытался приободриться: подумал, что и не рассчитывал на особое довольство. Нужно было просто выжить. Вся прошлая жизнь уже стала историей, а новая начиналась от этого моста. Он подумал о том, сколько молодых людей, таких же, как он, каждый день сталкивались в годы войны со смертью, теперь, в мирное время, ему ничто не угрожает – только тяжелый труд. Разве это не счастье спокойно стоять здесь у моста и готовиться к труду и жизни? Ведь счастье это не только сытная еда и теплая одежда – это смелость, с которой человек встречает трудности….
Эта мысль успокоила Шаопина, и он начал прикидывать, что ему теперь делать.
Он не ожидал, что здесь окажется столько желающих найти работу. Он видел, что всякий раз, когда подрядчик в засаленной рубахе цвета хаки проходил по мосту, дымя цигаркой, его быстро брала в кольцо стайка отходников. Подрядчик глядел на окружавших его людей, словно выбирал скот, да еще и принимался их ощупывать – проверял, нет ли проблем со здоровьем. Выбрав нескольких, он уводил их с собой. Эти угоняемые прочь радовались, словно дети. Оставшиеся разочарованно возвращались к своим укладкам, ожидая следующего «спасителя».
Когда очередной мужик с цигаркой подошел к мосту, Шаопин, не колеблясь, последовал за толпой и оказался на ее переднем крае, с волнением ожидая выбора. Мужик быстро огляделся и сказал:
– Нужны три мастера.
– Разнорабочие нужны? – спросил кто-то.
– Нет.
Мастеровые с чувством превосходства, оттеснив растерянных разнорабочих, стали спрашивать:
– Сколько каждому?
– По старой ставке. Четыре юаня на брата.
Мастеровые стали напирать, но подрядчик выбрал трех лучших и увел их. Шаопин в отчаянии отступил назад к кирпичной стене.
Последние лучи солнца исчезли за Воробьиными горами, небо начало темнеть. Зажглись фонари на улицах и на мосту. Наступала ночь. Толпа стала редеть. Шаопин все еще стоял, сгорая от нетерпения, у кирпичной стены. По всему выходило, что работу найти не так уж просто, – по крайней мере, сегодня не было никакой надежды.
Куда пойти ночевать? Можно было бы пойти к Цзинь Бо, но Шаопин не хотел идти к нему – в таком-то виде. Конечно, он мог пойти в гостиницу: у него все-таки было с собой пятнадцать юаней. Найти ее было легко: на грязно-белых улицах Восточной заставы и тут и там красовались стрелочки, указывавшие на разные места, где сдавались комнаты. Они вели на восток, вглубь лабиринта строений под Платановым холмом.
Но Шаопин просто не мог расстаться с деньгами. Он вновь переминался с ноги на ногу на улицах Восточной заставы. Город ночью выглядел еще великолепнее, чем днем, яркие огни очерчивали переливающийся всеми цветами радуги пейзаж, слепивший глаза. Молодые мужчины и женщины, держась за руки и счастливо улыбаясь, спешили в кинотеатр. Из окна горящего огнями общежития лилась музыка – играл магнитофон.
Шаопин тащил свою укладку и желтую сумку, избегая слепящего света фонарей, вдоль темной стены обратно к началу моста. Мост уже успел стать его случайным домом. Отходники схлынули, тротуары были оккупированы мелкими торговцами.
Он подошел к середине моста, прислонился к бетонному парапету и стал смотреть на огни, плывущие по реке. В голове было сумбурно. Теперь Шаопин целиком сосредоточился на размышлениях о том, где же провести ночь. Внезапно он вспомнил, как отец рассказывал, что в городе живет двоюродный дядька Шаопина. Он работал в производственной бригаде на севере Желтореченска, в Голой Канавке. Отец велел обращаться к нему в случае чего. В общем-то это был довольно дальний родственник, но все лучше, чем идти к совершенному незнакомцу. Может, податься к нему?
Но Шаопин подумал, что не знает дороги и нужно будет спрашивать у прохожих – уж лучше дождаться утра. Он был в тупике. Был май, но до настоящего тепла было еще далеко, особенно ночью. Будь хоть чуточку теплее, он бы просто переночевал в горах. На улице спать было решительно невозможно – не дай бог заберут в отделение, потом вообще никому ничего не докажешь. К друзьям идти не хотелось. Тут Шаопин вспомнил про поэта Цзя Бина, с которым они познакомились, когда приезжали в Желтореченск школьниками, и окольными путями отправился на поиски его дома.
Ранним утром следующего дня Шаопин, решивший не злоупотреблять гостеприимством поэта, быстро шагал по тихим улицам, подставляя лицо холодному утреннему ветру. Все виделось ему как сквозь дымку. Он решил отправиться на поиски своего дальнего родственника. Когда Шаопин добрался до Северной заставы, уже рассвело.
Он спросил у старика, подметавшего улицу, дорогу до Голой Канавки, свернул у гостиницы и нашел небольшой ров. Овраг был довольно узким, с обеих сторон, как соты, гудели домики и пещеры. Судя по разнице между ними, здесь жили вперемешку крестьяне, рабочие и номенклатура.
Шаопин шагал по грунтовой дороге на дне рва и тоскливо думал, что отыскать крестьянский дом в таком муравейнике будет очень сложно. Навстречу порой выезжали люди на велосипедах, выходили пешеходы, но Шаопин не заговаривал с ними. Они явно не выглядели, как люди, работающие на земле, – вряд ли они могли знать, где живет хлебороб Ма Шунь.
Вскоре Шаопин увидел у колодца старика, вытягивавшего воду. Он был одет вполне прилично, но все равно походил на землепашца, – люди в городе одевались, конечно, куда лучше, чем в горах.
Он подошел к старику. Первая же попытка увенчалась успехом – мужчина указал на солнечную сторону холма:
– Вон там, мы с Ма Шунем в одной бригаде раньше работали.
Сердце Шаопина взволнованно забилось, и он полез вверх по земляному склону.
Ма Шунь с женой только встали, не успев даже вылить ночной горшок. Двое их детей все еще спали на кане. Шаопин сбивчиво объяснил им, кто он такой, и дядька с женой, никогда прежде его не видавшие, скрепя сердце приняли своего «племянника».
Ма Шуню на вид было лет сорок. У него было большое, грубое лицо с живыми маленькими глазками. Он оценивающе посмотрел на Шаопина и спросил:
– Ты что, прям так, с пустыми руками из деревни приехал?
– У меня вещи лежат в другом месте, и я подумал…
Но Шаопин не успел закончить. Дядькина жена зло закричала через весь дом:
– За водой кто пойдет?
Шаопин услышал ее голос и понял, что она говорит это специально, для него.
– Давай я натаскаю, – тут же предложил он. Глаза его уже искали ведра.
Те стояли в задней части комнаты. Не сказав ни слова своим неприветливым родственникам, он подхватил гремящую жесть и вышел на улицу. Пока Ма Шунь с женой соображали, что делать, Шаопин уже прошагал во двор. Дядька вылетел наружу и прокричал:
– Колодец-то, небось, не найдешь…
– Найду, – сказал Шаопин, не оглядываясь.
Он сделал четыре ходки с ведрами и натаскал воды. Бочка была полна до краев.
После этого супругам Ма было неловко снова нападать на него. Лица у них стали попроще.
– Ты крепкий парень, – сказал Ма Шунь. – Я тут вспомнил: наш секретарь бригады укрепляет себе помещение, давай зайдем с тобой спросим, не нужны ли им лишние руки. Ты чего умеешь-то?
– Ничего, только разнорабочим, – честно признался Шаопин.
– Сейчас припоминаю: кто-то приезжал года два назад из Двуречья – рассказывал, что ты у них вроде как учителем… Разнорабочим – это значит камни таскать, сдюжишь?
– Ты только не говори, что я учитель…
– Ладно, пошли.
Ма Шунь привел Шаопина к дому секретаря. Тот сидел дома, на кане, за маленьким столиком, и пил пиво с каким-то мужиком, похожим на номенклатурного работника. На столике стояли блюдца с закуской. Пахло мясом.
Когда вошли Шаопин с Ма Шунем, секретарь не обратил на них никакого внимания – он продолжал, улыбаясь, беседовать со своим гостем:
– Эта-то земля вся вашими молитвами, товарищ Лю, иначе нам бы ее вовек не видать… Угощайтесь!
Секретарь поднял свою бутылку и звонко чокнулся с бутылкой товарища Лю. Они припали губами к горлышкам и выпили по доброй половине. Хлопнув бутылкой о столик, секретарь повернулся:
– А, Ма Шунь… Чего тебе надо?
– Привел вот тебе работничка – не знаю, надо ль?
– Не, у меня уже все есть, – ответил секретарь, опять поднося бутылку ко рту.
Пока он пил, одним глазом поглядывал на Шаопина.
– Кушайте, кушайте, – сказал он гостю. – Я выйду с ними на секундочку.
Во дворе он спросил Ма Шуня:
– Что по деньгам?
– По старой ставке – два юаня, как всегда.
Секретарь скривился и втянул в себя воздух.
– Полтора, – тут же сказал Шаопин.
Секретарь шумно выдохнул и радостно пропел:
– Можешь сегодня начинать.
Ма Шунь оторопел, силясь понять, зачем его племянник продает себя за такую низкую цену. Но Шаопин был согласен и на юань. Сперва он задал самый важный для себя вопрос: