– А есть где переночевать?
– Да, есть пещерка, довольно просторная, но без окна.
– Это неважно.
Когда обо всем уговорились, Шаоань почувствовал, как легко ложатся на дороге удаляющиеся шаги. Только тогда он начал замечать, что происходит по обеим сторонам улицы. Магазины еще работали, повсюду галдели шумные толпы. Витрины переливались всеми цветами радуги. Девушки первыми сбросили зимнюю толстую одежду и надели яркие свитера и водолазки. Сжимая в руках модные сумочки, они несли свои гордо поднятые груди сквозь толпу. На тротуарах качали соцветиями белые акации. Их аромат наполнял город.
Тело Шаопина словно бы избавилось от тяжелого, твердого панциря, а руки и ноги наполнились гибкой упругостью. Он чувствовал, как весенний ветерок овевает кожу с нежностью касающейся лица ладони. Сердце наполнялось радостью. Наконец-то у него была «работа»!
Шаопин дошагал до дома секретаря. Жена секретаря оказалась сообразительной и расторопной – казалось, что она заправляет по крайней мере половиной всех дел в доме. Она провела Шаопина внутрь и отправила его в комнату, где жили работники, а потом позвала родственника, который заведовал стройкой, и представила ему нового человека.
Комната была выстлана пшеничной соломой. На ней лежало восемнадцать расстеленных скаток – яблоку негде упасть. Шаопину пришлось ложиться у самой двери.
После обеда он принялся за работу. Конечно, самую тяжелую – таскал на себе камни из карьера на середину склона.
С камнем килограммов в пятьдесят, тащась по крутому откосу, невозможно было даже распрямиться под тяжкой ношей каторжанина. Шаопин чувствовал себя тягловой скотиной. Он никогда не работал так тяжело, но стиснул зубы, лишь бы не отстать от других. Шаопин знал, что для наемного работника-отходника первые три дня самые важные. Если начать проседать с самого начала, тебя уволят. У моста на востоке полным-полно желающих занять твое место.
Всякий раз, когда он поднимался на холм с камнем на спине, сознание едва не покидало его. Неподъемный камень почти придавливал Шаопина к земле. Пот бежал по лицу ручьями, но он не мог отереть его. Глаза щипало от соленых капель. Он шел, полуприкрыв веки. Ноги тряслись, грозились вот-вот подломиться. Ничего не существовало, кроме мысли, бившейся в одной точке: идти вперед, дотащить этот чертов камень до пещеры, вырытой в лессе. Каждый раз это было почти недостижимой и великой целью.
Через три дня Шаопин изуродовал себе всю спину. Он не мог видеть, что творится там сзади, но саднило так, как будто драли щеткой. Руки опухли, кожа истерлась и стала, словно прозрачная бумажка. Сквозь нее проглядывали тоненькие сосуды. Брать ладонями новые щербатые камни было больно, словно обнаженное лезвие.
Ночью все тело горело огнем. Во сне ему мечталось о прохладе, которая погасила бы охватившее его пламя.
Несмотря на невыносимую боль, Шаопин был благодарен судьбе, что его не выгнали на излете третьего дня. Он преодолел первый рубеж. Но после этого ничего не изменилось. Он продолжал, стиснув зубы, нести свое бремя изнурительного труда. Шаопин не задумывался, зачем он должен мириться со своими страданиями. Ради полутора юаней? И да и нет. Он думал, что наконец-то живет своей жизнью…
Ночью спина болела так, что он мог лежать только на животе. Пока другие спали, Шаопин задирал одежду, чтобы прохладный ветерок успокоил жар его изодранного тела.
Однажды он почувствовал, как кто-то мягко трогает его голову. Шаопин испуганно открыл глаза и увидел женщину, сидевшую на корточках рядом с ним. Он узнал жену секретаря и быстро опустил рубашку, прикрывая спину.
– Кем ты работал раньше? – шепотом спросила она.
– Я… трудился, как все, в поле, – промямлил Шаопин.
Жена секретаря покачала головой и сказала:
– Нет, давай честно.
Шаопин знал, что не сможет ничего скрыть от неожиданной ночной гостьи. Он отвернулся к стене и сказал:
– Я был учителем в деревне…
Жена секретаря молчала. Потом он услышал, как она вздохнула и ушла.
Шаопин больше не мог уснуть. Он смотрел сквозь открытую дверь на яркую луну. Тишину ночи прорезал далекий гул трактора… Шаопин подумал: может быть, завтра его выставят на улицу – где он тогда станет искать новую работу?
Но на следующий день, к немалому удивлению Шаопина, его не только не выгнали, но, наоборот, дали работу из «хороших» – поставили сверлить шпуры. Новая работа, конечно, была много проще. Обычно за такую легкотню отвечали родственники или друзья прораба. Не стоит и говорить, что другие разнорабочие, таскавшие с ним камни, были удивлены его неожиданным «повышением».
Шаопин в глубине души знал, что причиной тому было сострадание хозяйки. Его до слез тронула ее доброта. Конечно, хорошо было перейти на легкую работу, но еще важнее было для него почувствовать тепло человеческого сердца.
Через полмесяца Шаопин постепенно привык к своей новой жизни: на спине появились сухие струпья, боль притупилась, стала не такой острой, как вначале. Кожа на руках опять отросла, и касаясь камня, он больше не чувствовал его остроты.
Зарядил первый нескончаемый весенний дождь. Работа встала, и вся бригада, не теряя времени даром, со страстью отдалась беспробудному сну. Тяжелый храп прокатывался по их комнате, как гром. За простой не платили, но кормили исправно.
На второй день ливня Шаопин, выспавшись как следует, решил прогуляться по улице. За прошедшее время он заработал больше двадцати юаней. Шаопин хотел взять десятку авансом и, сложив ее со своими пятнадцатью, купить пальто. Его одежда уже выглядела как лохмотья – перед людьми стыдно. Взяв деньги у хозяйки, Шаопин одолжил у одного из рабочих драную соломенную шляпу и вышел под дождь.
Пешеходов было мало, машины проезжали мимо, поднимая фонтанчики брызг. Где-то далеко стонала переполненная водой река. Шаопин прошел по грязной дороге Голой Канавки и вынырнул у больших железных ворот гостиницы. Там он невольно задержался, пытаясь заглянуть внутрь. Там текла иная жизнь, которой он не знал…
Покинув роскошь большого отеля, Шаопин вдруг вспомнил о Сяося. Они вновь жили в одном городе. Педучилище было совсем рядом. Но Шаопин знал, что больше никогда ее не побеспокоит. Теперь она была студенткой, а он – непонятно кем, разве мог он досаждать ей? Разрыв в их статусе становился все больше и больше, и прошлое, казалось, отдалялось с невероятной быстротой. Шаопин подумал, что если Сяося встретит его сейчас, они будут друг другу чужими…
Шаопин отправился в один из крупнейших универмагов и со всей тщательностью выбрал себе темно-синий комплект из дакрона. Светясь от радости и зажав покрытую целлофаном одежду под мышкой, он погулял еще немного по городу, а потом вернулся в Голую Канавку. Денег почти не осталось. Шаопин решил пойти поспать – все лучше, чем топтаться без толку по улицам.
Когда он вернулся, рабочие спали мертвецким сном. Он раскрыл свою желтую сумку и положил в нее только что купленную одежду. Только тут Шаопин заметил внутри книгу. Это был «Овод» Войнич, подаренный Цзя Бином. За полмесяца Шаопин совсем позабыл про него. По чести сказать, он даже забыл, что умеет читать. Ну ладно же, он может прочесть ее сейчас, пока идет дождь.
Шаопин ощутил сильное волнение. Он быстро упал на латаное одеяло, торопливо открыл книгу и, не удержавшись, прочел вслух: «Артур просматривал вороха рукописных проповедей в библиотеке духовной семинарии в Пизе…»
Глава 6
За какой-то месяц кирпичное производство Шаоаня развернулось так, что выдало двадцать восемь тысяч кирпичей. Чистая прибыль с каждого кирпича без учета транспортных расходов, платы за уголь и десятипроцентного налога выходила два с половиной фэня. Они заработали семьсот юаней.
Дальновидный Шаоань, стоило измениться политике, ловко приноровился к обстоятельствам и начал быстро богатеть. Деревенские сходили с ума от зависти к его дымящим печам.
Шаоань постепенно дорос до самого заметного человека в Двуречье. Тянь Футан, Цзинь Цзюньшань и другие яркие звезды прежних лет померкли на его фоне.
Жилище семьи Юйхоу было старым и облупленным, как и раньше, но визитеров к хозяевам заметно прибавилось. Люди приходили одолжить дюжину – другую юаней на неотложные нужды – Шаоань был щедр и никому не отказывал. Для семьи Сунь это было отыгрыванием их собственной истории, попыткой обернуть все вспять. Несколько поколений семья не переставала занимать деньги у окружающих – теперь они впервые оказались в роли кредиторов.
Но люди не знали, что за фасадом процветания Шаоаня скрывалось море трудностей. Можно без преувеличения сказать, что почти каждый фэнь доставался его семье потом и кровью. Для поддержания дела нужно было по меньшей мере три – четыре пары рабочих рук. Семья Сунь работала на земле, да еще тащила на себе всю кирпичную махину, истощая собственные силы почти до предела. Пока Шаопин был с ними, трое мужиков и Сюлянь хоть как-то справлялись с нагрузкой. Но вот он уехал – и отец уже еле вытягивал работу в горах, а Шаоань с женой почти дошли до ручки со своими печами. Нужно было рыть глину, носить воду, мешать раствор, лепить заготовки, загружать их в печь, разводить огонь, вынимать готовые кирпичи… Все это была тяжелая работа. Семья трудилась с предрассветных сумерек до самой темноты. Часто они уставали так, что кусок в горло не лез – не было сил даже понежиться в объятьях. Во сне они постанывали от усталости…
Близилось летнее солнцестояние, пшеница стояла несжатой – поля ждали прополки, а на очереди уже была новая посевная, торопились с гречихой. Старик Сунь больше не мог справляться с работой один. Пришлось остановить обжиг. Для Шаоаня с женой, вошедших в раж, это было мучительно. Увы, Шаоань не мог не помочь отцу.
Сюлянь начала потихоньку закипать. С самой свадьбы она ни разу не ссорилась с Шаоанем. Даже если ее что-то не устраивало, она терпела и уступала мужу. Все годы, что ее любимый ценой невероятных усилий поддерживал жизнь большой и бедной семьи, Сюлянь заботилась о нем, как о ребенке, и никогда не добавляла ему проблем. Теперь, когда они зажили лучше, а дело их пошло в гору, Сюлянь стала чувствовать свою причастность к общему труду. Она родила для семьи внука, своим трудом она выстроила ее благосостояние – разве не должна она стать хозяйкой ситуации?