В это время один из мастеров подхватил испачканный камень и собирался водрузить его на место.
– На этом камне кровь… – вырвалось у Шаопина.
Лицо секретаря Цао внезапно и страшно изменилось. Он, очевидно, знал, кто нес камень на спине. Секретарь тут же крикнул вниз, чтобы принесли ведро воды, и сам вымыл булыжник. Это было таинственное, магическое действо. Все остановили работу и молча смотрели на неожиданную сцену.
Шаопин увидел, что дядька Ма, стоявший сбоку, покраснел и зло уставился на него. Шаопин знал, что разозлил его, но не жалел об этом.
Когда укрепили вход, работа была почти закончена. Хозяева устроили роскошный ужин для всех мастеров. Потом стали считать деньги. Рабочие толпились в старом доме секретаря. Тот, сверяясь с записями, щелкал косточками счетов. Его жена, сжимая небольшую лакированную шкатулку, сидела рядом. Когда секретарь подсчитывал нужную сумму, она доставала деньги из красной шкатулки, послюнив пальцы, трижды пересчитывала их и отдавала работнику. Получив плату, тот жал руку хозяину, тут же забирал свою укладку и уходил восвояси. Работники спешили к мосту в районе Восточной заставы, чтобы проверить, смогут ли они найти в тот же день новое место работы. Никто особо не церемонился и не прощался как-то по-особенному. После постройки дома хозяин и его наемные работники становились друг другу совершенно чужими.
Шаопина рассчитывали последним. Все другие уже разошлись. Он уже подсчитал в уме, сколько ему причиталось. За вычетом дождей выходило ровно пятьдесят дней. По полтора юаня в день, всего семьдесят пять юаней. Из них он взял десятку авансом, и теперь должен был получить шестьдесят пять.
Когда жена секретаря отдала ему деньги, он пересчитал их и обнаружил, что ему дали девяносто. Шаопин немедленно отсчитал двадцать пять и сказал:
– Тут больше, чем нужно.
Секретарь Цао взял его за руку:
– Нет. Я платил тебе по двушке в день.
– Возьми их, – вставила жена секретаря. – Ты нам нравишься, стыдно было бы платить тебе по полтора.
– Не могу, – мужское упрямство не давало Шаопину принять этот подарок. – Мое слово крепкое. Я сам предложил работать за полтора, и я не могу взять эти деньги.
Отведя руку секретаря, он положил двадцать пять юаней на краешек кана, а потом отложил еще пять из тех, что оставались в руках.
– Мне повезло в первый же раз встретить такого хорошего хозяина, как вы. Эта пятерка – от меня.
Секретарь Цао с женой оторопело смотрели на него. Выражение их лиц, казалось, говорило: «Вот это да, парень! Как в таком возрасте тебе удается быть таким проницательным?»
Когда они опомнились, то стали наперебой пытаться сунуть ему в руку деньги. Но Шаопин так и не взял их. С шестьюдесятью юанями в кармане и с глубоким удовольствием в сердце, он немедленно отправился собирать укладку, как другие работники. Секретарь с женой последовали за ним в комнату и стали пытаться задержать его еще на пару дней. Шаопин прекрасно знал, что им больше не нужны помощники. Они хотели оставить его «подсобить» просто, чтобы дать ему больше денег. Но он не останется. Шаопин чувствовал, что сейчас лучше уйти как есть.
В тот же вечер Шаопин двинулся в город. С ветхой укладкой и желтой сумкой в руках он вышел из Голой Канавки и зашагал по улице. Заходящее солнце вновь пятнало алым Платановый и Башенный холмы. Несколько красных лучей прорéзались с дальнего края неба на западе, окаймленного золотистым светом.
Уже настала первая декада летней жары, в городе было душно. Под пышными платановыми деревьями по обе стороны улицы на табуретках сидели городские и неторопливо обмахивались веерами из листьев рогоза. Все были в майках. Большинство девушек нацепили пестрые юбки, и эти случайные сполохи цвета озаряли яркими пятнами мрачный город.
Шаопин шел, прорезая толпу. В этом красочном мире он больше не чувствовал себя так неловко, как в первый раз. Теперь Шаопин знал, что город – это смесь разномастных людей, где каждый живет в своей собственной вселенной. Здесь никто не знал никого и ни о ком не заботился. Пусть он был одет в обноски, но до тех пор, пока они не зияли дырами, он мог свободно гулять по этому миру, не рискуя даже нарваться на неуместную шутку.
Ноги сами привели его на старый мост через реку. Он прошел по мосту и влился в ряды отходников на Восточной заставе.
Стояло лето, и даже в сумерках большинство работников, ожидающих «вербовки», не начали еще расходиться. Все участки тротуара и рынка были заняты деревенскими со всех уголков обширного китайского севера. Кто-то, радостно скинув рубаху с темными пятнами пота, сидел, подставив голую спину ослепительно-белому свету уличного фонаря, и самозабвенно ловил вшей. Разносчики продавали чай и еду, чрезмерно высоким голосом зазывая случайных покупателей. Воздух был наполнен удушливым табачным дымом и желтой пылью. Стайки мух носились над мостовой.
Шаопин опять притулил свою укладку у кирпичной стены, скатал грубыми руками самокрутку и, опустившись на корточки, закурил. Теперь он казался ветераном, свободным от волнения и страха новичка. Особую уверенность придавали ему шестьдесят юаней, лежавшие в кармане, – теперь ему не нужно было беспокоиться о средствах к существованию дней десять. Кроме того, на улице стало тепло и можно было сильно не думать о поисках жилья. Лето было золотым временем для отходников.
Шаопин сидел, никуда не торопясь, пока весь город не засиял огнями. Тут он внезапно вспомнил своего друга Цзинь Бо. Ему захотелось увидеть его. Они, конечно, были больше не дети. Теперь каждый сам зарабатывал себе на жизнь, и, хотя их сердца горели прежней преданностью, они не тянулись друг к другу, как раньше. Шаопин знал, что Цзинь Бо учится водить машину и работает вместе с отцом. Цзюньхай перешел из транспортной компании в почтовое отделение. Когда Шаопин приехал в Желтореченск два месяца назад, он не хотел встречаться с Цзинь Бо, чтобы не смущать того своим жалким видом. Тогда он еще не избавился от тщеславия прежних лет. Но камень и сталь разодрали завесу его нерешительности.
Шаопин решил сперва привести себя в порядок и переодеться. Прихватив укладку, он зашагал от моста к залу ожидания автовокзала. Там он прошел в туалет, где натянул свой новенький комплект и сложил старую одежду в сумку. Он вышел из туалета и за два фэня сдал вещи в камеру хранения до восьми часов утра.
Теперь, став словно бы другим человеком, Шаопин бодро вынырнул из зала ожидания. Глядя в стеклянную витрину магазина, он всей пятерней торопливо расчесал под светом фонаря растрепанные волосы. Шаопин был доволен. Он улыбнулся расплывчатому отражению – как парень, который вполне неплохо устроился на просторах Желтореченска.
Сгорая от нетерпения, Шаопин печатал крепкими, длинными ногами шаг по вечерним улицам города. Он шел в почтовое отделение.
Глава 8
В начале осени новый дом Шаоаня был готов. На южной оконечности Двуречья появилось потрясающее место: большущее строение в три просторных комнаты, отделанное темно-синим кирпичом – даже на выступающем крае крыши.
Шаоань первым в деревне обложил свой дом в скале кирпичами. В деревнях кирпичи и черепица всегда были символом богатства. Раньше так украшали только храмы. Даже знаменитый отец покойного землевладельца Цзинь Гуанляна укреплял свой дом камнем, как все остальные. Он осмелился обложить кирпичом только арку во двор – это уже было нечто из ряда вон выходящее. Шаоань отделал высокопрочным кирпичом весь свой серый двор. Деревенские охали от зависти. Все знали, что совсем недавно семья Сунь была нищей – ни кола ни двора.
Новый добрый дом и пышущие дымом кирпичные печи оживили заброшенный южный край деревни. Это был знак, словно бы говоривший: спешите, пока все пришло в движение, давайте налаживать дело, и скоро, очень может быть, каждый сумеет построить себе такой же дом. Упорные и сильные деревенские мужики уже вознамерились использовать этот шанс, готовясь однажды сменить собственный двор на совершенно новый.
Спустя несколько дней после завершения строительства Сюлянь, лучась от счастья, уже сгорала от нетерпения, убеждая мужа переехать как можно скорее. Хотя денег на утварь особо не хватило, супругам казалось, что они перенеслись из ада в рай.
Шаоаню хотелось поскорее взяться за дело. После переезда он дождался, когда закончатся работы в поле, чтобы снова, не теряя ни дня, приняться за кирпичи. Он чувствовал такую уверенность, как никогда прежде. За что ни возьмись – все получится. Раньше, бывало, ему не удавалось сделать и того, на что были силы. Как говорится, кто три года процветал – бесу на бороду стал.
Страшно не хватало рабочих рук, и Шаоань вдруг вспомнил о сыне деревенского дурака Тяня. Когда установился новый порядок, тот остался совсем без присмотра. Старый Тянь умер. Его сын был крепкий малый, но совершенно бестолковый – даже еды не мог себе приготовить. Шаоань решил взять дурака Тяня на производство, кормить его за свой счет и доплачивать ему небольшие деньги. Так всем будет лучше. А поле он ему обработает, что уж.
Договариваться с ним не имело смысла. Шаоань просто привел его на производство, как бесхозную собачонку. Деревенские возражать не стали. Все решили, что это дело хорошее.
Стало полегче. Тянь Ню был невероятно сильным, причем ему нравилось выбирать работу потяжелее: носить воду, месить раствор, – он вкалывал с утра до ночи, как тягловая лошадь. Кроме работы ни о чем не говорил. Ел он, правда, за двоих. Но, как ни крути, Шаоань все равно оставался в прибытке.
Однако на сердце у Шаоаня свербело беспокойство: ему всегда казалось, что им с Сюлянь не пристало занимать весь новый дом – нужно взять к себе родителей. Шаоань знал, что Сюлянь не хочет этого. После переезда она все сильнее настаивала на том, что им нужно отделиться. Порой она не приходила обедать и ужинать со всеми, а готовила себе сама на новой кухне. Шаоань очень переживал. Более того, Сюлянь перестала быть со стариками такой покладистой, как раньше. Порой она вообще не разговаривала с ними. Было очевидно, что между женой и родителями возник опасный раскол, и Шаоаня, мучительно ощущавшего собственную беспомощность, затягивало в эту пропасть непонимания.