Жизнь… Что тут скажешь.
Конечно, Сюлянь не хотела бы, чтобы родители переехали к ним, но Шаоань понимал, что не может бесконечно притворяться глухим и немым. Он должен предложить родителям переехать в новый дом. Они всю жизнь ютились в темной, убогой пещерке – как теперь не позвать их к себе? Разве такое возможно?
До того как начали сажать пшеницу, Шаоань решил поговорить с отцом с глазу на глаз. Они работали в поле, когда он прямо озвучил отцу свое желание.
Отец долго молчал, покуривая трубку, и наконец задумчиво сказал:
– Понимаю, сынок. Я сам собирался поговорить с тобой… Мы не можем переехать к тебе. Мы с мамой уже обсудили это. Теперь вы и Сюлянь должны жить одни.
– Разъезжаться? Нет! – выкрикнул Шаоань.
– Послушай папу. Если разъехаться сейчас, мы с мамой не будем переживать, наоборот – нам будет тепло на сердце. Когда ты поставил новый дом, мы были так счастливы, что всю ночь не могли сомкнуть глаз. И твой дед, и я всю жизнь боялись посмотреть людям в глаза. А теперь не стыдно перед людьми. Сказать по правде, куда мне такое счастье? Жить бы мирно, и ладно. Теперь мне и в землю лечь не страшно. Все эти годы вы с Сюлянь столько страдали, тянули на себе всю семью. Вот, кажись, стало полегче – так пора бы вам уже перестать беспокоиться о нас. Мы с мамой хотим, чтобы вы пожили для себя, вы же еще молодые. Какая нам иначе радость?
– Не надо так, папа, – Шаоань нахмурился. – Я не могу оставить вас без пригляда. Нельзя нам разделяться. И не беспокойся из-за Сюлянь, есть я.
– Не вини ее. Она хорошая девочка: приехала к нам из Шаньси, не погнушалась нашей бедностью, столько лет жила с нами всеми, работала, не покладая рук, и дома, и в поле, ни слова жалобы от нее никто не помнит – слышал ты про таких невесток? Ни разу не вспылила. Сделала все возможное. Мы перед ней в долгу – замучили девочку так, что ни дня у нее не было счастливого. Если вы из-за переезда сейчас рассоритесь, мы с мамой ни за что не согласимся на такой переезд.
– Не беспокойся, пап. Нас не так много, руки-ноги у меня на месте, с работой все хорошо, Шаопин уже большой, если я не сдюжу, он поможет. Брат парень молодой, хочет на мир посмотреть, ну, пускай посмотрит, с землей я сам справлюсь. И вообще, если мы разделим хозяйство, у меня все прахом пойдет – как нам тогда быть? – Шаоань чувствовал, что отец говорит искренне. Его сердце его разрывалось от боли, чувства нахлынули, как вода в половодье, он задыхался и повторял: – Нельзя нам так… нельзя…
Старик Юйхоу погладил спутанные волосы сына мозолистой рукой, совсем как в детстве.
– Сыночек, не плачь. Чего плачешь? Радоваться надо. Мы с мамой уже все обсудили. Надо разъезжаться. Нам только в радость будет. Все равно семьей останемся!
В душе старика Суня проснулось мужество его молодости. Как бы ни настаивал сын, ничто не могло поколебать его решимость.
По чести сказать, идея отделиться от Шаоаня возникла не только из-за упрямства Сюлянь, но и из-за внутренней потребности самого Юйхоу. Они с женой думали совершенно одинаково. Разве они все годы трудились не ради того, чтобы дети зажили наконец достойно? Раньше жизнь никого не щадила – не то, что не могли вытянуть детей, наоборот – тянули вниз. Сейчас, когда все поменялось, отчего бы не дать им пожить в удовольствие? Бедный Шаоань с тринадцати лет горбатится, не разгибая спины, – нельзя же бесконечно выезжать на нем! Если не разделить хозяйство, Сюлянь будет несчастлива и их сыну тоже придется несладко. Как старики могут спокойно смотреть на такое? Как ни крути, надо разделяться. Пришло время.
Поговорив с сыном, старик Юйхоу стал думать, как решить проблему как можно скорее. Он считал, что дело важное – не уступит и свадьбе.
Ему было уже за пятьдесят. Но с тех пор как он перестал работать на земле так много, как раньше, Юйхоу словно бы помолодел. С введения системы производственной ответственности и до перехода на семейный подряд, за какой-то год с небольшим, семья перестала голодать. Это было непривычно и невероятно. Главная цель, к которой деревенские стремились на протяжении всей жизни, оказалась достигнута – была еда, а значит, было самое важное. Пока в амбаре лежало зерно, им ничего не было страшно. Глубокая морщина в межбровье у старика наконец расправилась.
На самом деле растить урожай самому было тяжелее, чем в бригаде. Но тело терпело, а душа радовалась. Дыхание их землепашеской жизни пропитало эту землю, и всякая пахота, всякий посев, полные страстной надежды, всякий обильный урожай, всякая наполнявшая закрома тяжелая жатва, приносили им радость и удовлетворение.
Новая жизнь изменила душевное расположение старика Юйхоу. Потому, когда его невестка предложила разъехаться, он решил избавить детей от своего навязчивого присутствия. Сын уже и так сделал для семьи достаточно. Сейчас нужно поделить хозяйство и выпустить его на вольный воздух. Он видел, что Шаоань может стать большим человеком в деревне. Если это исполнится, крупица его славы достанется и Юйхоу. Если они не разъедутся, то Шаоань так и будет по-прежнему тянуть на себе всю большую семью – так и останется с подрезанными крыльями.
Конечно, после разделения старику Суню станет ох как непросто. Но, как ни считай, их всего пятеро – как-то протянут. Больше всего денег уходит на Ланьсян – из-за школы. Юйхоу не надеялся, что Шаопин станет помогать семье. Пока он сам в состоянии работать, пускай сын поездит по свету, посмотрит на большой мир. Юйхоу верил, что даже если через пару лет он сильно сдаст, сыновья его не оставят. Он знал их. Теперь же, пока он еще может управляться с мотыгой, Юйхоу даст детям несколько лет форы, чтобы каждый из них мог употребить свои таланты в дело – так, как сумеет…
Для Юйхоу и его жены раздел имущества был делом решенным. Но для Шаоаня проблема оставалась проблемой. После разговора с отцом Шаоань оказался в душевной ловушке. Он не мог себе представить, что покинет семью. За долгие годы он уже привык к своей роли защитника. Что они будут делать без него? Он был разбит горем.
Шаоань прекрасно знал, что, если семья разделит хозяйство, они с Сюлянь заживут на широкую ногу. Но отцу лучше точно не станет. Уверен он был только в одном: голодать больше никому не придется.
Для деревенских отделение сына после свадьбы было делом вполне естественным. Но для Шаоаня это было практически невыносимо. Он переживал очень сильно. Ходил хмурной, ни с кем не разговаривал. После ужина не шел сразу домой, в свои свежевыкрашенные комнаты, а часто гулял в темноте по берегу, дымил самокруткой, бессмысленно долго шагал в сторону Горшечной. В тусклом лунном свете он глядел на отделанный кирпичом дом и внутренний дворик. Сердце его уже не переполняло прежнее волнение. Мысли сами собой возвращались в далекое прошлое… Быть может, сгинули, унеслись прочь самые тяжелые годы – а с ними унеслась и их рожденная нищетой трогательная привязанность друг к другу? Все было ясно: прежняя гармония ушла навсегда. Взамен пришло благополучие, разрушившие весь привычный порядок…
Пока Шаоань мучился и не знал, как вырваться из этих пут, Сюлянь стала чувствовать себя такой окрыленной, как никогда раньше. Мать Шаоаня явно уже разболтала ей все новости. Шаоань не мог вынести ее радости. Он злился на то, что Сюлянь светилась, словно избавившись от тяжкой обузы. Он считал это проявлением неуважения к старикам.
Однажды вечером Сюлянь вдруг наготовила, как на праздник: нажарила сковородку яиц, напекла масляных блинов. Она стала упираться и не пускать Шаоаня ужинать к родителям, убеждая поесть дома – словно заставляя его отведать вкус новой жизни. Шаоань был в ярости: Сюлянь совсем не понимала его. Он стал страшно ругаться. Его так и переполняло желание вышвырнуть все за окно. Отругав жену, Шаоань хлопнул дверью и ушел к родителям, оставив Сюлянь плакать в одиночестве.
Едва он вошел, мать подозрительно спросила:
– А чего Сюлянь не пришла?
Шаоань взял миску и не сказал ни слова.
– Поссорились? – спросил отец, стремительно мрачнея лицом.
Шаоань уткнулся в еду. Он молчал.
Старик Юйхоу сделал знак жене. Мать тут же развязала передник и быстро вышла из дома. Она поспешила к невестке – разузнать, что случилось.
Вернулась довольно быстро:
– Как не стыдно, – сердито бросила она сыну.
– В чем дело? – Старик Юйхоу уже понял, что сын обидел жену.
– Сюлянь говорит, что Шаоань сегодня весь день был на кирпичах, ну, она и испугалась, что он раскиснет, решила приготовить ему чего посытнее, там, у ребят. А это чучело мало того, что есть не стал – так еще и шуметь начал…
Мать собрала немного еды и ушла к Сюлянь. Юйхоу стал страшно кричать на склонившего голову сына:
– Чертяка ты окаянный! Она к тебе по-хорошему, а ты беситься вздумал?
Он уронил миску и трясущимися руками стал набивать трубку. Сгорбившись, старший Сунь ухнул на корточки, как от удара. Лицо его дергалось.
Шаоань по-прежнему молча жевал. Проглотив еду, он бесшумно вышел, но зашагал не домой, а на двор за печами и стал с остервенением формовать заготовки.
Луна показалась из-за гор на той стороне реки и тихо уставилась на землю. Приближалось время белых рос, и над рекой носился резкий, холодный ветер, шелестя желтыми листьями пшеницы. В сумерках с дальних перевалов долетала едва уловимая песня. Это жадный до работы отпрыск дурака Тянь Эра еще возился на своем поле…
Шаоань остервенело швырял глину в деревянную форму, выковыривал скребком заготовки, а потом раскладывал их на площадке, присыпанной сухой землей. Он весь был покрыт горячим потом. Скинув рубаху, Шаоань работал полуголым. Он пытался избавить себя этим отчаянным трудом от беспокойства, снедавшего сердце…
Когда Шаоань ушел, старик Юйхоу остался сидеть на корточках со своей трубкой. Он понял, что Шаоань с Сюлянь до сих пор ссорятся из-за разделения. Обмозговав все как следует, старик Сунь решил, что откладывать больше нельзя. Он быстро принял решение: разъезжаться нужно прямо сейчас. Что бы там ни думал Шаоань, это надо делать как можно скорее. Раз уж возникла такая проблема, жить вместе больше не стоит. Сейчас еще не поздно расстаться. Если продолжать затягивать, все только переругаются.