Цзюйин была одета как городская девушка. У нее было белое, чистое личико, изогнутые брови с изломом, и под ними – пара ясных, живых глаз. Она с восхищением слушала, как Шаопин растолковывает урок. Цзюйин выглядела сообразительной, но с учебой была просто беда – Шаопин битый час пытался объяснить ей задание, но она так и не сумела с ним справиться. Дочь Цао просто смотрела на него с немым удивлением, ее лицо говорило: ты такой умный, зачем тебе убиваться на стройках? Она понятия не имела, что этот парень-загадка уже был назначен ей женихом…
Пробыв несколько часов в доме секретаря, Шаопин вернулся на стройплощадку с готовым разрешением. На следующий день он оделся с головы до ног в новую одежду и пошел за подарками. Впервые у него в кармане лежала небывалая сумма в двести юаней, и он оглядывал магазинные полки взглядом толстосума. Шаопин купил каждому по обновке и набрал много съестного. Его потертая желтенькая тара не вместила бы все это богатство, поэтому Шаопин взял еще большую холщовую сумку. Он хотел показать своей семье и всем деревенским, что у него все неплохо.
После всех покупок у Шаопина осталось чуть больше ста юаней. С гордостью и удовлетворением он шагал по улицам Желтореченска. В конце он завернул в парикмахерскую и вскоре вышел из нее совершенно другим человеком.
Шрамы на теле прикрыла новенькая одежда. Лицо сияло чистотой, волосы лежали аккуратными рядами. Он выглядел как заправский рабочий.
Вечером он пришел с вещами к Цзинь Бо, чтобы переночевать, а с утра поехать в деревню на почтовом фургоне.
Шаопин поднялся еще до рассвета. Свою желтую сумку со старой одеждой он оставил у Цзинь Бо – в знак того, что еще вернется. Потом с набитой новой холщовкой он вышел на дорогу и стал ждать Цзюньхая. Почтовым работникам не разрешали подбрасывать знакомых, поэтому в фургон нельзя было сесть прямо на почте.
Вскоре, впрыгнув на место помощника рядом с водителем, Шаопин покинул город, еще овеянный ночной мглой. Всю дорогу Шаопина одолевали мысли. Прошло полгода с тех пор, как он уехал из дома. Все это время, с весны, он чувствовал, что дни бегут медленнее, чем когда-либо раньше. Сложно было выразить словами все радости и горести, наполнявшие их. Он не отступился, не упал – и теперь ехал домой не с пустыми руками. Дело было не только в заработанных деньгах и щедрых гостинцах. Нет, он вез домой нечто большее.
Только теперь он почувствовал, что время, проведенное вдали от дома, было и впрямь бесконечно долгим. Шаопин ни разу не написал домой. Кто знает, что там и как? Отец просил, чтобы он немедленно возвращался. Неужто случилось что-то? Если бы было что-то хорошее, отец не преминул бы написать об этом. Наверняка стряслось какое-то несчастье, а тот просто испугался, что сын станет нервничать, вот и написал не пойми что. Но сердце Шаопина было уже не так просто потревожить: он подумал, что даже если небо упадет на землю, он справится. Страдать бесполезно.
Когда машина пересекла водораздел, в груди у Шаопина застучало. Знакомые холмы и горы по обеим сторонам шоссе, как родные, вставали перед глазами. Он увидел канавы и террасы по обеим сторонам реки. Горы были засажены не так, как раньше – одним сплошным полем. Теперь поля пестрели разными злаками, и каждый участок земли ярко показывал характер его владельца. Увидев неплодную землю, сразу можно было сказать, что ее владелец не из трудолюбивых.
В деревне на гумнах уже лежало осеннее зерно. Полуголые мужики шевелили лопатами золотистые зерна, и те летели в лазурное небо, и падали, как дождь, и скакали по спинам резвых ребятишек. По тропинкам в поле брели полногрудые женщины – несли своим мужчинам дымящиеся горшки. По канавам то тут, то там попадались коровы, овцы, ослы, лошади, они паслись парами и тройками под зоркими взглядами старших детей. Шаопин знал, что они были из тех, кто выбыл из школы. В деревне никто не сидел без дела. Шла мирная жизнь, полная умиротворенного труда – но Шаопин знал, что в каждом хозяйстве царят в эти дни напряжение и суматоха…
Родное Двуречье лежало перед ним. Сквозь окно машины Шаопин увидел издалека столбик серо-белого дыма над крышей своего дома. Неописуемая теплота и нежность в одно мгновение заполнили его сердце. Милые мои места… Как льнет к вам влюбленная душа…
Глава 10
Когда Шаопин приехал домой, он узнал, что отец написал ему только из-за дележа семейного имущества. В сравнении с другими бедствиями, которые рисовались перед его воображением, это было не так уж серьезно. Шаопин увидел, что брат переживает. Он понимал его.
На кирпичном производстве Шаоань предложил прогуляться и поговорить наедине. Братья сидели у речки, не зная, с чего начать. Шаопин протянул Шаоаню папиросу. Тот, как раньше, сказал, что папиросы – не его, и свернул самокрутку.
– Ты не думай слишком много о разъезде. Папа правильно все решил, вы с Сюлянь должны зажить по-другому… – первым нарушил молчание Шаопин.
Шаоань долго молчал. Наконец он сказал:
– А вы как же? Большая семья, родители уже старики, подмоги никакой…
– Нас с отцом двое мужиков, и потом – где же большая семья? Всего несколько человек, мы сдюжим, – откликнулся Шаопин.
Шаоань задумался, а потом поднял голову и взглянул на младшего брата:
– А что, если так: мы разъедемся, но ты пойдешь к нам на кирпичи? Будем работать вместе, всю прибыль поделим, как братья, – поровну.
– И где же тут отдельное хозяйство? Если уж жить на особицу, то не надо липнуть друг к другу. Братья братьями, но расходиться надо вчистую. Так потом только забот меньше будет. Ты ж не один останешься, а с Сюлянь.
Шаоань долго удивленно смотрел в лицо брата. У него в голове не укладывалось, что тот уже стал взрослым. В Шаопине ощущалась какая-то грубая непреклонность.
– Как можно поделить все между братьями? – спросил Шаоань.
– Так только лучше будет. Знаешь, как говорится: чаще счет – крепче дружба. Братьям надо жить в мире, и я так думаю, что самое первое – нужно оставаться друзьями, а уже потом братьями. Иначе можно стать совсем чужими.
Шаоань не готов был принять эту «теорию». Но он понял, что Шаопин уже не тот, что раньше. Когда он только выучился так разглагольствовать? Внезапно Шаоань ощутил, что огромная тяжесть на его плечах стала словно чуток полегче. Слова брата заставили невольно подумать: раз уж ты так многого добился – может, и правда стоит попробовать?
– А ты что думаешь делать? – спросил он Шаопина.
– Собираюсь прописаться в одной деревне под Желтореченском.
– Что?! – Шаоань был так удивлен, что чуть не подпрыгнул на месте. – Ты тут полдня наводил тень на плетень, чтобы теперь сказать мне, что собираешься свалить ко всем чертям?! Неудивительно, что тебе и дела нет. Ты уедешь – а что родители? Ты о них подумал? Если так, то нам нельзя делить хозяйство.
– Остынь, Шаоань. Я же не по прихоти в город подался. Не веселиться поехал. Думаешь, я там балбесничаю? Думаешь, не работаю? Думаешь, не дам родителям денег? И вообще: если я найду себе место, то, глядишь, и маму с папой заберу.
– Ты что, шутишь? Папа уже не мальчик, чтобы за тобой бегать, – Шаоань взвелся так, что перешел на глумливый тон.
Шаопин знал, что брат не поймет его. Он помолчал немного и произнес:
– Как бы там ни было, давай сделаем так, как сказал папа. Поделим хозяйство. Все остальное потом. Не переживай слишком сильно о нас. Если у меня ничего не выгорит, я вернусь в деревню. Сложно выписаться, а уж прописаться обратно в Двуречье – дело плевое. Неужели меня не возьмут назад? Дай сперва попытаться, если набью шишек, значит, сам заслужил. Разве ты сам не пытаешься, не лезешь из кожи вон? Что же ты тогда занялся кирпичами, а не остался в поле? Хочешь сделать что-то большое? Тогда почему у меня не может быть своего маленького плана?..
Шаоань потерял дар речи.
– Ты поговорил с отцом? – выдавил он.
– Пока нет. С тобой закончим – потом с ним. Ты не бойся, если папа будет против, я останусь работать на земле.
Продолжать не имело смысла. Шаоань тяжело вздохнул и встал.
Шаопин тоже поднялся на ноги. В гробовом молчании они зашагали по тропинке в гору, к печам. Шаоань схватил деревянную форму и принялся за заготовки, Шаопин скинул обувь и носки, закатал штанины и босиком прыгнул в глину. Он стал шуровать железной лопатой, помогая брату…
Два дня спустя, с одобрения и под руководством Сунь Юйхоу, семья разделила имущество. В сущности, все было просто: решить, что теперь обе ее части будут вести «независимый хозрасчет». Шаоань не взял ничего из вещей, они с Сюлянь только поставили себе в новом доме отдельный очаг. На самом деле никто не собирался расходится «вчистую», как предлагал Шаопин. В конце концов был сын, которого нельзя было забирать у бабушки с дедушкой. Старики ни за что не разлучились бы со своим маленьким сокровищем.
После разделения Шаопин завел разговор с отцом о собственном отъезде.
– Поступай как знаешь, – просто сказал старик. – Со здоровьем у меня сейчас все в порядке, урожай соберем. Пока там у тебя что-то выходит, я назад тянуть не стану. Я за тебя спокоен, ты парень башковитый, что попало делать не будешь…
– Если я останусь в городе, то со временем заберу вас к себе.
Шаопин был очень благодарен отцу за то, что тот великодушно отпустил его. Старик Юйхоу горько улыбнулся:
– Не надо так далеко загадывать. Мы с твоей мамой здешние, всю жизнь в деревне прожили, куда нам, старым, тащиться? Да и зачем? Занимайся своими делами. Не тревожься за нас. Хочу только, чтобы ты никогда не жил в таком убожестве, как я…
Шаопина пронзила внезапная боль. Он подумал, что во исполнение надежды своих родителей, ради их безмерной любви он должен прожить жизнь так, чтобы было не стыдно.
Он оформил бумаги на переезд. Родители, брат и невестка проводили его до околицы. Мать плакала, все остальные еле сдерживали слезы. Он уезжал совсем не так, как раньше – теперь он перестал быть частью деревни и вот-вот должен был стать обитателем чужого мира.