Но вот Жунье… Несколько лет растравляла свою боль и никогда не задумывалась о его боли. Вспоминала о нем только с досадой. Винила его во всех своих бедах. Справедливости ради, нужно сказать, что какое бы давление на нее ни оказывалось, она сама согласилась на этот брак. Если бы она отказала ему, он выкинул бы из головы напрасные надежды и сумел бы найти свое счастье. Из-за собственного недомыслия она обрекла себя на страдания, заставила его мучиться от душевной боли и, наконец, своими руками создала нынешнюю трагедию. Она могла представить себе, что значило потерять обе ноги. Его жизнь была разрушена. Она разрушила ее.
Жунье стояла у стола, склонив голову и беспокойно ломая пальцы, по спине стекал холодный пот. Она ясно видела Сянцяня, лежащего в больнице, с отчаянием и болью на лице…
– Я должна позаботиться о нем, – охваченная внезапным состраданием, пробормотала она.
Ее сердце охватила жаркая волна. В нем проснулись доброта, сочувствие, человечность. Она не знала, что глаза уже были полны слез. Горе и печаль сдавили горло. Она не ведала, о ком была та печаль. О Сянцяне? О ней ли? О ком-то еще?
То была печаль всей жизни. На нашем мимолетно проходящем – и бесконечно долгом – пути мы изо всех сил пытаемся отыскать счастье, но так часто упускаем его из рук. Когда мы истощаем на это все силы нашей молодости, когда морщинки незаметно поселяются в уголках наших глаз, – лишь тогда мы начинаем понемногу понимать, что значит жить…
Жунье сама не могла объяснить себе, почему в течение многих лет отвергала вполне полноценного Сянцяня и отчего теперь обратилась к нему – инвалиду. Жунье внезапно почувствовала привязанность к нему. Пожалуй, даже почувствовала себя его женой. Ей следовало взять на себя ответственность.
Как бы невероятно это ни выглядело, Жунье изменилась до неузнаваемости. Пропали ее девичьи розовеющие щеки, ее лучистые глаза, горящие первой любовью, но исчезла и мертвенная бледность разочарования, и невыразимая тоска во взгляде. Теперь взору представала взрослая женщина, хранящая свою тайну. Следовало ли жалеть ее? Радоваться за нее? Буря прошла, и на море воцарились спокойствие, тишина, безмятежность…
Жунье быстро схватила сумку и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью. Она прошагала по коридору и вошла в кабинет У Хуэйляна, секретаря комитета комсомола.
– Сянцянь повредил себе ноги. Мне нужно взять отпуск – нужно в больницу, – сказала она.
Хуэйлян сидел в кресле и не верил собственным ушам: он знал, что отношения между Жунье и ее мужем были чисто номинальными. Он растерялся и не знал, как реагировать. Слышать такие вещи из уст Жунье было еще поразительнее, чем слухи о самом происшествии.
Хуэйлян пришел в себя, вскочил и взволнованно залепетал:
– Конечно-конечно, иди спокойно, о работе не беспокойся. На сколько нужно – на столько и отпустим, если что, ты только скажи…
Жунье молча кивнула и поспешно вышла из кабинета. Она быстро купила целую сумку еды в ближайшем магазине и села на автобус до больницы в районе Северной заставы.
Прежде чем войти в палату, остановилась в коридоре, изо всех сил стараясь успокоиться. Жунье не ожидала, что все произойдет так быстро – и вот она действительно стоит перед палатой мужа. Мужа? Да, мужа. Только сегодня Жунье признала свою с ним связь. Спокойствие никак не давалось ей – наоборот, она чувствовала, как суетливо скачут мысли. Жунье оперлась о стену коридора, не зная, как войти в палату. Она знала, что следующие несколько шагов навсегда изменят ее судьбу. То был переломный момент ее жизни.
«Может, все переиграть? – спросила она себя, но тут же ответила: – Нет».
Она вошла в палату и первое, что увидела, были две культи. Жунье не была слишком напугана – этого следовало ожидать. Она перевела взгляд на лицо Сянцяня. Он лежал, плотно закрыв глаза. «Или спит, или в забытьи» – промелькнула мысль.
Его лицо было полно боли, сквозь которую проглядывали не знакомые ей мужественность и решительность. Его волосы были зачесаны назад, как раньше, лоб казался широким и светлым. Жунье с удивлением поняла, что никогда прежде не замечала, что у Сянцяня такое привлекательное лицо.
Из ампулы капельницы тихо капал физраствор с глюкозой. Медсестры не было на месте, в палате стояла звенящая тишина. Жунье слышала, что сердце стучит в груди, как барабан. Она подошла и тихо села на табурет рядом с больничной койкой.
Внезапно две слезинки тихо скользнули из уголков его глаз. Он не спал.
После минутного колебания она вынула платок и осторожно промокнула лицо мужа. Он открыл глаза… Удивлен? Не удивляйся. Это я. Я здесь, чтобы быть с тобой. Я буду сидеть у твоей постели, я буду ухаживать за тобой, чтобы ты мог залечить свои раны. Не закрывай глаза, гляди на меня. Я так надеюсь, что ты поймешь: я вернулась к тебе, я больше никогда не уйду…
Когда Сянцянь открыл глаза и увидел, что перед ним не медсестра, а Жунье, лицо его внезапно стало похожим на физиономию обиженного малыша, обретшего после всех обид ласку матери. Он зажмурился, и слезы ручьем хлынули из глаз. В это мгновение он, казалось, позабыл обо всем, даже о своих ногах. Он чувствовал себя парящим в мягких объятиях неспешных облаков. Любовь моя, неужто ты наконец услышала неумолчный зов моей души?..
Жунье отерла слезы носовым платком и тихо сказала:
– Не мучай себя. Все уже случилось, ничего не изменишь. Когда все зарубцуется, можно будет сделать протезы…
Эти простые слова утешения звучали для Сянцяня, как ангельские голоса. Он плотно закрыл глаза и молчал. Сердце его колотилось, как безумное. Он до сих пор не мог поверить, что у его постели сидит та, о ком он столько мечтал, из-за кого страдал так сильно.
Но это была она.
«Ты счастлив?» – спросил он себя. Нет. Какая польза от такого счастья! Все разрушено, все сломано – о каком счастье может быть речь? Может, она пришла исполнить свой последний долг перед умирающим, перед самым концом…
Но, любовь моя, я счастлив и этим. Ты здесь, и это хорошо. Сколько я отдал за тебя и как рад я получить твой ответ, прежде чем я уйду из этого мира. Сколь совершенна последняя точка, которую я собираюсь поставить…
Он вспомнил «Подлинную историю А-Кью»[51], которую читал в школе. Бедный А-Кью, как ни старался, так и не смог дорисовать последнюю точку перед смертью. Но он доволен, что у него все-таки получилось придать ей завидную округлость.
– Не смотри на все угрюмо. Не бойся, я буду заботиться о тебе всей душой. Я буду заботиться о тебе все время… Не так давно нам выдали две комнаты в общежитии администрации комсомола. Когда тебя выпишут из больницы, я заберу тебя домой… – шептала Жунье ему на ухо.
Неужели это говорила она? Да, она. Он открыл глаза и недоверчиво посмотрел на Жунье.
– Поверь мне… – Ее красивые глаза искренне смотрели на него.
Он вновь прикрыл веки. Он был счастлив. Теплая волна захлестнула его сердце и прокатилась по телу. Он не мог понять, отчего она дарит ему такую нежность. Но он уже начал верить: то, что искалось, действительно явилось перед ним…
– Я пропащий человек… – сказал он унылым слабым голосом.
– Нет, пока ты жив, все может начаться снова, – сказала она твердо.
– Нет, нет, мы можем развестись сейчас… Пожалуйста, прости меня. Из-за того, что я… любил тебя… я причинял тебе боль все эти годы… но ты не знаешь, ради тебя… – Сянцянь не мог продолжать и, дергая губами, беззвучно заплакал.
Нарастающий поток нежности залил сердце Жунье. Она невольно наклонилась и приложила лоб к заплаканным щекам Сянцяня, мягко погладила его темные густые волосы и сказала:
– Теперь я понимаю. С сегодняшнего дня я буду жить с тобой. Ты должен верить мне…
Сзади донеслось мягкое покашливание. Жунье поспешно встала и увидела, что медсестра стоит уже на середине комнаты с белой фарфоровой емкостью в руках.
Когда медсестра сменила ампулу капельницы, Жунье спросила:
– Когда можно будет выписаться?
– Недели через четыре раны затянутся. Но выписаться можно через два месяца, не раньше…
Жунье молча кивнула.
Через некоторое время пришли Ли Дэнъюнь и его жена. Они были очевидным образом поражены появлением Жунье. Та тоже немного смутилась. Она хотела назвать их «папа и мама», но это было так непривычно, что она так и не решилась – просто сказала:
– Я позабочусь о нем. На работе уже отпросилась. Вам надо поберечься, побольше отдыхать, не нужно приходить слишком часто. Есть я…
Ли Дэнъюнь и его жена стояли перед больничной койкой и никак не могли взять в толк, что происходит. Они даже не мечтали о том, что Жунье станет присматривать за сыном, случись у него беда. Поди ж ты! Они не знали, что сказать невестке, которую успели возненавидеть. В этот миг вся прошлая неприязнь растаяла без следа. Они знали, что, возможно, лишь она способна заставить сына обрести уверенность в том, что он сможет жить дальше. Они были благодарны ей. Мать Сянцяня вытерла слезы и сказала:
– Пока ты хранишь это в душе, мы с отцом будем помогать вам, как сможем…
Ли Дэнъюнь стоял в сторонке с красными от слез глазами. Он не мог говорить от нахлынувших переживаний…
На следующее утро, через двадцать четыре часа после операции, с согласия доктора Жунье начала понемногу кормить мужа жидкой пищей. Она налила апельсиновый сок, который принесла с собой, в небольшую ложку, встала на колени у кровати и осторожно поднесла ее к губам Сянцяня. Он открыл рот и проглотил содержимое – сладкий нектар, смешанный с горькими слезами…
В полдень в палату пришла мать Сянцяня и сказала, что сменит Жунье – пускай та отправляется отдыхать. Жунье уступила под ее напором и попрощалась до вечера, когда ей предстояло вернуться и сменить свекровь.
Она вышла из больницы на улицу, чувствуя, что шаги никогда прежде не были столь легки. Солнце тепло освещало пешеходов, и на их лицах светились улыбки. По обе стороны улицы плясали зеленые листья платанов. На перекрестке у подножия Воробьиных гор на большой клумбе раскрылись невероятные цветы. Весь город был наполнен тем же, что и ее сердце, – покоем и бодрым ощущением полноты жизненных сил.