Сяося сорвала розоватый вьюнок и внимательно глядела на него, улыбаясь уголками губ, словно на нем было что рассматривать – что-то забавное или интересное. Шаопин крепко сжимал обеими руками колени и не отрываясь смотрел на пустой аэропорт.
– Вот и выпуск… – Сяося первой нарушила молчание. – Он сидел в классе, понимаешь, и тут одна из девочек позвала его…
– Одна из девочек? Позвала его? Кого? – Шаопин нервно и удивленно повернулся, чувствуя себя сбитым с толку.
Сяося все еще улыбалась, не глядя на него, не отводя глаз от своего вьюнка, и продолжала говорить:
– Так вот, одна из девочек попросила его выйти. Он вышел, и она сказала ему в коридоре: «Я хотела тебе сказать: давай встретимся через десять лет»…
– Зуб даю, речь не о какой-то там девочке. Речь о тебе, Сяося, не так ли? – стремительно краснея, перебил ее Шаопин.
Сяося, не обратив на его слова никакого внимания, продолжала гнуть свое:
– После этих слов он спросил ее: «Зачем?», а она ответила: «Мне интересно, каким ты станешь. Ты ведь очень нравился мне все эти годы».
– Это ты хотела сказать мне сегодня? – Шаопин не удержался и опять перебил ее.
– Он спросил ее: «Почему же ты раньше молчала?», а она усмехнулась: «К чему было говорить? Тебе так нравилась Нина», – гнула свое Сяося.
– К чему мне слушать эту историю про любовный треугольник? – воскликнул Шаопин.
– А он с ощущением какой-то досадной и грустной утраты сказал: «Где же и когда мы встретимся?» «Через десять лет, двадцать девятого мая, в восемь часов вечера, в среднем пролете между колонн Большого театра».
– Думаешь, за десять лет что-то изменится? Квадратные колонны округлятся? – с горькой иронией вклинился в ее рассказ Шаопин. Потом он замолчал, позволяя Сяося закончить свою романтическую историю.
– «А если там нечетное число колонн?» – спросил он. «Там восемь колонн…. Если я очень изменюсь, ты узнаешь меня по портретам». «Что же, к тому времени и я буду знаменитым… Во всяком случае, я приеду на собственной машине…» «Вот и хорошо, ты покатаешь меня по городу»… Так они расстались. Прошли годы. Потом была война…
– Война? – Шаопин удивленно посмотрел на Сяося, опьяненную собственной историей. Он окончательно запутался.
– Да, война. Началась война. Она бросила университет и поступила в авиационное училище. Потом она умерла. Студент, которого она любила, лежал в военном госпитале – там он услышал по радио, что майору авиации Румянцевой присвоено звание Героя Советского Союза…
– Да ну тебя… Так это советская история? – Шаопин напряженно выдохнул.
– Подожди, история еще не закончена, – Сяося все смотрела на цветок в руках. Улыбка незаметно сошла с ее лица. – «Жизнь шла дальше, – пишет автор. – Порой я вдруг вспоминал о нашем уговоре, а за несколько дней до срока почувствовал такое острое, щемящее беспокойство, будто все прошедшие годы только и готовился к этой встрече».
– А потом? – прошептал Шаопин.
– Потом он решил в назначенный день поехать к Большому театру, как они уговорились. Купил букет ландышей у цветочницы и пошел к среднему пролету между колонн Большого театра. Их и в самом деле было восемь… Постоял там немного, затем отдал ландыши какой-то худенькой, сероглазой девушке в спортивных тапочках и поехал домой… Потом он писал: «Мне хотелось на миг остановить время, оглянуться на себя, на прожитые годы, вспомнить девочку в коротком платье и узкой кофточке… вспомнить слепоту своей юношеской души, так легко прошедшей мимо того, что могло бы стать судьбой».
– Что это за книга? Дашь почитать? – крикнул Шаопин, вскакивая с травы.
Сяося вынула из нейлоновой сумки изданную в прошлом году «Советскую литературу».
– Вот книжка. Рассказ называется «Женя Румянцева», автор – Юрий Нагибин.
Шаопин подошел к ней и, не принимая из рук книгу, встал перед Сяося, еле сдерживая дрожь. Девушка подняла голову и посмотрела на него нетерпеливым, ободряющим взглядом. Он раскрыл свои сильные руки и крепко обнял ее. Она уткнулась головой ему в грудь и с чувством произнесла:
– Два года спустя, именно в этот день, в это же время, где бы мы ни оказались, что бы мы ни делали, мы должны вновь увидеться здесь…
– Обязательно, – ответил он.
Глава 22
Под самый вечер Шаопин и Сяося спустились с холма. Они условились у реки о следующей встрече и скрепя сердце расстались. Сяося вернулась к себе домой, Шаопин решил, что еще рано возвращаться, и пошел посидеть у Цзинь Бо.
Он шагал, сгорая от волнения, по дороге у реки прямо к мосту. Шаопин чувствовал, как легко несут тело быстрые ноги. Летняя жара отступила, и прохладный вечерний ветер дул с реки, путаясь в его густых черных волосах. По реке и ее притоку плыли огни, переливаясь золотым и серебряным блеском.
До сих пор Шаопин не мог поверить в то, что случилось. Он впервые в жизни обнял девушку и поцеловал ее. То была сладость любви. Его юность осветилась чистым сиянием, и он по-настоящему ощутил, что такое счастье. Что бы ни ждало его в будущем, он мог с гордостью сказать: «Я не жил напрасно».
Порой он спешил, порой замедлял шаг, чтобы немного успокоить сердце. Впереди маячила большая улица, где шумели людские голоса. Знаете ли вы? Знаете ли, что совсем рядом с вами есть простой рабочий и дочь секретаря окружного парткома, которые любят друг друга? Может быть, никто из вас не поверит. Такое бывает только в сказках. Но это правда.
Зачем идти к Цзинь Бо? Рассказать ему об этом? Как он хотел поведать другу обо всем, как хотел поделиться своим счастьем! «Поделиться» звучало глупо… Да и зачем приплетать Цзинь Бо? Конечно, он расскажет ему, но не обязательно прямо сейчас. Точно так же, как товарищ поступил с той тибетской любовью, – секрет лучше раскрыть через некоторое время. Любовь, горькую ли, сладкую, сперва нужно было прочувствовать самому.
Если не идти к Цзинь Бо, то не возвращаться же было к себе. Нет, хотелось медленно, вдумчиво вспомнить все, что только что произошло…
Шаопин заметил, что уже смешался с толпой у Восточной заставы. Он резко остановился и невольно бросил взгляд на низкую кирпичную стену у тротуара. Пронизывающий холод пополз по затылку вдоль позвоночника, обнимая все тело. Он внезапно стал чутким и слабым, как гриппозный больной, у которого упала температура. Все произошедшее вдруг оказалось далеко, а настоящее приблизилось и зависло перед глазами. Ноги сами несли его к кирпичной стене. Здесь он ждал, едва оказавшись в Желтореченске, своего первого подрядчика и потом приходил сюда не раз.
Он наклонился и, не в силах сдержать порыва, провел по стене грубой ладонью. Здесь так часто покоилась, прислоненная к кирпичу, его убогая укладка… Бесконечная тоска захлестнула сердце Шаопина. Чему радуешься? Разве стало лучше, чем раньше? Понежничал немного с дочкой партсекретаря и позабыл обо всем на свете? Ничего, ни-че-го не поменялось в твоей жизни. Все так же мотаешься между людьми, как перекати-поле, тыркаешься и здесь и там, продаешь свою силу, свой пот, чтобы заработать какие-то гроши на семью и на пропитание. В будущем нет и не может быть никакой уверенности, а время проходит, утекает безвозвратно…
Шаопин стоял у стены, в глазах сверкали слезы, размывая силуэты людей и отсветы уличных огней. Он, разнеженный любовью, с запоздалой горечью осознавал, что даже сейчас они по-прежнему принадлежали двум разным мирам и что пока Сяося будет взлетать все выше, эти миры будут расходиться только дальше и дальше.
Шаопин заставил себя немедленно вернуться к реальности. Он крестьянский сын, разнорабочий, разве может он позволить себе баловаться романтическими чувствами? Да, он обнял и поцеловал дочь партсекретаря, но значит ли это, что он может жить с ней? Как, будучи такими разными, они могут соединиться одной любовью? Любовь ли это с ее стороны или просто юношеский порыв? Сумеет ли она сохранить это чувство?
Шаопин чувствовал ее искренность… Невольно он вспомнил об отношениях своего брата с Жунье. Неужели он наступит на те же грабли? Нет, он ни за что не поспешит связать свою судьбу с деревенской девчушкой, лишь бы убежать от невозможной любви. Какой бы безжалостной ни оказалась судьба, он не сдастся. Он будет бороться за свое будущее. Это совсем не значит, что он станет жить с Сяося. И без нее он продолжит идти своим путем. Смысл жизни не в том, чтобы получить что-то, гораздо важнее чувствовать, как наполняется, как наливается жизненным обилием наша душа. С набожностью и страстью верующего следует пестовать свои идеалы.
Шаопин окончательно вернулся в свой мир. Его сердце, еще недавно купавшееся в теплых лучах счастья, теперь переполняли тяготы и заботы. За один короткий день он побывал на вершине блаженства и опять очутился на самом дне. Быть может, ему суждено раз за разом стирать со щек разъедающие кожу слезы?
Спустя два дня он немного успокоился. Работы подходили к концу, и Шаопин опять стал думать о том, куда направиться дальше. Он не чувствовал достаточной смелости, чтобы снова идти к мосту и дожидаться там, пока его «купят».
Ощущение тяжести и тревоги сильно ослабило его влечение к Сяося. Здесь, на перекрестье счастья и несчастья, в сердце поселилась глубокая боль. То счастье, что было совсем рядом, оказалось далеким миражом – он не мог его отпустить, но оно уходило из-под рук, утекало сквозь пальцы, оставляя привкус чего-то необъяснимого. Казалось, порой лучше жить в совершенном горе и одиночестве.
Целых два дня, работал ли Шаопин, лежал ли ночью в своем доме без дверей и окон, он думал о себе и Сяося – даже во сне. Чем больше он думал, тем горше ему становилось. Его страсть медленно остывала, как кусок железа, вытащенный из огня…
Вечером, после ужина, они уговорились встретиться в кабинете ее отца. Конечно, эта новая встреча на прежнем месте будет отличаться от прошлых. Они уже переступили черту. Теперь их связывали совсем иные отношения. Шаопин вовсе не собирался пропускать встречу из-за своего уныния. Он взволнованно ждал момента, когда вновь увидит любимую.