Вскоре Шаопин допил водку и сказал, что ему нужно вернуться и хорошенько выспаться, чтобы завтра утром пройти медкомиссию. Он взял полбутылки уксуса, что нацедила ему жена старшего Вана, и попрощался с этими добрыми людьми. О деньгах за уксус они больше не заговаривали.
Шаопин тихо пошел назад вдоль железнодорожного полотна. Теперь каждый огонек на холме казался ему роднее и ближе. Везде, где есть люди, нет места холоду. Шаопин стал думать о том, чем мы больше всего дорожим в этом мире. Деньгами? Властью? Добрым именем? Все это неплохо. Но ничто не может сравниться с теплотой человеческой доброты. В ней заключена истинная красота жизни.
Он вернулся в общежитие, проглотил две холодные булки и лег на нары.
Рано утром его разбудил гудок поезда. Шаопин вскочил на ноги, спешно умылся и достал из-под кровати бутылку шаньсийского выдержанного уксуса. Он закрыл глаза и сделал несколько больших глотков. От кислоты свело все тело. Какое-то время он чувствовал, что в животе жжет, как от угольев.
Шаопин взялся рукой за грудь и весь в поту вышел из общежития. Согнувшись пополам, он пополз по земляному склону, пересек железнодорожные пути и направился к госпиталю. Когда он добрался туда, врачей еще не было. Шаопин присел на корточки у кирпичной стены, с нетерпением ожидая момента, который решит его судьбу.
Сердцебиение снова участилось. Чтобы успокоиться, он заставил себя неторопливо осмотреться: перед ним лежал прямоугольный двор, засаженный павловниями и тополями. Спереди торчала полуразваленная клумба без цветов, на ней росло несколько невысоких падубов. Они были неподрезанные, лохматые. Рядом с клумбой высилась единственная на всем руднике плакучая ива. Ее нежная крона выглядела совсем чужой этому месту. Между двумя тополями была натянута нейлоновая веревка, на ней висели белые простыни и больничные халаты. За внутренним двором поднималась Желтая гора. Склон холма сбегал вниз, к железной дороге, на холме стояло частное фотоателье. За невысокой кирпичной стеной открывался вид на впечатляющую панораму рудника на востоке. На западе высилось семейное общежитие, на крыше которого лесом стояли самопальные телеантенны…
В восемь часов начался, наконец, осмотр. Проверяли только то, по чему в прошлый раз вышли неудовлетворительные показатели. Давление мерили у четверых. Шаопин был последним. Проверяющих было двое: мужчина и уже знакомая врач. Первых троих прогнали быстро. У одного из них давление все равно было выше нормы, он даже разрыдался. Это был парень из деревни на Великой равнине.
Шаопин в ужасе жался на табурете. Врач с серьезным лицом, ничуть не обнаруживая, что узнала его, надела на голую руку манжету. Он стиснул зубы, словно от боли. Звук резиновой груши разносился в пустом кабинете, как летний гром. Но вот он стих. Рука постепенно расслабилась.
Врач посмотрела на тонометр. Шаопин посмотрел на ее лицо – на нем мелькнула едва заметная улыбка. Потом она сказала:
– Опустилось. Верхнее сто двадцать, нижнее восемьдесят.
Шаопин был ошеломлен.
– Ну, что же вы сидите? Вы прошли, – врач с улыбкой кивнула, открыла выдвижной ящик и вложила ему в руку вчерашнюю сетку из-под яблок.
Он взглянул на нее с бесконечной благодарностью и спросил осипшим голосом:
– Кому мне сообщить?
– Мы сами уведомим начальство.
Он широкими шагами вышел из коридора во двор. Шаопин чувствовал себя так, словно сбросил со спины тяжелый камень. Он выпрямился и медленно выдохнул в голубое небо спелой осени. Теперь и он стал частью рудника – и рудник принадлежал ему…
Глава 3
– Ну что же, все здоровы. Я еще у вас там не был, говорят, вы там Париж устроили: зеркала, бриллиантин, все дела, кровати чуть не под балдахином. Через пару дней мы из вас дурь-то повыбьем. Образованные, ишь! Школы они кончали, читать умеют. В шахте такая темень, что там вам это не пригодится. Работать будете под моим началом. Ловчить мне не сметь. Живем по регламенту. За свои руки-ноги-головы сами отвечаете. Я тут слышал, что вы все чьи-нибудь сынки, но в шахте на папке не выедешь. Если убьешься насмерть, – значит, так тому и быть. Работаем без спешки, спокойно. В нашей шахте можно хоть сто лет копать, еще нашим внукам хватит… У нас тут не абы где, у нас тут шахта номер пять, образцовая команда. Почетные знамена не знаем куда девать – вся стена завешана. А раньше еще больше было, да какое-то мудло стянуло. Небось, бабе своей на наволочки – атлас-то знатный… Вы парни молодые, у вас все впереди. Взять, к примеру, меня, Лэй Ханьи. Я человек простой, читать-писать – это не по моей части. Когда на шахту пришел, даже про компартию и не слышал. А теперь я партиец, теперь большой человек, работаю помаленьку… Кто у вас там? Сигареткой-то вашей модной угостите, нечего жаться.
Так говорил начальник пятой шахты на собрании в учебном центре перед откомандированными на рудник новыми работниками.
Шаопин сидел на низкой железной лавке вместе с остальными. В комнате было сильно накурено. Новые шахтеры слушали начальника с широко раскрытыми от ужаса глазами. Старые рабочие не слушали, а жадно курили перед очередным спуском. Они дымили, разговаривали и смеялись, в комнате стоял ровный гул голосов.
Начальник взял из рук старого рабочего папиросу с бумажным мундштуком, прикурил, сделал несколько затяжек, а потом велел человеку из канцелярии зачитать список новоприбывших. Заслышав свое имя, парни вскакивали и откликались «Здесь!»
После переклички начальник продолжил свою речь.
– …Как все меняется-то. Имена совсем другие, чем у нашего поколения. Интеллигентские имена-то, Вэньцзюни всякие, Шаопины, Юншэны… Юншэн – ничего имя, надежное, для шахтера самое то. Женатые есть? Встаньте.
Двое или трое, покраснев, поднялись на ноги.
– Да, парни, самые сладкие ваши деньки-то того…
Народ заржал. Женатые поспешно сели обратно и смущенно склонили головы.
– Ну да ничего, обождите немного, подзаработайте деньжат – там сообразите себе гнездышко, заберете своих красавиц… Я вот еще что сказать хотел…
Тут несколько старых рабочих встали со своих мест, подошли к начальнику и, фамильярно похлопав его по лысой макушке, прогудели:
– Слушай, кончай бухтеть…
Командир усмехнулся и отступил из-за стола. Собрание кончилось. Это был первый урок шахтерской жизни.
Потом новобранцев собрали на инструктаж. Техники и инженеры представили производство, объяснили правила безопасности. Приехал человек из профсоюза и подробно рассказал о шахте.
Через десять дней они впервые спустились под землю. Все новобранцы пришли в трудно объяснимое волнение. Им выдали спецовки, сумки и фонари. Перед шкафчиками все болтали, улыбались, надевали новые синие комбинезоны, вешали на шею белоснежные полотенца. Сзади на поясе болтались аккумуляторы, фонари ярко сияли на жестяных касках. Некоторые, как актеры перед первым выходом на сцену, гляделись украдкой в круглые карманные зеркальца. Кругом было так аккуратно и чисто, как на съемочной площадке, в декорациях шахты.
Первым неприятным сюрпризом стал запрет на сигареты, спички и зажигалки. Хотя об этом говорили во время инструктажа, все растерялись. Одевшись, шахтеры пошли за старшим группы и инспектором по безопасности к устью через длинный темный тоннель, отходивший от купальни. Каждого облапал табакотрус.
Шаопин должен был идти третьим заходом. Он вошел в черную клеть, и сердце с непривычки екнуло. Перед ним лежал совершенно новый мир. То был момент перелома.
Раздался резкий звонок, и клеть скользнула вниз по стволу. Солнце исчезло… Клеть провалилась в глубину и темень. Все вцепились в железные поручни. Никто больше не разговаривал. Они слышали только нервное пыхтение и шум воды, стекающей по неровной поверхности ствола. От ужаса сердце забилось где-то в горле.
Через минуту клеть медленно опустилась до зумпфа. Перед ними замаячили огни, рельсы, вагонетки, трубы, просеки, порода… Разные звуки и отголоски мешались в один небывалый мир, от которого рябило в глазах.
Все новые рабочие молчали. На душе было что-то невыразимое, трудноописуемое. Оказавшись наконец в шахте, они убедились, что это не фантазия.
Но самое серьезное было еще впереди. Их вывели в большой штрек, и они зашагали по бесконечным рельсам. Поверхность под ногами была залита грязной водой и жидкой глиной, на которой время от времени оскальзывались люди и лошади. Весь путь был окутан зловонием.
Они шли очень долго, в выработке было совершенно темно. Шедший впереди инспектор плечом распахнул тяжеленные створки вентиляционной двери и повел их в отворот штрека. Было тихо и темно. Только свет фонарей на касках едва-едва освещал путь под ногами. Они ступали, как первый человек по Луне.
Пройдя под уклон метров сто, свернули в еще более узкий отворот. Здесь уже нельзя было стоять в полный рост. Стальные тавры крепи и тут и там держали кровлю забоя. Время от времени сверху начинала сыпаться угольная крошка, и земля казалась шаткой и ненадежной.
Все шахтеры незаметно для себя испуганно потянулись друг к другу, взялись за руки, вцепились в спецовки. Выработка вмиг избавила их от самонадеянности и надменности. Они поняли, что здесь не выжить без взаимопомощи. Именно здесь ковался дух шахтерского братства.
Наконец вышли в рабочий забой. Здесь только прошел выпал, дым еще не успел рассеяться. Забойный конвейер грохотал и подрагивал. Старший проходчик, напрягая жилы, лихорадочно вставлял стойку. Другой шахтер сжимал ножку в пятьдесят килограммов. Третий суетливо ставил деревянные и бамбуковые подпорки. С верхняка брызгало крошкой породы. Крепь так давило землей, что со всех сторон раздавался визжащий скрежет… От ощущения опасности и напряжения перехватывало дыхание, била дрожь.
Новички в панике ползали на четвереньках между стоек по рабочему забою. Многие роняли каски на груды угля и никак не могли их нащупать, растеряв все свое обмундирование…
К подъему большинство новобранцев, с вытянувшимися лицами, совершенно подавленно прошагали через темный туннель, сдали в ламповой фонари и пошли мыться. Новенькие спецовки выглядели теперь как со свалки. Их чистые лица были теперь черны, как у судьи Бао.