В общежитии Шаопин заметил, что его шумные соседи притихли. Кто-то сунул ему сигарету. Два часа под землей сокрушили все преграды, отделявшие его от этих выросших в достатке парней, лица их были бледны. Один всхлипывал, уткнувшись лицом в свое атласное одеяло.
Шаопин был спокоен. Он и не рассчитывал на особенно легкую жизнь. Сказать по чести, и ему быт шахты показался довольно суровым. Но у него уже был опыт выживания в самых сложных условиях. Он справится. Да, прежние шрамы на спине еще ныли, но Шаопин радовался, что не нужно теперь думать о том, чем бы набить живот и что надеть, теперь его ждет внушительная зарплата и официальное трудоустройство.
На следующий день все новобранцы сдавали экзамен. Вопросы в тесте были очень простые – например, что такое крепь, каковы признаки высокого уровня газа, какова опасность газа для шахты и тому подобное. Был и вопрос, предполагавший развернутый ответ: опишите, как вы представляете себе свой вклад в общее дело. Все это было тысячу раз говорено во время обучения.
Некоторые из новобранцев, мечтавшие улизнуть с рудника, специально отвечали что попало, думая, что если они не смогут сдать экзамен, у них наконец-то появится предлог свалить ко всем чертям из этого треклятого места. Так они сумеют объясниться с родителями и знакомыми – все лучше, чем просто сбежать. Родители раззвонили по всей округе об их отъезде. Они употребили все свои связи, чтобы пристроить их на шахту. Друзья от души поздравили их с официальным назначением. Разве можно теперь просто взять и сбежать? Лучше провалить экзамен. Что такое крепь? Крепь – это клюка.
Однако через два дня перед воротами вывесили списки. Приняты были все, более того, все получили больше семидесяти баллов. Шаопин занял первое место с самым высоким баллом – он набрал сто из ста. Пожалуй, он был единственным, кто отнесся к испытанию всерьез.
Перед официальным первым спуском с рудника сбежало больше двадцати новобранцев, один – из общежития Шаопина. Но большинство все же осталось. Их уже держало чувство собственного достоинства. Как бы ни было тяжело, они должны были выдержать первое испытание жизни.
На собрании перед спуском Шаопин опустился на скамейку и тут заметил рядом хэнаньца – старшего Вана, – одолжившего ему полбутылки уксуса. Он уже знал, что того звали Ван Шицай и он был известным на всю округу старшим проходчиком, начальником первой бригады. По счастливому совпадению Шаопина определили к нему в ученики – главным образом потому, что он занял первое место на экзамене. Шаопин был очень счастлив. Он знал, что Шицай – человек хороший. Это было важно.
В забое у каждой бригады было по семь – восемь участков. За каждый участок отвечал старший. Как правило, работали по трое – старший проходчик и двое помощников. Когда срабатывал заряд в шпуре, они должны были быстро ставить крепь. Это был самый важный момент, предполагавший молниеносность и решительность – иначе они рисковали обрушить кровлю. Бригадир кричал, из вентиляционного штрека выскакивали люди. На голову сыпался выпал, старший ввинчивал стальной брус. Остальные, как ассистенты в операционной, напряженными, быстрыми движениями передавали бамбуковые и деревянные стойки. Каждая свободная секунда употреблялась на то, чтобы, разрыв выпал, отыскать самый низ обделки, поддержать брус, воткнуть подпорки и уложить верхняк, чтобы старший мог одним резким хлопком закрепить главную опору… Все происходило в тревожном молчании, как во время спасения умирающего на операционном столе. Единственная разница заключалась в том, что они ворочали тавры по пятьдесят килограммов в густом лесу беспорядочно воткнутых подпорок, под дугами и слоями угля, пока над головой неистово дрожали стенки смертоносных шпуров. Здесь, в тесноте забоя, не разгибая спин, они вершили свой тяжелый, напряженный, спорый труд. Их мотало из стороны в сторону под весом стальных ножек. Но стоило споткнуться на безжалостно скользкой породе, как в мгновение ока все они превратились бы в груду раздавленной плоти.
Едва крепь была установлена, старшие опускались на корточки. Проходчики отдыхали. За дело принимались добытчики, накидывавшие отваленный уголь… Каждая бригада вела три проходки, и каждый раз после отпалки нужно было сделать еще одно отчаянное усилие. Так в беспокойной, тяжелой работе проходил день. Обычно за восемь часов все сделать не успевали, на-гора выезжали часов через десять.
Пока другие старшие отдыхали, лежа во тьме на выпале, Шицай не отдыхал. Он всегда брался за лопату и помогал своим ученикам накидывать уголь. В забое он почти не говорил, только отдавал отрывистые команды. Его низкий голос гулко разлетался под сводами, отметая любые возражения.
Вторым его учеником оказался совершенно неотесанный детина. Звали его Ань Соцзы, он появился на шахте еще за несколько лет до того и был далеко не новобранец. Соцзы был высоким и крепким мужчиной – очень сильным, но не очень ловким. Пользуясь своим правом «старослужащего», он все норовил поерничать над Шаопином и поучить его жизни. Порой шутил довольно глупо. Например, испражняясь в темноте, где не надо, посылал кого-нибудь в тот угол «за инструментом», а после – радовался, как младенец, и ржал, сверкая белыми зубами.
Незаметно пролетел месяц. В начале ноября в Медногорске выпал первый снег. В тот день, около десяти утра, Шаопин выехал со смены и с радостью увидел, что снаружи все стало белым. Снежинки еще кружились в воздухе, земля была окутана теплом. Когда он уходил в забой прошлой ночью, небо было усеяно звездами, как иссиня-черное полотно, залитое призрачным лунным светом. Шаопин не ожидал, что вынырнет в такой кристально-чистый, пронизанный хрустальным блеском мир. Он счастливо погрузился в эту красоту.
Был и еще один повод для радости – Шаопин вот-вот должен был получить свою первую зарплату. Отмывшись, он побежал сразу в канцелярию на втором этаже, мысленно подсчитывая деньги. Только он и двое других ребят из деревни выходили целый месяц во все смены. Им присвоили четвертый разряд, вместе с оплатой по нарядам выходило сто тридцать юаней – здоровенная сумма!
Войдя в кабинет, он увидел, что там полно людей. Очереди не было, но на столе у конторщика высилась змейка из печаток с табельными номерами. Шаопин поставил свою печать следом за другими, а потом стал смотреть, как конторщик разрезает ножницами бумажные ленты на пачках новеньких купюр.
Перед ним стояли двое новеньких. Один получил восемнадцать юаней, а другой – двадцать. Сидевший рядом на корточках старик Лэй сказал:
– Чего жрать-то в этом месяце будете? Одни прогулы! Того и гляди портки продать придется. Вы там не думайте, что у нас тут черная дыра. Тут у нас все по справедливости. Кто работает – тот и зарабатывает. А кто только на-гора шнырит, тот и сидит зубы на полку. Да даже если у тебя отец – начальник рудника, мне-то что!
Двое новобранцев тихо вышли из толпы, опустив головы. Конторщик приложил печать Шаопина к табелю и бросил ему пачку денег. Шаопин, даже не пересчитав банкноты, сунул их за пазуху и вышел из конторы на улицу.
Он отправился в почтовое отделение – отправлять. За вычетом расходов на еду и покупку белья у него осталось пятьдесят юаней. Он хотел отослать их все отцу. Это был торжественный момент. Шаопин мог себе представить, какое впечатление произведет этот перевод в Двуречье. Он почти видел, как отец, сжимая извещение, входит в темно-зеленые двери каменухинской почты…
Глава 4
Шаопин сам не заметил, как прошло полгода на шахте. За последние шесть месяцев он постепенно привык к новой жизни. Возбуждение, тревога и удивление первых дней сменились рутиной. Он не пропускал ни одного дня на работе, и каждый месяц выходил во все смены. Таких было мало и среди старых шахтеров. Те из новобранцев, что приехали с Шаопином и до сих пор оставались на руднике, не сбежав с него в первые же дни, были почти герои – несложно представить себе, что означала жизнь в тяготах и опасностях для этих избалованных парней.
Через полгода с шахты сделала ноги уйма народу. Конечно, сбежавших лишали места, и формально они опять становились крестьянами. Некоторые из тех, что остались, работали спустя рукава. Они отлынивали и ждали, пока отцы пустят в дело все свои связи, чтобы перевести их куда-нибудь еще. Время от времени кто-то распускал слух, что его родственник стал большой шишкой в провинции или в столице. В управление действительно несколько раз приходили «записочки» из центра, и, пожалуй, дюжину человек разобрали по разным инстанциям за пределами Медногорска. На рудник тянулась нескончаемая вереница автомобилей больших и маленьких начальников с подарками для работников управления. Все надеялись вызволить своих детей. Такие подношения помогали обыкновенно перебросить парней на более легкую работу, но никак не забрать их из шахты. Руководство шахты и не думало отказываться от этих приятных маленьких «сувениров», но отпускать всех своих работников тоже не собиралось.
Разумеется, у Шаопина не было никакого покровителя. Он не пытался покинуть рудник, а все больше радовался тому, что опасная и изнурительная работа шахтера давала ему стабильный, щедрый заработок. Деньги были очень важны. Он хотел отправлять их отцу – на удобрения, масло, соль, соевый соус, уксус и прочую хозяйственную мелочь. Ланьсян они тоже бы не помешали. Следовало, конечно, подумать и о себе – на что-то же надо было покупать книги, газеты и журналы, которые он так любил. Кроме того, у него была мечта – выстроить новый дом для родителей. Шаопин хотел сделать его самым красивым в Двуречье. Он не думал, что сам будет жить в этом доме, просто хотел доказать всей деревне, что младший Сунь – парень не промах. Он мечтал сделать все сам, не взяв ни юаня у брата, и оставить по себе добрую память. Из-за этого он не пропускал ни дня и сохранял неизменный пыл в своем тяжелом труде.
Вновь наступил день выдачи зарплаты – грандиозный шахтерский праздник. После восьмичасовой смены Шаопин выехал на-гора, вымылся горячей водой и пошел в контору. С пачкой хрустких банкнот он прошел через темный коридор и вышел за дверь. От яркого майского света сощурились глаза. С самой прошлой ночи, он не видел солнца. После смены солнечный свет часто казался теплым и непривычным.