Он открыл глаза и сделал глубокий вдох – ему очень хотелось втянуть свежий воздух и золотой солнечный свет в свои прокопченные легкие. Шаопин заметил, что далекие горы стали изумрудно-зелеными. На противоположных уступах пестрели полевые цветы. Это было прекрасное время. Весна уже подходила к концу, но летней жары не было еще и в помине. Шаопин соединил две самокрутки «паровозиком», жадно затянулся и зашагал домой.
В общежитии кроме него оставалось всего пятеро. Трое сбежали домой, один воспользовался связями и был переведен обратно в округ. В комнате стало просторнее, чемоданы, сумки и прочее барахло держали теперь на освободившихся нарах. В пещере царил беспорядок. Никто не убирал постели. На подоконнике валялись зубные щетки, чашки и немытая посуда. Посреди комнаты на проволоке моталась вонючая перепачканная одежда. Стекла в окнах были битые, с лучиками расходящихся трещин. Мыльница и таз с грязной водой валялись на полу. Из-под нар торчала обувь, носки и несколько пустых водочных бутылок. Единственным проблеском в этом царстве бардака были прикрепленные над изголовьями плакаты с улыбающимися актрисами.
У Шаопина уже была самая красивая постель во всем общежитии. За пару месяцев до того он купил москитную сетку. Дело было не в комарах – он просто хотел создать свое отдельное пространство, чтобы лежать и читать безо всяких помех. Еще Шаопин купил новенькую пару кожаных ботинок. Такие ботинки были верным признаком профессионального рабочего и вообще – выглядели знатно.
Когда Шаопин переступил через порог, то заметил, что все лежали по койкам. Он знал, что парни не в духе: денег получили не много. Старик Лэй при всей его грубости был совершенно прав: кто вертит шпуры, тот и получает, остальным – шиш.
В пещере царило ощущение уныния и пустоты, так резко контрастировавшее с полнотой напитанной трудом жизни самого Шаопина. Чтобы не раздражать других, он попытался сдержать свое веселье и молча, напустив на себя подавленный вид, юркнул под сетку, отделявшую его от внешнего мира.
Не успел он устроиться, как один из парней спросил:
– Шаопин, тебе чемодан не нужен?
Шаопин сразу понял, что у того кончились деньги и он собрался продать свой. Чемодан, конечно, не помешал бы. Ребята явно сообразили, чего ему не хватает. Он приподнял сетку и спросил:
– А почем?
– В Желтореченске такой ушел бы за тридцать пять. Ну, тут двадцаткой обойдемся.
Не говоря ни слова, Шаопин вскочил на ноги, отсчитал двадцать юаней и протянул товарищу, а потом перетащил к себе большой красивый чемодан с медными уголками. Пока он нес его, парень спросил:
– А хочешь мой синий свитер? Мне отец в Шанхае купил, я до свадьбы берег…
Шаопин знал, что сосед получил в этом месяце всего одиннадцать юаней – с такими деньгами было не протянуть до следующей зарплаты. Свитер был его лучшей одеждой, но теперь он собирался продать и его.
– Сколько возьмешь?
– Он стоил двадцать пять. Совсем-совсем не ношеный, отдам за восемнадцать.
Шаопин прибавил от себя еще двушку и вложил свитер в только что купленный чемодан. Тут другой парень, ткнув в наручные часы на своем запястье, сказал:
– Часы не хочешь?
Шаопин был ошеломлен. Еще несколько человек наперебой стали предлагать ему разные вещи – почти все они были довольно ценные. Все эти вещи Шаопин так или иначе планировал купить. Но ему было совершенно невыносимо брать их по дешевке у своих же товарищей. Он понимал, что они действительно намеревались распродать все что можно, лишь бы не мучиться с голоду. По выражению их лиц Шаопин заключил, что если он возьмет сейчас то, что ему предлагают, то поможет им преодолеть трудности.
Шаопин ни от чего не стал отказываться. И вот у него были наручные часы, чемодан и разная модная одежда. Вместе с ботинками и москитной сеткой это создавало ощущение роскоши. К тому времени его соседи оставили всякую заносчивость, наоборот, – со стыдом и страхом они признали Шаопина главным авторитетом их убогого обиталища.
Только труд дает силу. Шаопин преподал соседям важный урок – пример того, как следует относится к труду. Сложно было поверить, что когда он пришел на шахту полгода назад, ему было до них, как до небес. Теперь же жизнь бесцеремонно поменяла их местами. Шаопин заработал все это богатство собственным трудом. Он стал победителем. И хотя то было вполне мирное и законное завоевание, в сущности, оно было суровее любой войны. Побежденные потеряли не только имущество, но и душевное равновесие. Единственным способом освободиться от ига такой реальности было всецело отдать себя работе.
Двое – трое из этих ребят вскоре стали выходить в каждую смену. Шаопин стал в тот день их вождем и главой. Стоило ему кашлянуть, как все обращались в слух, словно вершилось что-то чудесное. Излишне и говорить, что его настроение в тот день было особенно прекрасным. Он решил погулять вечером немного по холмам. До сих пор у него не было времени пройтись вокруг рудника. Предстояла ночная смена, и до полуночи Шаопин был совершенно свободен.
Он гордо вышел из общежития, спустился по защитным креплениям склона и пошел на восток по дороге к площади перед зданием горного управления. Эта небольшая площадь была центром жизни всего рудника, как и площадка рядом со зданиями двуреченской бригады – главный источник всех окрестных сплетен. Ее окружали магазины, киоски, лоточники. Самая большая столовая для персонала тоже располагалась на возвышении перед площадью. Третий уступ террасированного склона был сердцем всего производства. Главный ствол шахты, вспомогательные стволы, вентиляционная сеть выработки, здания по обогащению угля, – все было здесь. Выше тянулась только поверхность, часто-часто усеянная полулегально нарытыми пещерками. Они были похожи на соты. Подъемная машина одного из вспомогательных стволов карабкалась на крутой склон, как лестница в небо, разделяя все поселение пополам и доходя до самой вершины. С той стороны горы, сбоку от лессовых уступов высились холмы из отработанной породы. Черные куски с грохотом сыпались с транспортера и днем и ночью…
Шаопин подошел к площади и увидел привычную суету. Холостые шахтеры, сжимая здоровенные миски, сидели на корточках на бетонном выступе перед столовой, глядя вниз, на площадь. Вокруг и тут и там кучковались отдыхающие рабочие, пялясь по сторонам. Долгое время пробыв под землей, они были полны живого интереса ко всему, что происходит на поверхности. Когда из здания управления выпархивала женщина, вся площадь приходила в движение. В этом мире, где женщины были редкими залетными птицами, они сияли, как солнце…
Шаопин спустился по крутому склону на южной стороне площади в овраг. На небольшом расчищенном участке на дне стоял Клуб горняков. Каждую ночь здесь крутили кино, и набивалась толпа народа. Прямо перед клубом была освещенная спортплощадка. Здесь шумел горняцкий «культурный досуг», но днем было на удивление тихо.
Ниже клуба, под горой бежала речушка. Она звалась Черной речкой и была вполне достойна своего названия. Вода в ней никогда не меняла своего мазутного оттенка. В верховьях она наверняка была прозрачней стекла. Горняки любили ее. Она выводила свою нежную песню, как загорелая веселая девчушка. Рядом с ней пропадали все тревоги и тяготы.
По обеим сторонам речки тянулись крестьянские огороды, то тут, то там вырастали склоненные к воде тополя. На майском солнце горели их зеленые листья. Одно из старых деревьев упало когда-то в реку и зацепилось за противоположный берег. Его оставили в воде, большие ветви срезали, и ствол превратился в мост – живой мост, шумевший изумрудными побегами.
Пройдя по мосту, Шаопин поднялся на пригорок. Холм на той стороне был невысокий, но дорога забирала резко вверх и ползла почти отвесно. Здесь был парк – люди часто гуляли в выходные и праздники.
Шаопин впервые пришел сюда. Достигнув ровной площадки на вершине холма, он понял, как здесь тихо. Вдали шумела рощица. Площадка была покрыта зеленой бархатистой травой и усыпана множеством маленьких цветов, среди них порхали стайки бабочек.
Он сел на траву и огляделся. Перед ним открылся весь рудник. Шаопин был потрясен и взволнован, увидев его мощь – все пять ли горной котловины, вытянувшейся с востока на запад, были заполнены строениями. Груды угля вздымались, как холмы, корпуса для обогащения взлетали ввысь, как небоскребы. Поезд, пыхая белым дымом, грохотал по третьей террасе…
Шаопин завороженно глядел на этот мир, где протекала его жизнь, и в сердце поднимался трепет. Он знал, что чужаки не поймут его. Они смотрят свысока на таких, как он. Их обзывают «чумазыми», «замарашками». Большинство женщин вернее выскочат замуж за крестьянина, чем за горняка.
Внезапно Шаопин вспомнил о Сяося. Еще до того, как он уехал из Желтореченска, девушка отправилась в провинциальный центр. Прошло уже больше полугода с их расставания. Он написал ей письмо только спустя три месяца на шахте. До этого им владели суета и смятение, и он не мог думать ни о чем другом. Судя по ответу Сяося, у нее было все благополучно. Шаопин знал, что скоро она проявит свои таланты и станет важной персоной в редакции. Но больше всего его беспокоило ее отношение к нему самому. Судя по письму, Сяося по-прежнему испытывала к нему чувства. Он видел их за каждым восклицательным знаком и многоточием во всех письмах.
Сяося все время моталась по провинции, и за последние полгода писем было не так много, как следовало бы ожидать от влюбленной девушки. Но и этого ему было достаточно. В темноте забоя Шаопин часто закрывал глаза и повторял про себя ее сладкие слова. Он страшно гордился, что окружающие и представить себе не могли, кто его девушка. Настоящий репортер провинциальной газеты! Никто бы не поверил. Шахтеру трудно было сойтись даже с безграмотной деревенской бабой. Скажешь тоже – репортерша! Брешешь, небось!
Иногда он сам не верил, что это правда. Все казалось сном. Быть может, то и правда была химера. Именно – химера. Разве могли они жить вместе? Что это, если не призрак, не иллюзия? Юношеская страсть, влюбленность, романтика, поэзия, не более того. Как могли они пожениться, построить семью, завести детей? Увы, в конечном итоге эти отношения обречены были закончиться трагически. Где-то в глубине его души прятался мрак.