Шаопин сам не заметил, как наговорил такую кучу слов. Он с насмешкой подумал: «Вылитый Футан!» Сяося глядела на него, не отрываясь, и сжимала своей тонкой рукой его крепкую руку.
– Ну и какие же у тебя еще «трезвые расчеты»? – с улыбкой спросила она.
– Еще… думаю через пару лет поставить в Двуречье дом.
– Зачем?! Собираешься «припасть к корням» по выходу на пенсию? – удивилась Сяося.
– Это не для меня – для отца. Может быть, тебе трудно понять, насколько это важно, – мне важно. Я вырос в деревне, в обнимку с бедностью и унижением. Это оставляет глубокие шрамы. В деревне дом – главный признак богатства, напрямую связанный с ощущением собственного достоинства. Ты не знаешь, как мне было тяжело, когда я в первый раз привел тебя к нам домой, – все из-за ужасающей бедности. Для тебя в этом нет ничего такого. Но для меня это мечта, это возможность творить историю, возможность оставить по себе память. В этом есть своя философия, своя концепция жизни, своя поэзия. Она трогает мое сердце. Когда мой Парфенон будет построен, он просияет, освещая далекую жизнь. Только представь, какую гордость испытает мой отец там, на просторах своей маленькой страны. Я двадцать лет наблюдал его позор и унижение. Лет в семь – восемь я даже плакал от этого – тайком ото всех. Мой отец так же, как его предки-бессребреники, ни дня не жил в достатке, никогда не мог посмотреть людям в глаза. Сейчас он старик, у него уже нет сил изменить свою жизнь. Но я могу по меньшей мере вернуть ему достоинство. Я хочу, чтобы он, гордо выпятив грудь, мог ходить по деревне, как землевладелец в старом Китае – в черной атласной куртке, с агатовой трубкой, чтобы он громко говорил с мужиками на площади и гордо брызгал слюной, не глядя, на кого она упадет.
Шаопин вошел в раж: он все говорил и говорил. Сяося обхватила его за шею и зарылась лицом в теплоту широкой груди. Она глубоко и страстно любила его – и она его понимала.
– …Ты еще помнишь о нашей встрече? – наконец спросила она, вскинув голову и отбросив волосы со лба.
– Какой встрече?
– В будущем году, летом, на Башенном холме, под грушей…
– Это…
Шаопин тут же вспомнил их романтическую встречу год назад. На самом деле он и не забывал про нее. Как можно забыть такое? Но он не представлял раньше, что будет значить для него это будущее свидание. Как бы там ни было, он не собирался нарушить договор. Это было уверение его юности – свидетельство того, что он был молод, что любил и что был невозможно счастлив…
– Если я буду жив – обязательно приду, – сказал он.
– Если?.. Да мы не просто будем живы – мы будем еще счастливее… Так здорово будет появиться вдруг в одном месте, как мы и уговорились. Когда я вспоминаю этот момент, меня порой бросает в дрожь…
Они долго-долго сидели на холме, но казалось, словно прошло совсем немного времени. Потом Шаопин повел ее в лес за холмом. Он сорвал золотисто-желтый полевой цветок и заложил ей за ухо. Она достала маленькое зеркальце, посмотрелась и сказала:
– С тобой чувствую себя настоящей женщиной.
– Ты и есть настоящая женщина.
– Но все говорят, что я веду себя, как мужик. Все мой характер, я знаю. Но они не знают: это оттого, что сами они давно обабились.
Шаопин улыбнулся. Ему было приятно слышать это признание.
– Хочешь сходить в гости к шахтерам?
– Конечно, хочу! Что за вопрос! – радостно ответила она.
– Пойдем к моему бригадиру. Они очень хорошие люди.
Шаопин стал рассказывать Сяося про то, как семья Ван заботится о нем. Шаопину ужасно хотелось познакомить их с Сяося. Мужчины часто испытывают подобное тщеславие. Разумеется, он не собирался знакомить ее с такими типами, как дурак Ань, но вот семья бригадира была совсем другое дело. К тому же он хотел, чтобы Сяося узнала, какие добрые люди живут в этом убогом захолустье…
Часов в пять они спустились с холма, перешли через Черную речку, залезли на насыпь у железной дороги и добрались, наконец, до Шицая. Семья встретила их радостно и суетливо. Они выставили на стол все, что было дома. Шаопин замялся, но Шицай с женой сразу же поняли, кем ему приходится эта симпатичная девушка. Они сильно удивились, узнав, что она работает журналистом в провинции – не оттого, что Сяося была корреспондентом, но оттого, что такая красавица и умница положила глаз на шахтерского ученика.
После ужина они любезно проводили гостей. С их лиц по-прежнему не сходило удивленное выражение. Их можно было понять: если бы сам начальник шахты узнал, что заезжая журналистка крутит роман с одним из шахтеров, он бы тоже обалдел. Дело было совсем не в привычных предрассудках, но в том, что такие истории случались в их жизни очень и очень редко.
Когда они спустились с холма к железнодорожным путям, было уже больше десяти вечера. Через час с небольшим предстояло съезжать в шахту. Шаопин испытывал невольную тревогу. Он страшно боялся, что что-нибудь случится в забое. Слава богу, Шицай уже был в курсе. Бригадир сказал, что сам проводит их.
Они шли в темноте по шпалам, почти касаясь плечами. Вдалеке огни сливались в одну сплошную сверкающую полосу. Ночной рудник выглядел потрясающе. Сяося держала Шаопина под локоть и, прильнув к нему, глядела во все глаза на этот незнакомый мир. Теплый летний ветер легонько овевал счастливых влюбленных. Откуда-то доносился нежный голос скрипки. Играли «Анданте кантабиле». Здесь! Посреди всего этого! Не уныние, не грубость, но тепло и сердечность, льющиеся откуда-то из черноты…
Сяося прижалась к Шаопину и начала тихонько напевать песенку из «Детей капитана Гранта». Выразительный и сочный голос Шаопина влился в эту песню, и маленький ручеек, весело брызгавший по камням, превратился в широкую реку. Какой славный вечер! Даже без луны на сердце было светло.
Вдруг от склона метнулась к ним черная тень, перегородив темной массой дорогу. Шаопин напрягся: он узнал Ань Соцзы. Что этот извращенец здесь делает? Совсем сдурел? Шаопин невольно сжал кулаки.
– Уже поели? – донесся из мрака знакомый голос. – Я тут узнал, что… твоя девушка приехала. Говорят, вы ходили к бригадиру. Я подумал, что уже темно, дороги не видно, вот…
– А чего ты не пришел к бригадиру Вану? – Шаопин никак не мог взять в толк, к чему клонит Соцзы.
– Да я чего… неудобно, – пробурчал тот. – Я с фонариком, пришел вам посветить. Как бы не вышло чего…
Так вот в чем дело! У Шаопина зачесались руки. Страшно хотелось залепить этому «помощнику» по уху.
– Пошли, я вам посвечу…
Ань Соцзы обернулся и нажал на кнопку фонарика. Перед ними протянулась полоска совершенно лишнего света. Шаопин не знал, как быть. Правда, в его придури не было на сей раз никакого злого умысла. Он побрел за напарником.
– Это парень из моей бригады. Зовут Ань Соцзы, – объяснил Шаопин Сяося.
Сяося, которая ничего не знала о нем, подалась вперед пожать ему руку. Тот переложил фонарь в левую, быстро отер ладонь о коленку и цепко и сильно сдавил ее пальцы. Шаопин чуть не рассмеялся. Да уж…
Когда они вышли на освещенную дорогу, Соцзы, даже не посмотрев в их сторону, пробасил:
– Ну вот, уже и видно… – и скрылся обратно во тьму.
Шаопин так и не понял, в чем был смысл его странного поведения. Быть может, понять то было и невозможно. Вероятно, и сам Соцзы не смог бы объяснить его. Но где-то в глубине души Шаопина шевельнулась жалость к своему нескладному товарищу…
Перед воротами шахты уже стоял, поджидая их и улыбаясь во всю физиономию, начальник отдела пропаганды.
Глава 8
От увиденного за день у Сяося рябило в глазах. Было ощущение, что на все не хватает внимания. Мысли и чувства мешались в душе, обдавая пенным потоком, их высокие валы перекатывались, шумели, не давая возможности оглядеться по сторонам, оставляя возбужденный отпечаток.
И вот опять, пораженная, взбудораженная, она стоит на втором этаже здания шахты. Сейчас она переоденется в спецовку и впервые в жизни спустится в забой. Когда она вышла из комнаты, Шаопин, инспектор по безопасности и начальник отдела пропаганды, не удержавшись, расхохотались. Сяося выдали обычную шахтерскую спецовку – она была ей велика, и сидела на ней очень смешно – как взрослая одежда на ребенке. Сяося увидела себя в зеркале и тоже рассмеялась.
Пришел бригадир. Впятером они вышли из здания и пошли в контору. Шаопин с бригадиром отправились переодеваться, а начальник – взять фонарь для Сяося.
Когда все выехали на-гора, свежая смена начала съезжать в забой. Они вошли в клеть, и Сяося открыла от удивления рот. Когда они дошли до конца туннеля и вступили во тьму, она судорожно схватилась за рукав Шаопина. Потом их маленькая компания прошла через вентиляционные двери и поползла по скользкому просеку наверх, к подъемной машине. Шаопин всю дорогу тянул ее за собой, рассказывал про встречавшееся на пути оборудование и про саму шахту. Сяося пораженно молчала.
Они вошли в вентиляционный штрек сбоку от рабочего забоя. Сяося вздрагивала от испуга. Она не думала, что окажется в таком страшном месте. Цепко сжимая руку Шаопина, Сяося ползала с ним между опор крепи. Его рука казалась особенно сильной, родной и близкой. Только сейчас Сяося поняла, как тяжело приходится ему и о каком гнете, о каком невыносимом труде он говорит.
Наконец они добрались до рабочего забоя. Бригадир Ван, ловкий, как обезьяна, сновал между шаткими опорами крепи. Он остановил конвейер, и оглушительный грохот прекратился. Они остановились, ожидая возвращения бригадира.
В рабочем забое едва прошел выпал, но крепь уже была на месте. Шахтеры, ворочавшие уголь, остановились. Они знали, что пришел кто-то чужой. Судя по тому, что гостя вел сам бригадир вместе с начальником и инспектором, это была важная птица. Ань Соцзы понял, кто пришел, – но сегодня он был тише воды ниже травы и даже в кои-то веки натянул на зад свои драные штаны.
Когда машина остановилась, Ван Шицай по-мартышечьи соскочил с рештака.
– Пошли, – сказал он в темноту.