ские защитники липли к Марадоне, как банный лист. Несколько раз его сбивали с ног, и он лежал на поле не в силах подняться.
– Словно не Марадона, а вся Аргентина – они совершенно парализованы.
– Можно себе представить, что сейчас будет. Будет бардак, споры в парламенте. Политики и военные начнут, брызжа слюной, обвинять друг друга во всех грехах… Давай выпьем за бразильцев. Пусть они заберут в этом году кубок!
Сяося и Гао Лан болтали еще очень долго. Ужин закончился совсем не скоро. Сяося потянулась к кошельку и никак не хотела дать коллеге заплатить. В конце концов он уступил под ее напором и позволил ей рассчитаться.
– Сегодня вечером играет румынский симфонический оркестр. Я достал два билета, – Гао Лан говорил с какой-то преувеличенной нежностью.
– Знаешь, я не могу, – виновато улыбнулась Сяося. – Мне нужно повидать сестру в Политехе.
– У тебя сестра в Политехе? Ты никогда не говорила, – молодой человек был и удивлен, и расстроен.
Сяося имела в виду Ланьсян. Она решила повидаться с ней, уже когда уезжала с рудника. Теперь она была и ее сестрой.
Глава 9
После объяснения с Жуньшэном Хунмэй, как заговоренная, ждала его приезда. В первые дни она чувствовала, как ее оставляет прежняя разочарованность и в душе понемногу просыпается уснувшее пламя.
Когда Жуньшэн признался Хунмэй, что испытывает к ней чувства и что поедет рассказать обо всем родителям, она погрузилась в новые трепетные надежды. Хунмэй чувствовала, как оттаивает в груди у нее скованное льдом сердце, как мощно и горячо начинает оно биться о ребра.
Она начала приводить в порядок дом и собирать вещи. Через несколько дней все было готово. Оставались только решить несколько вопросов вместе с Жуньшэном.
Все это совершалось тайно. В деревне никто не знал, что она собирается опять выходить замуж – в том числе и семья ее погибшего мужа. Хунмэй не думала говорить об этом ни его родителям, ни младшему брату. Они все равно не сумеют удержать ее – да и не стали бы. Было понятно, что никто не будет заставлять ее сидеть всю жизнь вдовой. Времена изменились, прежние обычаи канули в лету. Она была вправе создать новую полноценную семью.
Но Жуньшэн все не появлялся.
Сперва она почти не волновалась. Хунмэй верила, что Жуньшэн испытывает к ней глубокие чувства. Они провели целую ночь вместе… Но вот прошло три месяца, а от Жуньшэна не было ни слуху, ни духу.
Хунмэй занервничала. Она уже не находила себе места от беспокойства, но тут почтальон принес письмо. Ее обрадовало, что в письме Жуньшэн не только заверял ее вновь в своей пылкой любви, но и обещал очень скоро вернуться в ее объятья. Он ничего не говорил о родителях. Хунмэй решила, что они, скорее всего, согласились, иначе Жуньшэн вряд ли писал бы, что скоро приедет…
Но прошла осень, а Жуньшэн так и не приехал. Потом пробежала зима – Жуньшэн не появился…
Хунмэй сама не заметила, как минул целый год. Она по-прежнему жила в полном одиночестве. От того, кого она ждала всем сердцем, не было вестей… Несчастная Хунмэй опять погрузилась в пучину отчаяния. Ожившее пламя ее души вновь угасло, румянец на щеках остыл. Жизнь вернулась в привычную унылую колею. Однажды сын спросил ее:
– Мам, почему у нас папа не работает в поле? Где он?
Слова больно резанули по сердцу. Хунмэй, еле сдерживаясь от подступивших слез, ответила:
– Папа… он далеко…
– А когда вернется? Я так скучаю по нему.
Хунмэй прижала сына к себе…
К ней захаживали порой деревенские мужики – и те, что помладше, и те, что постарше. Они были сплошь холостые. Началась новая пытка.
Мужики сидели на кане, маслеными глазками смотрели на Хунмэй и самым бесстыдным образом пытались с ней заигрывать. Особенно отличился на этом поприще один парень по имени Мао Дань. Он таскал воду, подметал пол и раздувал огонь с самым нахальным видом. До самой темноты он торчал на кане и даже не думал уходить – пока Хунмэй не начинала специально громко стучать тарелками.
Она прекрасно понимала, чего им надо. Не дождетесь. Ей, конечно, нужен был мужчина, – но совсем не из таких. Больше всего раздражало то, что некуда было скрыться от их навязчивого внимания. Не палкой же было выгонять «женихов» из дому! Для этого Хунмэй не хватало смелости. В деревне трудновато было справиться с такой досадной историей: все мужики были соседи, родные, друзья. Некоторые приходились старшими родственниками ее покойному мужу. Пока они просто болтали языком и не трогали ее руками, она только хмурилась. Но твердолобым деревенским парням не было и дела до ее недовольной физиономии – они продолжали ходить как ни в чем не бывало. Жизнь Хунмэй стала совсем несладкой. По ночам она часто слышала во дворе пугающий перестук шагов. Кончилось тем, что она заложила за запор кухонный нож…
Пришла летняя жара, и для Хунмэй началась настоящая страда. Она вставала ни свет ни заря, готовила сразу и завтрак, и обед. Завтрак съедали дома, обед Хунмэй перекладывала в судки и, прихватив сына, на весь день уходила в поле. В полдень они ели прямо на полосе, потом прятались в тени деревьев, немного дремали и опять принимались за работу. Сын тоже «помогал» как мог – копал мотыжкой ямки.
Руки у Хунмэй были все в кровавых мозолях, покрытых твердой коркой. Ее нежное от природы лицо было обожжено до черноты яростным солнцем. Ничего не осталось от ее прежней девичьей прелести. Она была как осенний гаолян на северных холмах. Хунмэй давным-давно стала настоящей крестьянкой.
Но даже душевные страдания и тяжелый физический труд не отняли того манящего очарования красивой женщины, сквозившего в каждом ее движении. Ее гибкая, стройная фигура казалась еще прекраснее. Она до сих пор щеголяла белоснежной улыбкой, не изменившейся со школы. Ее белье было выстирано до хрустящей чистоты. От ее покрытого грязью тела шел едва уловимый запах душистого мыла.
Для деревенских она была образом недоступной городской «барышни». Холостые, заговаривая о Хунмэй, пускали слюни, словно речь шла о жирном куске свинины, какого они отродясь не видывали.
Хунмэй мотыжила кукурузу. Время шло к полудню. Как всегда, они с сыном пообедали принесенной из дома стряпней и улеглись под прохладным утесом. Бойкий маленький Лянлян не спал – он продолжил ковыряться в земле, выстраивая какое-то хитроумное сооружение.
Хунмэй опустилась на землю, прикрыла лицо пестрым носовым платком и провалилась в сон. Спать в поле было трудно. В тревожную дрему то и дело подмешивался шум ветра, шепот бегущей воды, щебет птиц. Хунмэй то засыпала, то просыпалась, отвлекаясь на игравшего неподалеку ребенка.
По временам совсем близко, у самого уха мотыга с шумом взрывала лежалую землю. Мотыга? На ее поле? Кто мотыжит здесь за нее?
Хунмэй проснулась. Она раскрыла глаза и откинула с лица платок. Сердце забилось, как сумасшедшее. Мао Дань в одних трусах копошился на поле. Он дошел с мотыгой уже до того места, где спала Хунмэй. Рот кривила ухмылка, а глаза неотрывно смотрели на нее. Мотыга не переставала работать.
Хунмэй растерянно вскочила на ноги. Мао Дань вдруг откинул мотыгу и бросился на нее. Не успела она сообразить, что происходит, как он уже придавил ее к земле и стал стягивать штаны.
Хунмэй в панике закричала. Ее рука загребла горсть земли и швырнула в лицо Мао Даню. Но тому было все равно – он был слишком занят. На ее крики прибежал маленький Лянлян. С диким ревом он вскинул свою лопатку и припечатал ею голый зад Мао Даня. Тот заорал, вскочил и сломя голову кинулся к реке, волоча за собой штаны.
Лянлян спас свою мать.
Хунмэй еле завязала пояс. Она вся тряслась, как от холода. Волосы ее растрепались, лицо было измарано грязью, взгляд – совершенно безумный. Не обращая внимания на ревущего сына, Хунмэй поднялась и побрела к росшему неподалеку красному дереву.
У дерева Хунмэй вытащила из штанов пояс и сделала на ветке петлю. Затем она, не колеблясь ни секунды, сунула в высокую петлю шею. Сквозь листву проглядывали клочки голубого неба и полоски солнечного света, похожие на рассыпанные иголки. Между ними скользило рваное белое облачко…
Когда Хунмэй была готова закончить свою горькую жизнь, она вдруг увидела зареванное личико сына. Вскинув испачканный подбородок, он кричал:
– Что ты делаешь, мам?!
Слезы наконец хлынули из ее глаз. Она выдернула голову из петли, сжала сына в объятьях и зарыдала в голос. Горы молчали, как мертвые. Зеленые заросли кукурузы качались на ветру, словно лес маленьких ладошек, приветственно махавших кому-то. Со стороны деревни доносился тяжелый рев скотины…
Целых три дня Хунмэй не выходила из дома. Но вскоре она опять появилась на кукурузном поле. Маленький Лянлян опять бегал, как стригунок, и счастливо рыл свои канавки. На голове у Хунмэй был повязан белый платок, лицо хранило прежнее застывшее выражение. Она работала в совершенном молчании…
Однажды вечером на дороге, шедшей по верху арыка, показался высокий худой парень с небольшой сумкой. Шлепая по воде, он перебрался через залитый розовым закатом ручей и вышел на кукурузное поле. Хунмэй заметила его, когда он подошел совсем близко.
Это был Жуньшэн.
Ей показалось, что он спустился с небес. Пораженная Хунмэй молча смотрела на него. Весь мир застыл, а потом, набирая обороты, как огромный маховик, головокружительно завертелся перед лицом.
Лянлян испуганно бросился к матери. Он боялся всех мужчин, которые приближались к ней.
– Кто это? – пискнул мальчик.
Дрожащими губами она прошептала:
– Это… твой папа.
Хунмэй обхватила сына, закрыла глаза и счастливо упала в раскрытые руки возлюбленного…
Глава 10
Большинству шахтеров вполне хватало работы, сна, получек, устройства нехитрого быта и – изредка – походов в кино. Но Шаопину было трудно долго выносить такую жизнь. Он стал понемногу искать себе занятие, способное заполнить возникшую пустоту.
Сперва задумался об учебе. О плане поступить в училище Шаопин успел рассказать Сяося. После ее отъезда он в порыве энтузиазма раздобыл себе полный комплект экзаменационных пособий по математике, физике и химии.