Он смотрел на учебники, как баран на новые ворота. Все его старшие классы прошли в одной сплошной «революции». Пожалуй, то был главный удар, который культурная революция успела нанести по целому поколению. В стране повсюду не хватало специалистов среднего возраста. То был тектонический разлом, следы которого возникали тот тут, то там. Но жизнь, стремительно бежавшая вперед, требовала от людей все новых и новых знаний. Их потерянное поколение, скрепя сердце, было вынуждено выбирать одно из двух: или «повышать квалификацию без отрыва от производства», или оказаться на обочине жизни. Слава богу, люди наверху тоже осознавали всю серьезность проблемы – повсюду организовывались заочные университеты, курсы телеобучения, рабфаки и тому подобные инициативы, дававшие таким людям возможность учиться. Шаопин тратил каждую свободную минуту в шахте на повторение. Это было трудно – пожалуй, даже труднее работы в забое. Но через подобный труд душа обретала что-то новое. В молчаливой борьбе дух отрывался от каждодневной рутины и устремлялся все выше и выше. Шаопин, позабыв обо всем, погружался в мир формул, теорем и химических элементов.
Внезапно пришло письмо от Сяося, которое положило всему конец. Сперва оно показалось совершенно обычным. Там была привычная болтовня обо всем на свете, заверения в горячей любви и бесконечной тоске. В самом конце письма она вскользь упомянула, что один из коллег приударяет за ней. Больше всего Шаопина шокировало то, как она говорила об этом – совсем не нападая на своего неожиданного ухажера. Сяося прямо писала, что зовут его Гао Лан, что он с ними из одного уезда и что он внук какой-то «шишки» из ЦК…
На мгновение Шаопин почувствовал себя так, словно на голову ему свалился камень. Из глаз посыпались искры. Он небрежно бросил письмо в чемодан и вышел из общежития.
Шаопин бесцельно наворачивал круги по руднику, не зная, куда пойти. Все плыло, словно окутанное туманом. Здания были похожи на груды кубиков, наваленных озорной детской рукой. Вращалось не колесо подъемного шкива – нет, весь небосвод крутился, как безумный, перед его несчастными глазами.
– О боже, – пробормотал он.
Шаопин сам не заметил, как прошел по шпалам до самых холмов на восточной окраине рудника. Он стоял на краю поля, засеянного пшеницей, и отупело смотрел на дальние горы и размытую, неверную линию горизонта. Он закусил губу, в горле стоял ком. Шаопин снова вспомнил тот вечер, много лет назад, когда он вышел с баскетбольной площадки и добрел до реки. Растерянно смотрел Шаопин тогда на ее бегущие воды. И вот он снова стоит и мучается из-за проклятой любви. Жизнь опять заставляет его отыгрывать ту же роль. Жизнь моя, неужели так нужно?..
Под длинный гудок состав с углем пролетел мимо с востока на запад. Бодрый, мощный локомотив выплюнул облачко белого дыма, и Шаопин утонул в нем. Он чувствовал, как его погребают под собой колоссальные волны жизни… Утонешь ли ты в них? Только если успокоишься на самом дне.
«Нет, ты должен бороться, как прежде, ты должен идти вперед. Ты давно думал об этом с тоской и страхом и вывел самое трагическое заключение. Так почему бы не сойти до срока с этой коварной сцены? Ты по-прежнему останешься самим собой – что скажешь?» – грустно спросил он себя и тут же горько ответил: «Да».
Он никак не ожидал, что то, чего он так боялся, случится, причем так скоро. Этот день рано или поздно должен был наступить. Быть может, чем раньше – тем лучше.
Когда Шаопин дошел до крайней точки своих размышлений, он неизбежно обратился к другим вещам, что тронули его в письме. Ведь она написала, что любит его и скучает по нему! Может быть, это все еще так. Стоит ли ей верить?
Он усмехнулся. Эта насмешка была адресована не Сяося, а самому себе. Ты, замарашка, как ты можешь сравниться с репортером по имени Гао Лан? Хватит витать в облаках, ты просто смешон. «Конечно… ты достоин жалости», – сказал он себе, проглотив стоявший в горле комок.
Последний отблеск солнца исчез на горизонте, и небо, полное красноватых облаков, начало стремительно темнеть. Серые погасшие громады были похожи на груду пепла, что остается, когда пламя погасло.
В сгустившихся сумерках Шаопин повернул назад, исполненный болезненного ощущения невосполнимой утраты, и пошел по пустой тропе вдоль полотна в сторону рудника. Внутреннее ощущение времени напомнило ему, что до смены оставалось совсем немного. Он шел все время в гору и из-под опухших век глядел на знакомые огни впереди.
Шаопин миновал всеми забытую маленькую железнодорожную станцию и невольно свернул к дому бригадира Вана. Быть может, лишь там мог он сейчас обрести утешение. Переступить порог дома бригадира было все равно что вернуться в свою родную семью. Его сразу окутало теплом. Хуэйин, сетуя, что он так давно не заходил в гости, быстро налила Шаопину водки и водрузила на стол закуску. Минмин схватил его за руку и принялся рассказывать свои бесконечные истории. Шицай же велел есть, пока горячее, и не церемониться с водкой. Шаопин, что было ему совсем не свойственно, разом хлопнул большой стакан. В голове загудело. Казалось, что земля уходит из-под ног.
Вечером они с бригадиром вышли из дома и в нужное время оказались в шахте. Никакая боль не могла нарушить ритм повседневной жизни – то был стержень его духовной силы. В ту смену Шаопин работал, как сумасшедший, силясь притупить душевную боль. В нем говорила пьяная сила, позволявшая вертеть в руках стальные тавры по пятьдесят килограммов, словно то был Золотой посох Царя обезьян[56]. Шаопин скинул куртку, оставив ее валяться где-то в вентиляционном штреке. Его лопата поднималась и опускалась, как заводная. Он работал спина к спине с совершенно голым Соцзы, который ворочал уголь и не переставая крыл матом все, что попадало в его поле зрения.
Внезапно сквозь суетливое копошение забоя Шаопин увидел падающий стальной брус крепи, который летел, задетый конвейером, как гневная молния, прямо в голый зад его напарника. Не успев и рта раскрыть, Шаопин заметил, как от старого штрека метнулась черная тень, отчаянно увлекая копье бруса вбок, в сторону от Ань Соцзы. Спустя секунду раздался страшный крик. То был крик бригадира.
Шаопин уронил лопату и подбежал к нему. Вслед устремилась вся бригада. Кто-то сразу сделал сигнал фонарем, чтобы остановили конвейер. Заместитель начальника рудника Лэй Ханьи, руководивший сменой, выскочил в штрек от приводной станции.
Стальная балка безжалостно пропорола живот Шицая и торчала наружу из спины. Он был мертв.
Шаопин обнял бригадира и закрыл в темноте глаза. Горячая беспокойная кровь все текла и текла, марая уголь и становясь частью его черноты. Этот залитый кровью антрацит превратится однажды в бушующий огонь. Как странно, что мы до сих пор не знали, отчего он всегда вздымается ярко-алым…
Лэй Ханьи упал на колени и стал делать искусственное дыхание рот в рот. Надежды не было, но шахтеры, один за другим, сменяли его над бездыханным телом бригадира, надеясь оживить его. Наконец Ханьи молча махнул рукой, и люди оставили свои бесполезные усилия. Замначальника снова встал на колени и поцеловал своего старого соратника в лоб.
Во тьме воцарилась тишина. Откуда-то неслось постанывание крепи, дрожавшей под весом земли…
Шаопин вытер слезы с лица, поднял бригадира на спину и зашагал к выходу. Все последовали за ним, тихо выползая из штрека. Они пошли вниз, под уклон. Соцзы и другие шахтеры поддерживали бригадира за руки и ноги, чтобы он не ударялся о стены – травм и так было достаточно…
У вентиляционной двери Лэй Ханьи забрал тело. Он велел нескольким ребятам проводить его на поверхность, а Шаопина с остальными отправил обратно в забой.
То был приказ, которому нельзя было не подчиниться. Да, производство должно было продолжаться – на то она и шахта. Соцзы заартачился и стал требовать, чтобы ему разрешили проводить бригадира на-гора.
– Твою мать! – закричал Лэй. – Ты что, с голой жопой наверх поедешь?
Только тут все, включая самого Соцзы, заметили, что он по-прежнему был без одежды.
Когда раздался резкий звонок и тело бригадира поехало наверх, в забое, залитом его кровью, вновь загрохотал неумолчный конвейер…
Глава 11
Смерть на шахте была делом обычным. Она не вызывала чрезмерных потрясений и не останавливала общий ритм производства и жизни. Но для одного из маленьких двориков Речного Зубца это был почти конец света. Прежде здесь царило тепло и счастье, теперь в нем обитали жена без мужа и сын без отца. Их солнце зашло навсегда…
Несколько дней несчастная Хуэйин не вставала с постели: никак не могла поверить, что муж мертв. Неубранные волосы лежали по плечам, глаза были красными и опухшими, как от пчелиных укусов. Хуэйин вскакивала, едва заслышав малейший намек на движение дверной ручки: ей так хотелось, чтобы то был Шицай. Но во дворе было пусто – и она рыдала, медленно стекая по косяку. Маленький Минмин, вжавшись в ее ноги, рыдал вместе с ней.
Кусок не лез ей в горло, она готовила только для Минмина. Но на обеденный стол, как и прежде, ложились приборы Шицая. То было безнадежное ожидание. Хуэйин верила, что муж войдет однажды, чуть сгорбившись, как он делал это прежде, сядет с ними за стол, мазнет Минмина ладонью по голове и с улыбкой опрокинет свой стакан…
Нет, он никогда не вернется.
Она лежала на кровати, с горечью прижимая к себе несчастного сына. Днем ли, ночью – перед глазами была одна темнота. Во сне ей казалось, что ее сжимают, как прежде, его крепкие руки. Стоило проснуться, как она вся обращалась в слух – упорно ловя каждый шорох в надежде на чудо.
И вот наконец она услышала снаружи шорох шагов. Хуэйин выбежала навстречу.
Во дворик вошел Шаопин. Вот уже нескольких дней он убивался ничуть не меньше вдовы бригадира. Письмо Сяося и смерть Шицая поставили два жирных креста на всех его душевных метаниях. Он больше не думал о своих обманутых чувствах – смерть бригадира оставила его совершенно потрясенным. Все беды семьи Ван стали его собственными. Безо всяких размышлений он по собственному почину взвалил на себя ответственность за этих несчастных людей.