Шаопин знал, как сильно Хуэйин и маленький Минмин нуждаются сейчас в утешении. Шицай умер слишком внезапно – им было трудно оправиться от этого шока. Медленная, мучительная смерть от болезни могла дать родственникам хотя бы возможность преодолеть свою боль, но такая, ничем не подготовленная утрата самого близкого, самого родного человека оставляла невероятно глубокий след.
Словами их было не утешить. Слова были бессильны. Шаопин пришел просто помочь по хозяйству. Он работал, специально стараясь производить как можно больше шума, чтобы унылый, полумертвый дворик семьи Ван вновь задышал жизнью, а в Хуэйин с сыном проснулось прежнее желание быть. Он работал, и тепло возвращалось в его холодное сердце. Шаопин знал, что страдание расходится медленно – только в жизни, только в труде. В такое время труд становится не просто каждодневной вынужденной потребностью, но обретает ценность сам по себе. Нет иного противоядия, кроме труда. Шаопин глубоко прочувствовал это на собственном опыте.
Первым делом он бросился готовить. Шаопин торопился, суетливо и неуклюже метался туда-сюда и наконец усадил Минмина за стол. Хуэйин он принес еду прямо в постель. Пока они ели, он пошел во двор рубить дрова, колоть уголь, латать побитые стены. Потом взял ведра и пошел к водопроводной трубе под откосом.
В эти дни Шаопин не прикасался к учебникам. Как только он выезжал из забоя, то сразу спешил к Хуэйин и Минмину и молча брался за работу. Он не знал, как заставить женщину прийти в себя после такой страшной катастрофы.
Закончив все дела в доме и во дворе, Шаопин брал Минмина и шел с ним собирать уголь. Он ловил ему кузнечиков, срывал яркие горные цветы и делал все возможное, чтобы мальчик был счастлив…
В тот день они с Минмином шли домой с угольных холмов. Шаопин нес две полные корзины. Едва мальчик переступил порог дома, он кинулся с огромным букетом полевых цветов к материнской постели и пропел:
– Смотри, дядя Сунь сорвал мне сто-о-олько цветов, мам. Красиво, правда?
– Красиво… – улыбка впервые мелькнула на губах Хуэйин.
О, эта улыбка! Как он ждал ее! Как сильно надеялся, что Хуэйин выйдет из темноты и наберется смелости жить снова – ради Минмина и ради себя самой.
Шаопин приходил каждый день – работал во дворе, потом шел с Минмином за углем. Всякий раз он собирал на обратном пути для мальчика большую охапку цветов и отправлял его к матери. Потом Шаопин ставил яркие цветы в бутылку на прикроватную тумбочку в спальне Хуэйин. Цветы менялись каждый день, не успевая увянуть. Их яркие пятна просверкивали в унылом жилище, как лучик надежды и жизненной силы.
Хуэйин наконец начала вставать с постели и работать по дому. Конечно, дело было отнюдь в цветах. Хуэйин была чужда всякая поэтическая экзальтация, ей и в голову не пришло бы соотносить цветы со «смыслом жизни». Нет, ее разбудил ученик погибшего мужа. Она стала думать, что не может просто лежать в постели, пока он трудится не покладая рук. Она признала, что именно Шаопин заставил ее почувствовать, что она не одинока, что у нее есть опора. Пусть судьба нанесла ей жестокий удар – она должна продолжать бороться дальше.
В соответствии с новой общенациональной политикой она вскоре заменила своего покойного мужа в качестве официального работника шахты. Семья бригадира перешла на государственное попечение. Увы, ценой этого была смерть любимого человека.
Как и большинство шахтерских вдов, Хуэйин оказалась в ламповой. Шаопин был очень рад за нее. Он верил, что работа поможет вдове бригадира понемногу избавиться от душевных шрамов.
– Не беспокойся больше о нас. Теперь, когда появилась работа, как-нибудь протянем, – сказала она Шаопину.
– Не волнуйся. Если что – всегда есть я.
Она кивнула. Глаза блестели от влаги.
Сказать по правде, пока что она не никак не могла жить без его помощи. Дело было не только в разных бытовых мелочах – ей нужна была душевная поддержка. Если бы Хуэйин не дали место на шахте, она бы уехала с сыном обратно в Хэнань. Как могли сирота и вдова без помощи, без нормальной работы, выжить в таком месте?
Теперь, когда появилась работа в ламповой, вполне можно было жить. И потом, они с мужем свили здесь такое красивое гнездышко. Конечно, самое главное, что под боком всегда был ученик Шицая, помогавший ей во всем. Даже в отчем доме родители и братья не стали бы так выручать ее.
Хуэйин начала выходить на свое место в ламповую. Там так же, как на шахте, каждый день было три смены. Смена состояла из девяти человек, отдыхали каждый в свою очередь, так что фактически работало восемь. Одно окошко, четыре стойки, четыреста фонарей. После выхода на работу сперва наводили чистоту, выключали заряженные фонари. Потом заступали к рабочему окошку: собирали приборы у выехавших на-гора, выдавали заряженные тем, кто съезжал в забой.
Работа была непростая. Каждый сданный фонарь нужно было очистить и зарядить. Если какой барахлил – его чинили сами. Чаще всего дело было в плохом контакте. Хуэйин, никогда не сидевшая за школьной партой, пыхтела от натуги. Шаопин специально выкроил время – рассказать ей хоть что-то об электротехнике. На старом ненужном фонаре, принесенном из ламповой, он раз за разом показывал вдове бригадира, как нужно его ремонтировать.
Выезжая на поверхность, съезжая ли в забой, Шаопин всегда устремлялся теперь к окошку Хуэйин. Он был уверен, что ничей фонарь не сияет чище, чем его собственный. Когда знакомая рука протягивала ему прибор, изнутри всегда доносилось заботливое напоминание:
– Ради бога, будь осторожен…
Шаопин шел по темному туннелю, и только шахтеры, спускавшиеся в глубину земной тверди, могли понять, сколько тепла было в этих словах.
Порой, выходя со смены, он видел маленького Минмина, что стоял у дороги и ждал его. Шаопин знал, что его прислала вдова Шицая. Когда она уходила с работы пораньше, то всегда спешила приготовить что-нибудь вкусное, чтобы угостить Шаопина. Тот и не думал увиливать. Взяв Минмина за руку, он шел в знакомый дворик на восточном склоне так же просто, как если бы шагал к себе домой.
Для Шаопина то была совершенно новая жизнь. Из-за тех чувств, что он испытывал к погибшему бригадиру, Шаопин не мог не взять на себя ответственность за его семью. После тяжелой смены в забое он и сам надеялся обрести в их компании долгожданный покой. Он помогал Хуэйин выполнять разную мужскую работу, сидел за ее аккуратненьким обеденным столом, позволяя угощать себя домашними лакомствами, и даже выпивал стаканчик самогона, разгоняя пронизывавший все тело холод.
Но Шаопину даже в голову не приходило, что кое-кто из знакомых уже поглядывает на их отношения «в ином свете». Они заботились друг о друге как брат и сестра, однако в глазах некоторых людей это казалось чрезмерным и нарочитым. Соседки только и делали, что судачили о его визитах.
Шаопин и Хуэйин оставались в блаженном неведении. Им казалось, что все в порядке, и они никогда не подумали бы, что кто-нибудь станет перемывать им косточки. Они общались как раньше. Хуэйин использовала каждую свободную минуту, чтобы помогать Шаопину со стиркой и даже сама приходила за бельем к нему в общежитие.
Однажды за обедом Минмин напомнил Шаопину, что тот обещал ему собаку. Только тогда Шаопин вспомнил, что так и не исполнил своего давнего слова. Для мальчика это было большое дело, Минмин просто обожал собак. С верным псом ему наверняка было бы не так одиноко.
В начале месяца, когда выдавали зарплату, Шаопин сел на автобус до Медногорска. Народа на улицах было раза в два больше обычного. Как только шахтеры получали на руки свои кровные, Медногорск оживал. Заложив за пояс толстые пачки хрустящих купюр, они устремлялись в город с востока и с запада – от каждой ложбины бежали к Медногорску автобусы и паровозы. Все рестораны были забиты пьющими на спор шахтерами. Универмаги, продовольственные магазины, киоски и лавки делали огромные деньги. Коммерсанты всех мастей, почуяв манящую прибыль, тоже стекались поближе к горнякам. Даже крупные магазины из столицы провинции открывали на руднике временные точки. Мастера лазить по чужим карманам тоже были тут как тут. Излишне и говорить, что в эти дни милиционеры сбивались с ног.
Шаопин приехал за собакой. Он провел бóльшую часть дня бесцельно шатаясь в толпе и, наконец, наткнулся на торговца щенками возле самого вокзала. Шаопин сразу же выбрал «своего» – черного-пречерного кутенка с белоснежными ушами. Торговец собаками запросил пятнашку. Шаопин не стал спорить, заплатил деньги, взял собаку и ушел.
Едва выйдя из поезда, он сразу же побежал домой к семье Ван. Минмин чуть с ума не сошел от радости. Он прижимал щенка к груди и целовал его в каждый пушной завиток. Шаопин тут же устроил для собачки домик во дворе.
– Дядя, а как его зовут? – спросил Минмин, не выпуская пса из рук.
– А у него нет пока имени. Ты должен сам назвать его, – ответил Шаопин, насыпая в конуру слой мягкой пшеничной соломы. Хуэйин уложила сверху старую набивку от ватника.
– Пусть будет Угольком! – выкрикнул Минмин.
– Отлично, здорово звучит, – откликнулся Шаопин.
В тот день в доме царило приподнятое настроение. За обеденным столом только и разговоров было, что о малютке Угольке. Минмин даже забыл о своем стынущем ужине. Присев на корточки, он кормил щенка.
На вечерней смене в забое случилось неприятное открытие. Когда прошел первый выпал, поставили крепь и вся бригада принялась за уголь, Соцзы вдруг проорал:
– Вот это умора, старина Ван только помер, а жене его уж невтерпеж!
– Так помог бы бригадирше, – крякнул кто-то во тьме.
– Э, брат, мы теперь не у дел. Вот Шаопин – парень молодой, он уже давно заместо бригадира подвизался.
Во мраке забоя раздался взрыв хохота. Шаопина как обухом по голове ударили. Безмолвный гнев заставил его отшвырнуть лопату, подойти к Соцзы и отправить того в груду угля. Дурак Ань завизжал, как резаный. Шаопин пинал и толкал его бесстыдно обнаженное тело. Вся бригада скалилась куда-то в темноту, никто не останавливал избиение. Шахтеры дрались часто, играючи, почти никто не относился к драке серьезно.