Нескончаемый дождь смыл ту пыль и грязь, что копилась месяцами, и рудник выглядел совсем чистым и свежим. Большая куча угля, уже больше похожая на маленький холм, сверкала, как зеркальце. Железнодорожные пути были покрыты бисеринками капель и сияли так ярко, что больше не выглядели сделанными из металла. Молодая зелень по обе стороны от рельсов и махины далеких гор, одетые облаками, будили в душе невольную печаль и смутную тоску. Из невысоких шахтерских самостроек на склоне время от времени доносился грубый мужской смех и гомон застольной возни…
После еды они засыпали под мерную колыбельную дождевых капель. Даже в ясные дни главным желанием утомленных шахтеров был только сон. Погода никак не влияла на работу в забое, все шло по накатанной. Шахтеры не чуяли перемен на поверхности, лишь выехав на-гора, отмывшись, натянув сухую, свежую одежду и выйдя из здания управления, они погружались в надземную жизнь. Работники шахты не любили дождь за ту пронизывающую влажность, что так напоминала мокрый, темный, сочащийся водой мир забоя, где ничто не менялось ни зимой, ни летом. Каждый шахтер надеялся увидеть снаружи яркий, теплый простор, погруженный в ослепительное сияние. Никто не ощущал доброту и красоту солнца сильнее, чем они.
В унылые дождливые дни рудник всегда становился пустынным и безжизненным. Люди только ели и спали. Да и что станешь делать, если не спать? Шаопин упал на нары, но не мог заснуть.
Вот уже несколько дней он был погружен в какое-то необычное возбуждение. До назначенного Сяося романтического свидания оставалось всего ничего. Их ждала груша за Башенным холмом Желтореченска – и исполнение того уговора, что состоялся под ней два года назад. Какое счастье в жизни могло сравниться с этим чудным моментом? Только молодость обладает столь нужными для него воображением и страстью…
В прошлом месяце Сяося опять приехала на рудник – на сей раз специально, чтобы объясниться насчет Гао Лана. То смущение чувств, которое он обнаружил, заставило ее чувствовать себя неловко. Шаопин перестал ей писать.
Сяося сказала, что поговорила с Гао Ланом, их не связывает и не будет связывать ничего, кроме дружбы. Она объяснила коллеге, что происходит между ней и Шаопином. Тот заверил, что относится к этому с уважением и пониманием.
После объяснения влюбленные тесно прижались друг к другу. Крохотная пауза, вклинившаяся в их отношения, заставила Шаопина и Сяося почувствовать, будто они воссоединились после долгой разлуки и воскресли теперь к новой жизни. Досадное недоразумение лишь усилило их взаимное чувство. Сердца забились в унисон. Они впервые заговорили о свадьбе, о том, кто кого больше хочет – мальчика или девочку, и о многом-многом другом, что ждало их в будущем. Конечно, они не забыли и про свидание на Башенном холме. Это будет самый памятный день в их жизни. Сяося призналась, что, когда они обнимались под грушевым деревом два года назад, то посмотрела украдкой на часики – было 13:45. Ей хотелось оказаться у дерева именно в это время…
На самом деле, больше месяца после ее отъезда Шаопин каждый день с нетерпением ждал назначенной даты. Для него этот день был важнее жизни. Он думал, что иначе мир погрузится во мрак. О, молодость, сколько сказочных, увлекательных историй ты скрываешь? Больше месяца Шаопин не пропускал ни одной смены. Ему хотелось подкопить побольше дней для возможного отгула, потому что они с Сяося договорились после Желтореченска сразу поехать в деревню. Она сказала, на сей раз побывает в родных краях не как племянница Футана, а как невеста Шаопина. Шаопин мог себе представить, как обомлеют все деревенские. А уж как будут счастливы его родители…
Шаопин давно не пребывал в таком отличном настроении. Теперь у него была тяжелая, но стабильная работа, у него была счастливая любовь – и он не собирался поворачиваться спиной к этим дарам. Нет, он проживет каждый свой день, как подобает.
Выезжая после смены, Шаопин обычно шел сперва к Хуэйин – таскал воду, рубил дрова, ходил за углем. Порой он возился с Минмином и Угольком. Щенок сильно вырос и не отходил от мальчика ни на шаг, даже на сон они расходились неохотно. Минмину было уже почти семь, через месяц ему пора было записываться в школу.
Хуэйин постепенно оправилась от горя утраты. Она по-прежнему работала в ламповой. Шаопин помогал ей держать двор и дом в таком же порядке, как было при бригадире. Бойкая перекличка Хуэйин с сыном и Шаопином вместе с веселым собачьим лаем наполняла двор жизнью. Посаженные с первым теплом подсолнухи уже кивали головами рядом со стеной. Фасоль обвивала их стебли, покачивая созревшими стручками. Каждый уступ холма был покрыт дикими хризантемами, устилавшими его, как белоснежный ковер. Шаопин не упускал случая поесть у семьи Ван. Чтобы согреться после забоя, Хуэйин наливала ему водки – так же, как она делала это раньше, когда был жив муж.
Порой, переступая порог ее дома, Шаопин отчего-то начинал ощущать жизнь совершенно по-новому. Пропадала юношеская пылкость, развеивалась романтика. Он чувствовал, что его шахтерская семья должна быть, наверно, именно такой – спокойной, надежной, живущей по одному и тому же заведенному кругу… Но стоило ему вернуться под свою москитную сетку, как он погружался в мечты о будущей жизни с Сяося. Одна только приближавшаяся встреча заставляла его отбросить прочь весь свой «реализм».
Заветный день был все ближе и ближе, до него оставалось буквально три – четыре дня. Шаопин взял отгул, чтобы подготовить кое-что к поездке в деревню. За день до отъезда он собирался наведаться в Медногорск, купить немного материи для стариков. Шаопину предстояло оказаться дома первый раз после того, как он устроился на новую работу. Нужно было приехать с подарками для всех – включая старшую сестру и двух племянников.
Позавтракав, Шаопин взял деньги и большую сумку, раскрыл только что купленный черный зонт-автомат и вышел из общежития под мелкую морось. Он собирался прыгнуть в первый же поезд до Медногорска и сразу же зашагал на вокзал. Когда Шаопин проходил мимо газетного стенда перед зданием управления, то невольно остановился почитать новостные заголовки. До поезда оставался еще час – времени навалом. Чем сидеть в ободранном зале ожидания, лучше уж убить этот час за чтением.
С тех пор, как Шаопин познакомился с Сяося, еще в старшей школе, он начал каждый день читать газеты и под ее влиянием сохранял эту привычку – но на шахте газеты разбирали горняки, заворачивавшие в них свиные головы. Каких-нибудь полос всегда не хватало. Поэтому Шаопин обыкновенно читал то, что вывешивали на газетном стенде. Но «Справочную информацию» он по нескольку дней собирал полоса к полосе, а потом прятался за москитной сеткой, чтобы в одиночестве насладиться этим перворазрядным удовольствием.
Сжимая зонт, Шаопин стоял перед стендом. Сперва он, как обычно, пробежал глазами все восемь полос «Народной ежедневной газеты» – разумеется, задержавшись немного дольше на международных новостях. Потом он перешел к довольно скверно сделанной провинциальной газете. Шаопин искренне полагал, что она уступала по содержанию даже «Новостям Желтореченска».
Но газета неожиданно удивила его. Глаз Шаопина зацепился за огромный жирный заголовок: «Известный город на юге полностью уничтожен наводнением». Потом он обратил внимание на подпись под сообщением и удивился еще больше. «Спецкор Тянь Сяося». Выходит, Сяося сейчас там? Как же она успеет в Желтореченск? Шаопин дочитал короткую новость до конца, не переставая думать о том, сумеет ли Сяося оказаться в срок там, где обещала. Он знал, что подробности происшествия появятся только в ближайшие несколько дней.
Следующая строка, как разорвавшаяся бомба, едва не сбила Шаопина с ног:
…Также сообщается: специальный корреспондент газеты пал на передовой борьбы с наводнением, героически пожертвовав собой ради спасения людей…
Пал? На передовой? Сяося?..
Шаопин сунул кулак в рот и со всей силы впился в него зубами, лицо его страшно дергалось. Потоп схватил и унес эти строки, и перед ним взвились огромные волны…
Шаопин сложил зонт и под проливным дождем понесся к железнодорожному полотну. Сломя голову он пробежал мимо корпуса по обогащению угля и полетел на восток, вдоль железной дороги, позволяя дождю хлестать по голове, лицу и телу. Оставляя позади железнодорожную станцию, Шаопин выбежал с территории рудника. Он бежал, пока не стало отказывать сердце, и, наконец, упал в грязную лужу у полотна.
С востока, извергая белый дым, несся сквозь ветер и дождь состав с углем, и передняя часть локомотива была, как живая гора. Одновременно с паровозным гудком Шаопин издал долгий, пронзительный крик. Он рухнул в мутную воду и отчаянно застонал. Дождь бил по голове, небо было полно черных туч, бежавших на север, как волны прилива. Река издавала странные, всхлипывающие звуки. Вдалеке, с груд шахтного отвала, срывались с грохотом куски породы и катились вниз, в глубокий овраг. Вниз, в пропасть, куда летела сейчас вся земля…
Прошло бесконечно много времени, прежде чем Шаопин, с ног до головы покрытый грязью, вернулся наконец в общежитие. Соседи были до глубины души поражены его видом, но никто не осмелился спросить, что случилось. Он переоделся и упал на нары, тупо уставившись на самый верх белоснежной москитной сетки. Шаопин не мог поверить, что все это было правдой. Наверняка, какая-то ошибка – в провинциальной газете частенько такое бывает.
После обеда один из соседей принес ему телеграмму. Шаопин вскочил с постели и дрожащими руками открыл ее. Он надеялся, что то была весточка от Сяося, и верил, что произойдет чудо.
Но телеграмма была от ее отца.
В глазах у Шаопина потемнело, он отбросил телеграмму на постель. Сяося была действительно мертва. Но кто сказал старику Тяню телеграфировать ему? Он ничего не знал о нем и Сяося. Как он узнал, что Шаопин на шахте? Зачем прислал телеграмму? Как можно скорее?
Шаопин, как бесноватый, выскочил из общежития, ничего не прихватив с собой, и бросился на площадку перед шахтой. Автобус, раз в час отъезжавший в Медногорск, был уже переполнен. Шаопин еле протиснулся внутрь. На груди лежал камень, Шаопин тяжело и быстро дышал.