Чуть больше часа спустя Шаопин вышел в Медногорске и сел на последний поезд до провинциального центра. Поезд ехал по Великой Китайской равнине под проливным дождем. Шаопин сидел у окна, но не смотрел на проносившиеся за окном поля. Он оперся на журнальный столик и закрыл глаза. В сердце одна за другой поднимались огромные волны, а потом так же резко опадали. Из волн вдруг вынырнуло ее красивое лицо.
Ты не можешь умереть, Сяося, ты будешь жить. Это просто дурная шутка. Я знаю: ты вдруг явишься передо мной, рассыпая свой серебристый смех. Как может твоя жизнь, буйная, яркая, исчезнуть из этого мира? Нет, ты решительно не могла умереть. Наверняка ты спаслась и попросила отца отослать мне эту телеграмму. Наверно, просто ранена, лежишь на больничной койке, ждешь моего приезда…
Шаопин никак не мог успокоиться и строил самые разные предположения. Посылка всегда заключалась в том, что Сяося еще жива. Действительно, как могла она умереть? Разве могла она умереть? Она жива, да, жива, моя милая, всего лишь получила травму, всего лишь испугалась. Может статься, уже завтра мы покинем город и поспешим в Желтореченск – потому что послезавтра, в 13:45, мы должны оказаться у грушевого дерева за Башенным холмом…
Шаопин, прикрыв лицо руками, опустился на журнальный столик. Все тело болело, в нем не было ни капли энергии. Казалось, что не поезд несет его, а он сам тащит на себе весь состав.
Была уже ночь, когда он выскочил из здания железнодорожного вокзала. Все было как в тумане. Частые огни ярко сияли под дождем. Залитые водой улицы играли отражениями, превращаясь в длинные золотые реки. Трамвай покачивал длинными усами и пускал в ночное небо голубые искорки. Сквозь завесу мороси большие пестрые витрины по обе стороны улицы казались яркими импрессионистскими пятнами с картины Эдгара Дега. Шаопин чувствовал головокружение. Теперь все в этом мире не имело к нему никакого отношения. Единственным, что он хотел найти, что рвался увидеть, было только ее лицо. Он упрямо верил, что через некоторое время увидит ее – живую – и крепко прижмет к себе…
Одно ясно билось в его затуманенном мозгу: нужно найти себе комнату, а потом сесть на автобус до центра. Он не пошел сразу к Фуцзюню: из письма Сяося он знал, что ее отец был уже секретарем горкома партии. Сперва Шаопин отправился в редакцию, только здесь он мог узнать совершенно точно, жива ли его любимая.
Сердце бешено колотилось, когда он переступил порог провинциальной газеты.
– Вы кого-то ищете? – высунулся из окошка старик на проходной. Шаопин, уже бывший в редакции, узнал сторожа.
– Тянь Сяося, – сказал он хриплым голосом, не сводя глаз с лица собеседника.
Старик долго смотрел на него, прежде чем ответить.
– Погибла она, парень. А какая хорошая была девочка! Даже тела не нашли… Ты кто ей будешь-то? – вдруг, словно очнувшись, спросил он.
В глазах у Шаопина потемнело, ноги обмякли. Ничего не ответив, он развернулся и вышел на улицу.
Огни сияли, как звезды, головы пешеходов двигались под зонтиками, а автомобили проносились мимо, поднимая фонтаны брызг.
Но перед Шаопином была пустыня.
С большим трудом взяв себя в руки, он отправился в горком и спросил, где живет Тянь Фуцзюнь. Когда он подошел к двери комнаты на втором этаже, то закусил губу и ненадолго остановился. Спустя минуту Шаопин поднял безвольную руку и постучал в дверь.
Глава 15
Дверь открыл молодой мужчина.
Шаопин был обескуражен. Парень был невероятно похож на Сяося. Он быстро сообразил, что это ее брат Сяочэнь.
– Ты, наверное, Шаопин? – спросил тот в гостиной.
Тот кивнул.
– Отец тебя ждет, – Сяочэнь указал на открытую дверь спальни и опустил голову.
Шаопин прошел через гостиную и остановился у двери.
Первое, что бросилось в глаза, – черная рамка с фотографией на маленьком столике. Слегка склонив голову, Сяося улыбалась, и ее ослепительная улыбка была подобна весенним цветам и яркому летнему солнцу. Ее прекрасные глаза смотрели прямо на него с радостью. Наконец-то ты здесь, любовь моя…
На рамке был черный креп. Несколько белых роз склонили головки в стеклянной вазе. Старик, сгорбившись, сидел на диване, не реагируя ни на что, словно был без сознания. Шаопин молча подошел к маленькому столику и опустился на колени, глядя на милое улыбающееся лицо. Слезы покатились у него из глаз, он упал на пол, обнял ножки стола и горько заплакал. Вся боль существования – прошлая, настоящая, будущая – сосредоточилась в этом моменте. Неужто все самое драгоценное, что было в его жизни, подошло к концу? Остались только бесконечные слезы – панихида по той юношеской любви, что никогда не вернется…
Когда плач Шаопина сменился стоном, Фуцзюнь встал с дивана, немного подождал и сказал:
– Я узнал о тебе из ее дневника. Поэтому я и отправил телеграмму…
Он подошел обнял Шаопина за плечи и усадил на диван. Сам секретарь Тянь встал перед окном, вглядываясь в дождевую морось.
– Она была такая славная девочка… – задыхаясь, наконец произнес он. – Мы просто не можем поверить, что ее больше нет. Ее, со всей ее жаждой жизни! Этой гибелью она спасла другую, еще более юную жизнь. Мы должны гордиться ею, мы должны чувствовать облегчение… – секретарь Тянь резко обернулся, по лицу текли слезы. – Но, мальчик мой, знаешь, я чувствую облегчение оттого, что пока она была жива, ты подарил ей радость любви. Ничто не может облегчить мою боль больше, чем это. Я глубоко благодарен тебе.
Шаопин встал и вытянулся перед Тянь Фуцзюнем. Тот вытер слезы платком, достал из ящика стола три блокнота и протянул их Шаопину:
– Главное, что осталось от нее, – это дюжина дневников. Эти три – о вас. Пусть они останутся у тебя, Шаопин. Перечитывая их, ты будешь чувствовать, что она еще с нами.
Шаопин взял три блокнота в цветастых пластиковых обложках и наугад раскрыл один из них. Перед глазами заплясал знакомый, твердый, как у мальчишки, почерк:
…Уже началась беспощадная жара. Я часто плаваю в бассейне Металлургического института, буквально за углом. Скоро загорю так, что стану черной, как уголек. Все время тоскую по своему угольщику. Мысли пьянят, как вино. Пусть все только начинается, но любовь заставляет смотреть на мир совершенно по-новому. Я на седьмом небе от счастья. Решила дать себе волю. Верю, что любовь дает людям силу творить, и страшно горжусь своим мужчиной. Думается, настоящая любовь и не должна быть эгоистичной. Напротив – это альтруизм чистой воды. Это процесс сознательной борьбы – бок о бок со своим возлюбленным – и постоянного обновления собственной сущности. Это слияние, это общая борьба, в которой вы сходитесь воедино. Готовность принести ради него или нее самую большую жертву – вот мера истинной любви. Иначе это обманка…
Глаза Шаопина вновь затуманили слезы. Он закрыл дневник. Казалось, что эти слова прошептала ему на ухо она сама…
Когда старик, обняв Шаопина за плечи, провел его обратно в гостиную, там кроме Сяочэня оказалась еще скромно одетая девушка – жена или невеста. Они хотели пригласить Шаопина на ужин, но тот отказался. Он сказал, что уже поел и, пожалуй, поедет туда, где остановился. Фуцзюнь попросил Сяочэня вызвать на проходной машину и отвезти Шаопина в гостиницу рядом с вокзалом.
Вернувшись в гостиницу, Шаопин сразу же решил, что нужно перебазироваться в провинциальное представительство Желтореченска. Завтра ему все равно предстояло ехать туда. Каждый день от представительства ходил автобус. Шаопин должен был оказаться там завтра, потому что через день наступала важная дата. Сяося покинула этот мир, но Шаопин все равно должен был отправиться на условленное место и сдержать обещание.
Шаопин вспомнил «Женю Румянцеву». Да, судьба заставляет его теперь отыграть финал этой истории. В человеческой жизни часто случаются такие совпадения. Это не художественный вымысел, но истории живых, реальных людей.
Тем же вечером он пришел в представительство, а на рассвете следующего дня Шаопин сел в автобус и помчался в город, с которым простился два года назад.
Автобус въехал в Желтореченск уже в темноте – начали зажигаться цветные фонари. Все было так знакомо. Дул прохладный вечерний ветер с нагорий. К шуму города подмешивались звонкие голоса Желтого ключа и Южной речки. Сумеречная дымка одела далекие горы, в небе мерцало несколько звезд.
Мой добрый и строгий отец – Желтореченск, – вот я и снова в твоих объятиях. Я приехал за потерянными мечтами, за сладостью прошлого и его горечью, за минувшей молодостью и ушедшим счастьем.
Шаопин остановился в отеле, где уже жил когда-то прежде, до рудника. Шаопин вышел на улицу и бесцельно побрел куда-то в толпе. Настроения заходить к Цзинь Бо неподалеку совершенно не было. Бóльшая часть воспоминаний осталась далеко, и все его чувства, пламенея, устремились к маячившим в сумраке уступам.
Он остановился у бетонного ограждения старого моста и долго смотрел на Башенный холм. Холм был все тот же, что раньше. Девятиуровневая башня не стала ни выше, ни ниже – она стояла, такая же прямая, такая же гигантская. Но в его душе все осыпалось, поблекло, оставив только груды желтой земли и куски щебня…
Любви же уготована вечная жизнь. Из земли и щебня уже пробивались два деревца шелковой акации. Их зеленые ветви и розовые бархатные цветы сольются вместе под голубым небом. Белоснежные журавли будут парами кружить над их кронами. И завтра, любовь моя, я приду туда, куда обещал. Я верю, что и ты придешь из другого мира, чтобы встретить меня…
Вечерний ветер сносил горячие слезы на мост. Шаопин оперся на перила и смотрел, как внизу неторопливо течет бесконечная река. Само время было подобно текущей воде. Несколько лет назад он очарован величественными стремлениями. Таким ступил он в этот город, робким и застенчивым деревенским юношей. Здесь провел он много трудных, печальных дней, прежде чем набрался храбрости жить. Здесь же обрел теплоту любви. Тогда он словно расправил крылья, орлом взвился под облака и улетел в широкий мир жизни. В тот день, когда он уезжал отсюда, Шаопин представлял себе, как снова вернется сюда. Он и подумать не мог, что ему будет так больно. Они оба должны были приехать сюда, но вернулся лишь он один…