Контрактники были из трех уездов, с севера Великой равнины. Шахтеры из одних мест и держаться старались вместе. Так было всегда, и причиной тому была, прежде всего, их опасная работа. Они быстро разбились на группы. В забое каждый заботился больше о «своих», и между тремя группами постоянно возникали ссоры. Парни регулярно били друг другу морды. Разумеется, у каждой группы был свой вожак. Шаопин должен был управляться со всеми. Он попытался первым делом свести трех вожаков и наладить между ними нормальные отношения. Эти трое были очень важны. Если удастся держать их в узде, то, считай, дело сделано.
Кроме контрактников в группе было больше десятка обычных рабочих. Их Шаопин не боялся – они были такими же, как он. Все в забое было ему по плечу. Главной опорой шахтерского начальника всегда становилась способность делать любое дело лучше, ловчее других.
Из-за этого бригадир всегда держал себя уверенно и имел в голове план «Б». От его взгляда не укрывалась ни одна мелкая пакость. Если техники начинали ломаться, он сам брался за оборудование, но зато уж потом не делал никому поблажек. Выехав на-гора, отчитывался честь по чести. Тот, кто не работал, получал шиш с маслом. Вся реальная власть принадлежала бригадиру. Шахтеры не особо робели перед большими начальниками, но зато по струнке ходили перед бригадиром. У того были свои способы проучить задиристых парней. Выделываешься? Ловчишь? Получишь такой наряд, что и за две смены на-гора не выедешь.
В обычных обстоятельствах Шаопин не стал бы обращаться со своими подчиненными подобным образом, какими бы безграмотными чурбанами они не были. Он следовал заветам покойного Ван Шицая, опираясь, прежде всего, на мудрость и здравый смысл. Соцзы старался изо всех сил, как верный пес, – в забое он шел первый на подхвате. Он, несомненно, был лучшим крепильщиком бригады. Когда он ставил крепь, вся его неуклюжесть куда-то пропадала, – оставалась одна поразительная ловкость проворных рук и ног. То был навык, отточенный долгой, опасной и напряженной работой. Ань Соцзы довольно быстро воспитал из деревенских ребят двух отличных крепильщиков себе на смену. Единственное – его старая привычка работать нагишом никуда не делась.
Вторая бригада во главе с Шаопином сразу же стала выдавать больше угля, чем все остальные – не только на их участке, но и вообще на всем руднике. Большое начальство обратило на них внимание.
С приближением лета подступала вечная проблема: контрактникам надо было спешить домой, чтобы успеть собрать урожай со своих полей. Многие постоянные рабочие тоже уезжали жать пшеницу. Обычно на время сбора урожая испарялась добрая половина шахтеров, но лишь немногие оформляли это как официальный отпуск. Некоторые, даже закончив уборку, не торопились возвращаться на рудник. Пугать их увольнением не имело смысла: нельзя же уволить половину! На Великой равнине пшеницу начинали жать уже в первых числах июня. По мере того как приближалось время сбора урожая, атмосфера на шахте становилась все более напряженной.
Это было самое тяжелое время для начальников шахт. Но не для них одних – страдали и главы управлений, и даже сам министр угольной промышленности Гао Янвэнь. Каждое лето добыча угля в стране неизбежно падала минимум на два месяца. Бригада Шаопина не составляла исключения – многие собирались сбежать домой.
Шаопин начал волноваться. Если уедут все его контрактники, некому будет съезжать в забой – его бригада состояла почти сплошь из них. Но приостановка производства на шахте была сродни неожиданной поломке поезда, вставшего на рельсах, – аварийное дело, совершенно не допустимое. Если какая-то бригада хотя бы один день не выдаст норму, это дойдет до самого управления. Шаопин начал искать решение проблемы…
После смены он потащил трех главных заводил вместе с Соцзы в один из самых известных частных ресторанов рудника. Платил Шаопин. Он хотел вместе с «братишками» отыскать решение так мучившей его проблемы. Все были уже слегка навеселе, и каждый мнил себя главным «друганом» бригадира. Они наперебой начали подбрасывать разные идеи.
Рассказали, что на самом деле у многих контрактников в семье нет недостатка в рабочих руках – и нет нужды возвращаться на уборку урожая. Когда дома нет мужика, не идут в шахтеры. Большинство думает просто воспользоваться благовидным предлогом, чтобы на пару дней смотаться домой, потому что все знают, что в грядущем хаосе никто не станет наказывать их за самовольную отлучку. Кто-то всего лишь хочет лишний раз потискать свою благоверную. Но, конечно, есть и те, кому правда трудно, – у этих нет вариантов…
– Как думаете, есть какой-нибудь способ сохранить работников? – спросил Шаопин у троих вожаков.
Они были единодушны: только штрафы. Все деревенские приходили на шахту за заработком. Если начать штрафовать за неявку, то те, кому нет нужды спешить домой, не поедут.
Способ был хороший. Шаопин тут же, за столом, стал прикидывать с парнями, как это устроить. Все, покинувшие шахту без разрешения на срок от одного до трех дней, за исключением тех, у кого есть сложности и кому действительно требуется уехать, должны будут выплачивать по пять юаней за каждые пропущенные сутки. При отсутствии на рабочем месте от четырех до шести дней ушедшие в самоволку получат понижение шахтерской категории на полгода, безо всякой зарплаты по плавающей тарифной ставке. От семи до девяти – все то же, сроком уже на год…
Сформулировав правила, Шаопин пошел к начальнику шахты, потому что такое наказание можно было провести только через руководителей всех бригад. Еще он подумал, что если одновременно с ужесточением режима начать премировать тех, кто покажет особенное усердие, наверняка они добьются еще лучших результатов. Конечно, было бы неплохо завести еще более строгие правила.
Большие начальники были поражены предложением Шаопина: кто мог подумать, что этот малый не только умеет пустить в ход кулаки, но и с головой управляется получше многих из них! Однако вопрос этот был настолько серьезным, что руководство шахты не могло принять по нему решения, не посоветовавшись с управлением всего рудника.
Предложение Шаопина сразу же привлекло внимание директора. В сопровождении нескольких начальников он лично наведался к Шаопину, чтобы вместе изучить проблему и спешно составить соответствующий документ. Распоряжение определяло не только наказания для шахтеров, покинувших рудник на время уборки урожая, но и предложенные Шаопином дополнительные меры поощрения особо отличившихся. Горняки первой категории, отработавшие двадцать одну смену, за каждый дополнительный день должны были получать по три юаня премиальных, а работники второй категории – по два, при условии выполнения двадцати шести смен в период уборки урожая. Те, кто возьмут официальный отгул и вернутся к работе в срок, не будут дополнительно награждаться премиями, однако в случае переработки по возвращении им причитаются выплаты, но в два раза меньшем размере. Работники администрации и руководство тоже подпадали под действие новых правил. К списку взысканий были добавлены еще два суровых пункта: отсутствовавшие на руднике более десяти дней будут исключены из списков выплат и подвергнуты тщательной проверке с отчислением полугодовой компенсации за ущерб шахте. В более серьезных случаях предусматривалось наказание вплоть до увольнения.
Как только документ был спущен на шахты, все брожение быстро утихло: большая часть народу отказалась от самоволок. Такого не было уже много лет. Опыт Речного Зубца быстро очутился на страницах «Шахтерских известий», и другие рудники, последовали его примеру. На телефонном совещании руководителей медногорский глава шахтоуправления громогласно расхваливал своих находчивых подчиненных. Конечно, никто не связывал это достижение с бригадиром по имени Сунь Шаопин, да и он сам не считал, что сделал что-то исключительное. Он просто был счастлив, что несмотря на сбор урожая, его бригада потеряла совсем немного работников.
Все это время он изо всех сил старался преодолеть то чувство горького разочарования, что владело им раньше, – схоронить свою боль и печаль в напряженном, тяжелом труде. Новое назначение оказалось для него куда как своевременным – он мог полностью погрузиться в тяготы борьбы и радость своих маленьких успехов. Там, в забое, он действительно забывал обо всем: кричал, ругался, сновал туда и сюда, исправляя чужие ошибки, – и все это для того, чтобы выдать норму, причем сделать это красиво.
Когда его бригада выезжала на поверхность, черный, перемазанный с ног до головы, он падал на кафель душевой, курил, зевал и чувствовал ни с чем не сравнимое расслабление в душе и в теле. В минуты отдыха Шаопин размышлял, как он может изменить свою жизнь. Он опять взялся за математику, химию и физику в надежде поступить в училище. Еще Шаопин купил себе дешевенький плеер и пару кассет. Иногда он, закрыв глаза, забирался под москитную сетку и молча слушал музыку. Сетка висела над его постелью и зимой, и летом, в общежитии она создавала ощущение комнаты в комнате. Под ней был только его мир.
Спустя время он не удержался и снова взялся листать дневник Сяося. Всякий раз это было похоже на торжественную церемонию. Он открывал чемодан и, как набожный христианин, прикасающийся к Библии, обеими руками осторожно клал три изящных блокнота к себе на нары, а затем садился и бережно открывал их. Он снова и снова перечитывал ее родные, сладкие слова. Читать было страшно, но не читать – невозможно. Он читал, и прошлая жизнь накрывала его, как волна.
Конечно, с началом новой смены суета выносила его из половодья и затягивала в пылкую реальность жизни, заставляя очнуться от бесконечного кошмара и вновь погрузиться в суровые битвы забоя. Чувство ответственности требовало от него не пренебрегать своими обязанностями. Малейшая неосторожность могла привести к жертвам, а Шаопин слишком боялся увидеть, как человек покидает этот мир по глупой случайности. Он не допустил бы смерти вновь встать в полный рост перед собой. На шахте то и дело умирали люди, но Шаопин мечтал о чуде. Он не мог позволить себе потерять ни одного из своих ребят. Многие из них годились ему в младшие братья.