Командир роты Саня Зайков получил несколько писем от рядового Чихунова. В одном их них Андрей описывал красоты Афганистана и необычность жизни и быта афганцев. Заканчивалось послание фразой: «завтра уходим в горы…» В этих словах чувствовалась какая-то обреченность. Внизу стояла дата 20.04.1985 года.
А на следующий день, двадцать первого числа, разразилась трагедия, ныне известная как «гибель мараварской роты». Мы об этом узнали из письма оставшегося в живых младшего сержанта Власова. Было и ещё одно письмо – в первый батальон, но мне запомнилось именно это. Очень сумбурно, но откровенно и эмоционально описывался их последний бой.
Геройская и отчаянная смерть пулемётчика Андрея Чихунова от гранатомётного выстрела в упор ввергла в шок. Даже у офицеров, читавших письмо, тряслись руки и наворачивались слёзы. «Фил» ходил почерневший и не мог вымолвить ни слова. Из нашего батальона ещё погибли рядовые Комогорцев и Овчинников, из первого – Моряхин и Жуков.
Офицерские жёны плакали. Казалось бы, где «каменюки» и где Афганистан, но это были наши солдаты. Здесь, вдалеке от войны, погибшие парни были более своими, чем там в том отряде, где они прослужили так недолго. Это была самая тяжёлая потеря. Увы, не последняя. Всего в том бою погибло 29 человек.
Безграмотно спланированная операция, халатная подготовка, роковые ошибки уже во время её выполнения, попытка свалить вину на ротного. Если бы не принципиальность единственного свидетеля постановки задачи комроты-2 Сергея Макарова, то, возможно, случилась бы несправедливость. Это стоило ему карьеры.
Мой друг и однокашник подполковник Макаров скончался ровно через 24 года, день в день, 23 апреля 2011 года.
Андрей, здравствуй!
Получил твоё письмо, давно ответа не было. Я уже отошёл, и, только опрокинув пару рюмок, после третьей начинает слеза катиться. Научились списывать людей и забывать тоже: сегодня был, а завтра нету, а послезавтра его уже как не было. И такое происходит со всеми, даже с самыми отличными мужиками. Я тебе вышлю его адрес и его фотографии попозже. Ехать сюда не придётся. Переговоры проходят вроде успешно, так что, может, не успею выполнить свой интернациональный долг на все 100 процентов. Мои орлы дали отличный результат: под сто стволов, правда, духов мало, но ничего, молодые взводные подрастают. Олега представили к Герою. Должен пройти, я думаю.
Я жив-здоров. Начал бегать и чуть заниматься, скоро стану на ноги и войду в форму. Приятно чувствовать себя полезным людям. Это особенно чувствуется после госпиталя. Скоро выйду на большую дорогу. У меня замполит мужик нормальный. Вот с ним и буду ходить… Погода для духов ночью не очень приятная – холод собачий, а они его не любят. На этом мы их можем подловить, уже подловили. Представляешь, охрана их от холода спряталась, прошли мои коробочки, на их караван выскочили. На шесть 30-мм автомат<ических> пушек – столько же машин с духами. Короче, дали прикурить. Но такое очень редко случается, у нас два раза в год получилось.
Почитай «Красную Звезду» за 5 декабря. Там про Анвара и его людей и про летчика СУ-25, которого «Стингером» сбили… Я тут чуть к корреспонденту не попал, но отделался пока.
Анвар лежит сейчас в Ленинграде с рукой, к Новому году будет здоров, нерв восстанавливается, кость срастается. Приедет, возьмет отпускные и домой в отпуск по болезни и за этот год. Вот-вот должна быть известна замена. Куда интересно?
Пиши чаще. Саня.
17.12.87.
Глава 33
До Нового года оставалось два или три дня. Около 22.00 я направился по некоторым делам на службу. Неторопливо собрался и вышел из подъезда. Моя медлительность в первую очередь определялась нежеланием возвращаться в казарму, но вариантов не было. На мгновенье я остановился, чтобы надеть рукавицы. Внизу на дороге стоял ЗИЛ 131, на котором только что вернулся старший лейтенант Тхоривский. На противоположной обочине тарахтела готовая к выезду санитарная машина. Николай, оживлённо жестикулируя, что-то объяснял начмеду, майору Бабинцу. Тот согласно кивал головой. В этот момент из соседнего подъезда выскочил лейтенант медицинской службы Коля Кислый и трусцой направился к дороге. На несколько мгновений он остановился возле своего начальника и, получив распоряжение, помчался в часть. Майор Бабинец вскочил в кабину санитарки, а ещё через минуту она уже мчалась по дороге.
Тхоривский устало направился к дому.
– Коля! – окликнул я приятеля. – Чего произошло?
Николай вяло взмахнул рукой и равнодушным голосом произнес:
– Помер он. Я ничего не смог сделать. Прямо у меня на руках и помер.
Из подробного рассказа Тхоривского выяснилось, что два солдата из батальона обеспечения решили обстоятельно подготовиться к наступающему празднику. Для этого они отправились в Хара-Бырку за водкой. Ни сильный, под сорок градусов, мороз, ни расстояние в восемь километров в одну сторону их не смутили.
Без сомнений, несмотря на вышеперечисленные трудности, бойцы благополучно вернулись бы в часть, если бы не их нетерпение. Имея в руках несколько бутылок водки, они не вытерпели и распили одну. Без закуски, на голодный желудок прямо из горлышка. На обратном пути они, изрядно охмелевшие, выбились из сил. Кирзовые сапоги и шинели не могли защитить от мороза и пронизывающего ветра. Алкоголь и усталость сделали своё дело, и уже возле части солдаты окончательно выбились из сил.
Один из бойцов не смог преодолеть последний склон и упал, теряя сознание. До казармы оставалось не более полукилометра. Тот, что покрепче, двинулся за помощью. Последние метры он преодолевал уже ползком. Вероятнее всего, он замёрз бы в ближайшем лесочке, но, на его счастье, со службы возвращался старший лейтенант Тхоривский и обнаружил бойца почти без сознания. Коля притащил солдата на руках в ближайшее подразделение, распорядился доставить его в санчасть, а сам побежал к дежурному по части. Через несколько минут он уже мчался на дежурной машине в «долину смерти».
Солдата он застал ещё живым и попытался сделать ему искусственное дыхание, но тщетно. Боец умер у него на руках. Так соседний распадок полностью оправдал своё неформальное название – «долина смерти».
Коля Тхоривский тоже умер в 2014 году. Инсульт.
Андрюха, привет.
(…)
Да, Андрей на носу замена, разменял 16-й месяц. Сижу дома уже второй месяц, а время так медленно катится. Сейчас думаешь, быстрее бы замена, а в Союзе будешь думать – там всё-таки было лучше и проще, скорее бы обратно… Ждем план замены… Пока нет. Ну да ладно.
(…)
Привет тебе от Швыдкого (он НШ) и Ерофеевского (КР), т. е. тут маленький бердский филиал.
На этом заканчиваю. Пиши. Саня.
15.12.87 г.
Весна! Весна для меня означала, что менее чем через шесть месяцев я смогу покинуть это гиблое место. Тогда каждый из нас мечтал как можно скорее убраться отсюда подальше, потому что, где бы не пришлось служить после, всё равно было легче и спокойней, чем тут. Так оно и было. В шестьдесят седьмой, бердской бригаде даже у командиров групп был почти нормированный рабочий день. Командир подполковник Агапонов не беспокоил своих подчинённых попусту, да и сам особо не задерживался на службе без острой необходимости. Ему под стать были заместители: майор Гордеев и начальник штаба, выпускник 9-й роты РВДУ, майор Юрий Михайлович Рендель. Старшины рот, прапорщики выполняли свои обязанности в полном объеме. Николай Иванович Борисов был настоящим воякой, любившим своё дело и ни в какую не соглашавшимся оставить должность старшины в пользу более спокойной – начальника склада.
К слову сказать, когда я прибыл в Бердск, то сам себя не узнавал. Вдруг пропали былые резвость и прыть. Даже не было желания участвовать в различного рода и ранга учениях. Наверное, командир группы специального назначения – как большой спорт. Есть знания и умения, огромный опыт за плечами, тебя уважают и относятся с пиететом даже старшие по званию, но наступает критический возраст, и все понимают, что новых высот тебе уже не одолеть.
Но до этого было ещё далеко, а пока я трясся в кабине детского автобуса редкой марки – АС-38. Уже несколько недель я с удовольствием пребывал в должности старшего. В то время как в нашем гарнизоне не было ни тепла, ни воды, я имел возможность не только помыться и согреться, но и искупаться в бассейне ракетной дивизии ст. Ясная.
Автобус притормозил возле офицерских ДОСов, и водитель Кокоулин, разминая руки, вытянул их вперёд, хрустнув суставами. Вдруг в его дверцу кто-то постучал. Он недовольно приоткрыл форточку и почти тут же обернулся ко мне. Лицо его мгновенно стало белым, как морозное забайкальское небо, а глаза остекленели. Я понял что, чего бы ни произошло, ко мне это никак не может иметь прямого отношения, и лениво спросил:
– Чего опять случилось?
– «Зуб» застрелился, – растерянно ответил Кокоулин.
– Как застрелился? – единственное, что я смог промолвить в ответ.
Ещё три дня назад сержант Зубков ездил с нами в Ясную, чтобы сфотографироваться на дембельский альбом, а ещё через месяц он должен был увольняться в запас. Высокий и статный красавец, он был из старинного рода донских казаков. До армии жил в станице напротив – через Дон – от шолоховской Вёшенской. Последние полгода боец работал помощником прапорщика на продовольственном складе, одновременно с успехом исполняя должность командира хозяйственного взвода.
Тело сержанта лежало в каптёрке на спине между стеллажами. Уцелели только глаза и нос. Выстрелил он себе из АКС-74 очередью в рот. Все стены и потолок были в крови и серых пятнах мозгового вещества. На столе лежала предсмертная записка: «В нашем роду никто не сидел и сидеть не будет».
Дело в том, что на продовольственном складе была обнаружена многотысячная недостача, и кто-то постарался сделать Зубкова крайним. Началось следствие, и сержанту грозил суд. Всем было понятно, что солдат срочной службы в отдаленном гарнизоне, полностью отрезанный от внешнего мира, не мог сделать такой крупной недостачи без покровительства, а скорее, по принуждению, свыше.