-- Еще бы, -- презрительно перебила его Агафья, взяв руки в бока и принимая воинственный вид: у Филимона только и дела, что стеречь ваши дрова! Поди-ка, скажи ему!.. Тут тебе каждую минуту решение живота твоего, а то выдумали -- дрова! Эка важность, подумаешь!..
Аристарх Петрович рассердился. Он, когда сердится -- кричит тонким бабьим голосом и кажется, что вот-вот расплачется.
-- Ты опять за свое? Я тебе уже сказал, что это меня не касается!.. Поди прочь и не смей больше говорить об этом!...
Агафья сердито фыркнула и величественно повернув свою широкую, в три обхвата, спину, молча удалилась в кухню. Взволнованный старик долго не мог успокоиться и продолжая работать, время от времени раздражительно повторял:
-- Этакая скверная женщина...
Успокоившись немного, он уже мирным тоном сам с собой говорил:
-- Никак не втолкуешь ей, что раз ты -- мирный обыватель и ни в чем неповинный, то тебя никто не имеет права пальцем тронуть, а не то что -- из пушки...
* * *
В час дня где-то близко ахнул и, как гром, прокатился над крышами пушечный выстрел, Аристарх Петрович поднял голоду, прислушался, поглядел по сторонам -- все ли на месте? -- и наклонившись снова к своей работе, спокойно проговорил:
-- Важно!..
И продолжал бормотать:
-- Святого пророка Даниила и трех отроков: Анания, Азария и Мисаила... день постный... Суп гороховый, жареная капуста... Мм... шестьдесят четыре копейки...
После второго выстрела он, уже не поднимая головы, скосил глаза к окну, потом перевел их на качавшуюся над столом лампу и возвращаясь к календарю, равнодушно проговорил:
-- Пускай себе...
При следующих выстрелах он только пожимал плечами, словно удивляясь тому, что кому-то пришла вдруг охота среди бела дня и в мирных улицах палить из пушек...
Между тем, выстрелы учащались и как будто раздавались все ближе. Начинал вздрагивать дом и звякали оконные стекла. Аристарх Петрович старался ничего не замечать, окончательно успокоившись на мысли, что это его не касается. У него и в мыслях даже не было о какой бы то ни было опасности. Он занимался своим делом так, словно сидел в крепости, за неприступными, никаким орудиям неподдающимися стенами...
Вошла Агафья с тем же перекошенным лицом и стала накрывать стол для обеда. При каждом выстреле она шарахалась в сторону и шепча молитвы, быстро крестила свою могучую, необъятную грудь. При этом пострадали две тарелки и соусник, укоризненно смотревшие на нее с полу мелкими осколками. Она несколько раз нагибалась, чтобы собрать их, но раздавался выстрел -- и Агафья тороплива выпрямлялась, словно боялась, как бы смерть не застигла её в такой неудобной для христианской кончины позе.
В один из хороших промежутков тишины она успела объявить, что обед готов, и Сижков, приятно улыбаясь и потягиваясь, перешел к обеденному столу.
Он сел и старательно повязал себе вокруг шеи большую, белую салфетку. Лицо его при этом приняло выражение кроткого ожидания, а беззубый рот уже жевал, хотя перед ним, кроме пустого прибора, еще ничего не было. Маленькие, затерявшиеся в мелких морщинках глазки с беспокойством и надеждой обращались к двери, ведущей в кухню. И то, что от пальбы вздрагивал весь дом, от крыши до основания и в окнах тонко и жалобно звенели стекла -- его меньше беспокоило, чем испуг и рассеянность Агафьи, благодаря которым обед мог оказаться испорченным и негодным к употреблению.
Агафья появилась с объемистой посудиной в растопыренных руках, из которой поднимался к потолку душистый, белый, теплый пар. Завидев её, старик заёрзал на стуле и потянув носом, умильно закрыл глазки и причмокнул нижней, отвисшей губой. Агафья поставила миску на стол и не успевая креститься после каждого выстрела, торопливо засеменила обратно в кухню, словно вся опасность была здесь, в столовой, а в кухне ее жизнь могла быть в полной безопасности.
Аристарх Петрович не кушал, а священнодействовал. Графинчик с водкой он держал в руке, как священный сосуд, а водку из рюмки опрокидывал в рот с видом счастливейшего человека в мире. Закусив после водки черным хлебом с солью, он сначала взял себе на тарелку одну ложку постных щей со снетками и отведав их, долго сидел, вперив глаза в пространство и прислушиваясь к своим вкусовым ощущениям. После нескольких глотков, лицо его представляло одно сплошное блаженство и упоение. Не спеша, методично и аккуратно переливал он щи из миски в тарелку, а из тарелки в рот, и когда в миске уже нельзя было зачерпнуть ложкой, он, опрокинув её вверх дном, вылил остаток на тарелку. Покончив со щами, он долго сидел неподвижно, вперив глаза в пустую тарелку, и продолжая жевать беззубыми челюстями, терпеливо ожидал второго блюда.
А за стенами дома творилось что-то странное, непонятное. Уже не было слышно отдельных выстрелов, а стоял беспрерывный рев и гул, и мимо окон то и дело проносились, мелькая, не то птицы, не то черные головни или мячи. Аристарх Петрович вдруг вздрогнул и приподнялся. Он увидел, что один из этих мячей ударился в стену противоположного дома, и из пробитой стены посыпались кирпичи и штукатурка. Это возбудило в нем смутную тревогу, которая, однако, скоро рассеялась при мысли о том, что в том доме, вероятно, засели бунтовщики и потому его обстреливают. "Даром не будут стрелять... А мое дело -- сторона... Что же, однако, Агафья не подаёт?.."
Он забыл, что за грохотом канонады Агафья не может слышать его и капризно выпятив нижнюю губу, нетерпеливо закричал:
-- Агафья! Агафья!
И как будто ему в ответ, что-то звонко ударило в двойные стекла среднего окна, разбив их вдребезги, и черная шрапнель грузно упала на стол и разбив на мелкие кусочки тарелку, быстро, с шипеньем и свистом, завертелась, как волчок.
Аристарх Петрович опешил и с недоумением в лице скосил на неё глаза. И вдруг он смертельно побледнел, поняв неизбежность страшной опасности. Глаза от ужаса расширились, все тело оцепенело, и только посиневшие губы быстро и нелепо шевелились.
-- По... по... за...
Он хотел спросить: почему? За что?.. Он хотел протестовать, кричать, возмущаться, жаловаться, и прежде всего, бежать, бежать без оглядки от стола, на котором вертелось страшное чудовище. Но это был только один миг, и он не успел ни крикнуть, ни пошевельнуться. Шрапнель вдруг подпрыгнула и разорвалась с такой силой, что все стекла повылетали изо всех окон и в столовой обрушилась изразцовая печь...
Когда расселся дым -- из кухни выглянуло белое, как стена, перевернутое лицо Агафьи. В комнате уцелели только стены, потолок и пол. От всей мебели -- столов, стульев, дивана, буфета -- остались мелкие щепки. А сам Аристарх Петрович исчез почти бесследно, ибо кровавые пятна на стенах, бесформенные куски тела и клочки халата нисколько не напоминали мирного обывателя, потомственного почетного дворянина и губернского секретаря Сижкова...
----------------------------------------------------
Впервые: журнал "Пробуждение", No 25, 1907 г.
Исходник здесь:Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.