— Мы все не привыкли к этому, — говорит он куда-то в сторону. — Вы — рассказывать, потому как не знаете, что отвечать. Я — расспрашивать, потому как не знаю, что спросить. Пройдет время, многое станет обыкновенным. А сейчас все в новинку.
— Коля?
— Ну, — он поворачивается ко мне. Растерянно проводит рукой по волосам — волос-то нет. Видимо, собирался сказать что-то громкое, а сказал тихо-тихо: — Ерунда. Точно вам говорю, ерунда. Себя не мучьте, меня не пытайте. Подсудимый признал себя виновным. Всякое бывает, ребята. Давайте об этом больше не говорить. — И тут же, словно другой человек: — Знаете, чего мне сейчас хочется? Ни в жисть не угадаете…
Нам сразу становится легче и проще.
— На озера, — пряча усмешку, бросает Димка.
— He-а. А вообще на озера тоже
— Знаю, — вставляет Сашка. — Получить новый объект.
— Смотри-ка, почти угадал. Вот дьявол.
— А если серьезно?
— Серьезно… Влезть бы куда-нибудь высоко-высоко. Ну, скажем, на стрелу подъемника. Кругом простор, ветрище. Аж кости сводит. Тучи у тебя шапку на затылок сбивают. А ты стоишь, и хоть бы хны. Кругом пустырь. И нет еще ничего. Лишь ты да этот озябший кран. Во как. Ну и объект, конечно. Нулевой цикл.
Непонятно устроен мир… Мы здесь. Нам уже скоро уходить, она так и сидит, плотно сжав губы, чуть наклонившись вперед, и смотрит. Куда-то мимо нас, мимо Николая, в свой мир, в который мы, по чистой случайности, не успели попасть.
«Но почему же так, неужели?» — хочется закричать мне. Сочтут ненормальным. Оглядываюсь на ребят, молчу.
— Однако хватит о мечтах, — словно спохватившись, роняет Николай. Он берет Лену за руки и начинает говорить сбивчиво, торопливо.
— Почему ты молчишь? Неужели нам не о чем поговорить? Это не упрек. Боюсь забыть твой голос.
— Зачем ты так. — Ленка трется лбом о его руки.
— Я непоправимый истукан. Все суета. Ты здесь… Это самое удивительное, что могло произойти. Впрочем, ты всегда здесь, со мной. Иначе не могло быть. Все эти дни думал, что же я скажу тебе. Так ничего и не придумал. Если и есть моя вина, она перед тобой. Я ни о чем не прошу. Ты все решишь сама. Лешка прав, не надо придумывать испытания. Все остальное — во-вторых и в-третьих. И пожалуйста, без ненужных деклараций: мой долг, я обязана. Мишура все это. Мы обязаны быть самими собой, и только. Письма коротки. Вечно боишься что-то упустить. Вот, мол, наступит время разговора, и тогда… Разговор происходит, и все повторяется снова… Прости.
И нет уже испуганного лица, отрешенного взгляда. Ничего нет. И только невероятно большие, и невероятно черные, с тяжелым наплывом слез глаза. Он никак не может найти место своим рукам.
— Да, вот еще что. Передайте Шелунову. — Вроде как вопрос самому себе. — Пусть посмотрит.
Тетрадь, серая, в грубом лидериновом переплете. Пробую на вес. Ого!
Николай пожимает плечами:
— Сам удивляюсь.
Встаем все разом. К выходу идем вместе. Николай с Леной чуть позади.
— Успокойся, прошу тебя, слышишь. Ничего, ребята свои. Не зря же они мне завидовали. У тебя совсем соленые губы… Ну перестань. Будь умницей, ладно? Иди…
И она медленно идет, больно закусив нижнюю губу, натыкаясь на расставленные стулья. Я слышу, как с треском хлопает дверь и мутновато-рыжий графин начинает испуганно дребезжать.
— Граждане, попрошу заканчивать. Граждане… попрошу заканчивать, — выкрикивает старшина, переходя от группы к группе.
Мы устали повторять: «Все следует принимать как должное». К житейским мудростям привыкаешь не сразу. А по мне, лучше вообще не привыкать.
Поздно вечером меня неожиданно вызвали к телефону. Это оказался Игин — заместитель начальника стройки. Событие не ахти какое, мало ли причин — срочное дело. Меня теперь накрепко определили в совет молодых специалистов. Говорят надо, но приходится терпеть.
— Послушайте, Максимов, вы адрес мой знаете? — глуховато прогудел Игин в трубку. И только тут я удивился. Вызовы поздние и даже ночные бывали и раньше… С таким начальником строительства, как Фролов, не соскучишься. Дело не терпит — иди, о времени потом вспомнишь. Но приглашение домой… Это что-то новое.
— Конечно, — не очень уверенно ответил я, потому как домашний адрес заместителя начальника стройки, по чистой случайности, в сферу моей любознательности не попадал.
— Ну, хорошо, — согласился Игин. — Жду!
Я пожал плечами и повесил трубку:
— Домой, странно.
Я еще минуту-другую неуверенно потоптался у переполненного собственной значительностью телефонного аппарата в надежде что-то понять, однако просветления не наступило.
— Ладно. Приеду, расскажу, — подумал я вслух и вышел.
Дом Игина я нашел быстро. Жил он на улице Калинина. Современная квартира, три комнаты. Коммунальные услуги налицо — повернуться негде. Раза два натолкнулся в темной передней на какие-то незнакомые предметы. Хорошо хоть свет никто не зажег. Краснею — не видно. К счастью, коридор невелик. Современное строительство тоже имеет преимущества.
— Садитесь, — пригласил Игин. За круглым столом уже скучал сухопарый, с тяжелыми, как гири, смуглыми руками парень. — Знакомьтесь… Бригадир монтажников с шестого участка.
— Чурляев, — тряхнул редковолосой головой парень и, почти не вытягивая руки, достал мою ладонь так легко, будто мы и не сидели по разные стороны широченного стола.
— Пригласил вас не случайно, — своим застенчивым голосом сказал Игин откуда-то из глубины комнаты. Ни я, ни парень его лица не видели… — Точнее, пригласил вас, Алексей Федорович. Чурляев пришел сам… Стеснять не буду. Я в курсе дела. А вот вам послушать не грех. Роскошного ужина не обещаю, живу по-холостяцки. Жена на даче… Ну, а чай с коньячком предложить могу. Пойду управлюсь на кухне… Так что, Виктор, если вас не затруднит, расскажите Алексею Федоровичу все.
Виктор, который не очень понимал, почему Алексею Федоровичу следует все повторить, сначала выжидательно засопел, будто еще прикидывал, надо ли соглашаться с Игиным, затем раздумчиво почесал затылок и только после этого сказал:
— Повторить можно, повторить нетрудно, толк бы был.
— Речь у бригадира монтажников торопливая, без знаков препинания. Притушенный торшерным колпаком свет стеснял рассказчика. Он несколько раз отважно смотрел на люстру, видимо, надеясь на мою сообразительность, однако я оставался сидеть. Хозяин был на кухне… Мало ли что принято и что не принято в этом доме. Пусть будет так. Постепенно Чурляев пообвык, голос его словно встал во весь рост, и даже в двух, на его взгляд, особенно сложных моментах, он уронил кованую ладонь на стол, отчего вся малогабаритная мебель сразу пришла в движение.
— Так бывает. Приходят новые люди, что-то меняется, к чему-то привыкаешь, от чего-то надо отвыкать. Мы разве против, мы за, ежели это для дела, — говорит Чурляев в сторону.
Рассказывает он нескладно. Какие-то вещи приходится додумывать. Уже вернулся с чаем и обещанным коньяком Игин. А Чурляев все говорит, словно боится, что сейчас оборвут и что-то останется невысказанным, останется внутри него, и как не давало покоя прежде, так и поныне будет бередить душу.
Шестой участок — это участок Николая… Сергей назначен туда по собственному желанию. Нам тоже казалось, так будет лучше. У него светлая голова. Он умеет работать.
Человек уходит, дело остается. Так или иначе оно продолжает человека.
Я знаю, легче начинать на пустом месте. Отсчет времени начинается с тебя — это тоже важно. Всякое продолжение неминуемо рождает сравнение. Он принял участок, которым руководил Николай. Он принял людей, которых собрал вокруг себя Николай. Он принял мысли, которыми жил Николай.
Сделать шаг вперед не так сложно, если ты знаешь, почему сделано два, пять, десять предыдущих.
Неоправданно выяснять, кто первый сказал: «С Климовым было по-другому».
Он услышал эту реплику.
— Ну что ж, со мной будет иначе.
Они пожали плечами. В конце концов, он начальник, это его право.
Чурляев облизывает губы.
Не сомневаюсь, Сергей так и сказал — «иначе». Не лучше, а иначе. Не следует спешить с осуждением, и все-таки ты ошибся, Сережа.
— Сначала снял бригадира арматурщиков… Шуметь не стали. Костин не ангел. Мы его предупреждали раньше: «Брось сквалыжничать. Из-за куска трубы совесть теряешь». Вроде помогло… Может, не стал на много лучше, но думать стал. Зачем ему понадобился этот инструмент, точно не знаю. Говорит, халтура подвернулась. Наверно, так и было. Наутро Сергей Дмитриевич вызвал и уволил по 47-й. Сунул волчий паспорт в зубы, и все. Шагай, Костин, строй новую жизнь. Вообще обидно, но смолчали. Было за что — значит, баста, терпи. Дальше хуже. Уволил прораба. Так нельзя, Николай Петрович терпимее был… Мы все знали, кто такой Сотин. Если бы не тот случай, человеком бы стал. Он ведь со мной перед самой аварией разговор имел. Мальчишку на воспитание взять хотел. Может, и не дали бы. Наверняка б не дали — две судимости. А если подумать — ведь как Николай Петрович в человека верил. Иногда даже жуть брала. А все равно верил. А тут всех под один ранжир. Но почему? Неужели шестой участок воспитывать надо? Мое рассуждение какое? Взялся человек за дело. Берись за него так, чтобы люди тебе верили. Понимали тебя. Три раза я к Сергею Дмитриевичу на разговор напрашивался. Зайдешь — некогда, потом. Через день снова: «Разговор имею, время назначьте». А он и глаз не поднимет.
— Знаю я ваши разговоры. Если сами к склокам интерес проявляете, то у меня иной круг обязанностей.
— Вижу, расположения никакого, одна недоброжелательность. Надо бы сдержаться, да не получилось — вспылил: «Мы у вас не в услужении. Я парторг. Народ действий ваших не одобряет».
— Ах, парторг, — говорит. — Прекрасно. Но вы еще бригадир монтажников, за работу которых несете персональную ответственность.
— Какой разговор, все ясно. — Хлопнул дверью и ушел. На следующий день, смотрю, народ у доски объявлений колобродит. Подошел… А там вот эта штука висит. — Чурляев сопит, морщит сосредоточенно лоб, перекладывает из одного кармана в другой бумажки, деньги, носовой платок, снова бумаги, наконец достает помятый лист, виновато разглаживает его и кладет на стол. — Вот, полюбопытствуйте.