Бом, бом, бом!
Куда же вы? Он должен все объяснить.
— Да проснись же ты, соня!
— А?!
Димка трясет меня за плечо и чему-то смеется.
— Ну ты здоров спать. Вставай.
Сижу на кровати чуть-чуть забалдевший от сна. Сашки уже нет; сегодня воскресенье.
— Видал, что на улице творится?
— А что?
— Снег выпал. Зеленые листья осыпаются. Жуть.
— Быть не может. — Подхожу к окну. В самом деле. Снег, словно куски ваты, лежит на зеленых кустах, траве.
Если уезжаешь в дождь, говорят, к счастью. Сегодня никто не уезжает, а значит, некому завидовать. Однако дождь завел кутерьму с ночи и, судя по всему, не настроен останавливаться.
Где-то за стеной урчит передвижной кран. Все правильно… Грунт ползет. Дал указание — выложить подъезд железобетонными блоками. Неприятности еще впереди. Черт с ними, с неприятностями. По крайней мере, материалы будут поступать прямо на строительную площадку… Минуту назад позвонил Димка.
У них заливает котлован. Спрашивает, есть ли лишние насосы. Голову на плечах надо иметь. Мог бы догадаться… У нас тоже дождь.
В обед, как всегда, забежал Сашка — административный корпус рядом. Пока Сашка чертыхался, обчищал ботинки, заглянул Силихов.
— Алексей Федорович, ползет, как опара. Подъезд выложили. А на повороте насыпной грунт, считай, течет!
— И сильно?
— Да уж куда там — вовсю.
— Сообщи бульдозеристам, пускай объезд пробьют с левой стороны.
— С левой? Алексей Федорович, там ведь…
— С левой, с левой, Силихов. Подъем невелик, градусов пять-шесть. Пару машин дробленки рассыпьте, и порядок. И на комбинат позвоните… Пусть не усердствуют на погрузке… Один прицеп — не больше. Ну, чего стоишь? Ползет, как ты знаешь, вниз, а не вверх. Понял?
— Тэк, э… А… Ну да. Ну да, понял.
— Вот тебе и тэк, э. Блочную нитку каждые тридцать минут чистить колесными тракторами. Ясно?
Силихов недружелюбно косится на Сашку, на его модные ботинки, качает запотевшей головой. Уходит.
— Дела-а… брат, — сокрушенно бормочет Сашка и смотрит сквозь затянутое грязной бахромой окно… — Прогноз не слышал?..
— К обеду обещают прояснение. А на завтра снова… Ливневые дожди в середине дня. А середина у них знаешь какая. С одиннадцати и до пяти. Во как…
— Не здорово.
— Не здорово, — соглашаюсь я.
— Да, чуть не забыл… Ленка уехала.
Теперь, судя по всему, моя очередь расспрашивать и удивляться… Но я не буду удивляться — надоело…
— Надолго?..
— Ага… В отпуск… Хотела, говорит, попрощаться. Да у Лешки с Димкой телефон вечно занят. А до меня дозвонилась. Матери надо помочь. Сестра в техникум поступает. Старушка в годах, шестьдесят пять.
— А ты чего сказал?
— Я… Счастливого пути пожелал… Чего скажешь. Старушке шестьдесят пять — возраст не пионерский…
— А Коля знает?..
Сашкины брови завязались у переносицы, губы вытянулись, как если бы он собирался свистнуть.
— Это ты у нас специалист допрос уч-чинять.
Настойчиво задребезжал телефон. Сашка нехотя поднялся.
— Ну, я пошел…
Я подождал, когда потертый аппарат еще раз прозвонит, снял трубку.
— Ну, как там на третьем?
— Добрый день, Ипполит Кондратьевич.
Звонил Игин. Сашка ядовито ухмыльнулся.
Интересовались все тем же, ругали все за то же. Я слушал заместителя начальника стройки, а сам смотрел на Сашкины ботинки, минут пять назад он их так старательно чистил. Сашка тоже посмотрел на ботинки, потом в окно, снова на ботинки. Прикинул, куда бы сесть, махнул рукой, опустился на пол и стал разуваться. Я не удержался и захохотал.
— Все это очень серьезно, Алексей Федорович, не понимаю вашего веселья, — отрезал Игин.
Сашка понимающе кивнул: «Ты помрачней, ему легче станет».
Я помрачнел. Игин пообещал приехать немедленно.
— Ну как?
— Никак. Сейчас приедет.
— Иди ты! Дела-а.
Осторожно переступил босыми ногами по полу, толкнул локтем дверь и вышел.
Все проходит, но не все забывается… Жизненная очевидность, а привыкнуть не можем…
Сашка прав, маме шестьдесят пять, спорить не о чем.
— Ленка уехала.
Димка пожал плечами, словно знал об этом давно… Посмотрел на упругую струю пара, она вырывалась из котельной, сбил с каблука засохшую грязь…
— Старость надо уважать, — сказал Димка.
Я вздохнул, и мне чуточку стало легче.
Дожди шли однообразно и уныло. Сентябрь настраивался на нерадостную перспективу. Деревья, как бы на втором дыхании, посвежели. Листва набрала зеленую упругость, заговорили о грибной осени.
Я только что вернулся из треста, когда мне сказали: «Вас ожидают». Девчонке было лет девятнадцать, не больше, а может, и меньше. Худая, голенастая, с серьезными синими глазами.
— Вот, — сказала серьезная девчонка и протянула какой-то листок.
Я держал листок перевернутым, а она неторопливо с неясной значительностью пояснила:
— Лене Глухаревой принесли… А мы адреса не знаем. И дело срочное — не терпит. Просили узнать, может, вы в курсе?
Голенастая девчонка опускает глаза. Я их тоже опускаю.
— Мы… Да, мы в курсе…
— Адрес дадите или сами ответите! Как быть-то? У меня задание комитета комсомола.
Я не очень понимаю, при чем тут задание комитета комсомола и о каком адресе идет речь? Забавно: стою я, рядом стоит голенастая, с выцветшей челкой серьезная девчонка. Мне ей что-то нужно ответить. А может, подождать, что скажет она своим хрипловатым, чуть-чуть с петухом голосом. Вчера было воскресенье. Туристы, они народ бродячий, поющий. Девчонку можно понять…
— Вы бы прочли, — с укоризной говорит девчонка.
Никогда не видел таких темных и таких синих глаз.
Беру протянутый листок. Думал, записка, оказалась телеграмма: «Выезжай немедленно, с мамой несчастье. Вика».
Как выглядит со стороны растерянность? Не чья-нибудь, а твоя собственная. Как у других? А может быть, в тысячу раз беспомощнее?
Ничего не изменилось… Между нами не больше двух шагов, между мной и девчонкой с серьезными и очень синими глазами. Я порываюсь ей что-то сказать, но, кроме нелепого потирания рук и виноватых: «Да, да, разумеется» — ничего не скажу.
— Сами вызовете, или как?
Сами, — ударяет меня по глазам. Сами — эхом отдается в ушах. Сами, сами, сами — навязчиво гудит в мозгу. Я не успел спросить имя голенастой девочки с очень серьезными и до жути синими глазами. Ей не больше девятнадцати, и выгоревшая челка соломой топорщится у бровей. А может, я ошибаюсь, ей даже меньше…
— Я еду домой. Селихов, ты слышишь? Мне срочно надо уехать домой.
Сейчас пойду через пыльный район новостройки… Такой пыльный, что даже тысяча дождей не в состоянии смыть эту желто-серую мглу…
«Ложь оправданная и ложь неоправданная — всегда ложь. Она не у матери… Значит. Ничего не значит. Обвинение, построенное на догадках, вымысел. Но кто-то же обязан знать, где она? Ты совершенно прав — обязан.
Обманываем сами себя. Делаем это сознательно. Зачем? Когда прекрасно знаешь — она с Сергеем.
Опять торопишься. Возьми себя в руки. Открытие принадлежит одному тебе. Николай? Нет. Николай ничего не знает. Ребятам ни слова. Слышишь? Ни слова… Ты найдешь Ленку. Она уедет к своей матери. Будет горе. Оно уже есть. А затем? Затем наступит завтра». Я бежал напрямик, не разбирая, что под ногами грязь, и на плаще грязь, и все лицо в крапинках той же самой желтовато-гнилой грязи. Меня слегка подташнивало от быстрой ходьбы, но я чувствовал какую-то потребность двигаться и бежал дальше. «Во имя чего ты молчал. Глупец, — говорил я себе. — Обычные люди совершают обычные поступки. Мир, который ты так старательно придумывал, рухнул. Там, за его пределами, и есть настоящий мир, где ошибаются и находят истину, где формула «ничто человеческое мне не чуждо» есть равноправие между добротой и подлостью. Где нет честности выгодной и невыгодной, есть одна честность — испытание на прочность человеческую. Человек не в силах совершать предательство и одновременно кричать — я предал. Человек предает молча. Почему? Все по тому же. Он только человек. Привыкай, тебе в этом мире жить».
Здесь никогда не бывает пусто. Давно бы следовало помыть окна. Почему везде грязные окна? Бесконечная галерея грязных окон. Здание охраняется государством — реликвия. Пыль истории не отмывается. Окна — тоже реликвия.
— Гражданин, вы в очереди или так?
— Я?.. Я, конечно, в очереди.
— Обыкновенную или срочную?
Это по инерции. Она даже не посмотрела текст.
— Срочную, самую срочную. Если можно, «молнию».
Молоток свирепо штампует. Трах — бланк в сторону. Трах — бланк в сторону.
— «Молния» в три раза дороже…
— Ничего, переживем. Лишь бы быстрее.
— Сочи. А это что?
— Санаторий «Волна».
— Так. А это?
— Сергею Тельпугову.
— Гражданин, сядьте и перепишите все отчетливо. Вас тысячи, а я…
— Правильно.
— Что — правильно?
— Вы одна.
«Сочи. Дом отдыха «Волна» Сергею Тельпугову.
У Лены несчастье с мамой. Организуй отъезд немедленно. Отправку подтверди телеграммой. Главпочтамт, до востребования — мне. Алексей».
Ну вот, теперь все. Можно и закурить.
Когда он уехал, казалось, все к лучшему. Последнее время мы часто ссорились. Вскоре ребята заскучали. Отчего? Не хватало его картавых песен. Или, как философски заметил Сашка, нам не хватало интима. А может быть, прав Димка? Мы привыкли быть вместе.
Не хочется об этом думать, но неминуемо наступит день, когда ты скажешь: «Сергей приехал». Это будет совсем другой день. Вместе с ним в твою жизнь придут неотвратимые обязательности, без которых жизнь не может существовать. Надо поздороваться. О чем-то говорить. Надо смотреть в глаза и улыбаться. Невпопад и искренне улыбаться.