Отрывисто щелкает зажигалка, он никак не может прикурить.
— Да, разочарование. Ты надеешься на отпущение грехов, но их слишком много. Не я, а ты предала его чувства. Не я, а ты сказала: «Так будет лучше». Да, я любил тебя, но разве ты была безучастна к нашим отношениям. А наши встречи, их было не так мало. Так что всякий разговор о смятении, растерянности — удобная ложь. Еще не состоялся суд, а ты уже пришла ко мне. Не к Лешке, который завяз во всей этой истории, и еще неизвестно, чем бы она для него обернулась, а ко мне. Я стоял в стороне. У меня все ладилось. Я был выгодней. Ты помнишь, Николай позвонил поздно вечером и сказал, что хочет приехать к тебе. Но завтра был суд. Надеюсь, ты не забыла придуманной легенды: к хозяйке приехали родственники, и в твоей комнате она устроила спать свою сестру. А я лежал на диване и все слышал. Вот тогда я понял, — Лена Глухарева не так наивна. Мне показалось это удачной выдумкой, и я постарался ее забыть. Хотя мне стоило подумать, ой как стоило подумать. Но я был влюблен, и все мои мысли были вывернуты на один манер. Теперь же ты настроена все забыть. И вот уже в какой раз эти всплески: «Как ты мог», «Ты знал и молчал».
Да я мог. Работать по пятнадцать часов, чтобы вам, Елена Анатольевна, жилось безбедно. Да я мог заставить вас поступить в институт. Я многое мог, и мое умение до сих пор не шло вразрез с вашими удобствами… Оказывается, все это было несерьезно. Затянувшийся антракт между первым и вторым действием. Наступило прозрение. Ты поняла, что ошиблась. Ты не можешь забыть его… Кого ты хочешь обмануть? Меня? Я и так в дураках. Его? Он умнее, чем ты думаешь. Себя? Стоит ли обманывать себя дважды.
И не совесть, не терзания душевные тому причиной. Вернулся Николай, и все вновь заговорили о нем — вот в чем дело. И опять расчет, голый расчет, Елена Анатольевна.
Теперь он сказал все. Здесь не место, да и не время упрекать себя, зря или не зря. Сегодня она собирает вещи и уедет к матери. А что будет делать он?
Лена стояла у окна. На улице начинает темнеть, и ему виден лишь ее профиль и край платка, который еще больше загораживает и так плохо различимое в полумраке лицо.
— Ну что ж, — шепчет Лена, и в этом звенящем вздрагивающем голосе он улавливает скрытую угрозу. — Ты… ты злой и завистливый человек. Ты беспощадный человек. Ты мне неприятен, слышишь, омерзителен. Уходи, я не хочу видеть тебя.
Сергей болезненно поморщился.
«Господи, неужели вспышка, которую он породил своим откровением, не вызывает даже слабого намека ярости, и все, абсолютно все, как и прежде, завязнет в этих бесконечных причитаниях: «Ты меня не любишь, все могло быть иначе».
Сейчас она начнет всхлипывать, и он будет просить у нее прощения, целовать ее руки, говорить, что он несчастен, что потерял голову от любви и еще невесть какие слова утешения и сострадания, от одного воспоминания о которых ему становится так скверно на душе, что впору плюнуть на все и заплакать. Лена молчала, а он терзался догадками и уже не знал, что ему хочется больше, то ли того, чтобы их разговор остался рядовым скандалом, после которого семейная жизнь вновь войдет в зыбкое неудобное русло. А может быть, взрыва, негодования, крика, чего угодно, только бы развеять эти невыносимые сомнения. Боже мой, неужели она права.
Однако молчание было недолгим. Лена вдруг решительно повернулась и тихо, но отчетливо сказала:
— Подлец, редкий подлец.
Сергей вздрогнул. Еще некоторое время стоял, потирая виски. И никак не мог сообразить, на самом деле она назвала его подлецом или ему это показалось.
Лена закрывает лицо руками, путаясь в полах не по росту длинного халата, выбегает прочь. Хлопает дверь, и через минуту он уже слышит равномерный звук журчащей воды и громкие всхлипывания.
«Скверно, — думает Сергей, — как же все скверно».
Случилось худшее. Ее нежелание отвечать превратило весь этот разговор в обычную истерику озлобленного человека.
— Вас, — усмехнулась секретарша и показала глазами на лежащую рядом с аппаратом телефонную трубку.
— Меня? — Николай покачал головой, — Здесь какая-то ошибка.
Секретарша несерьезно фыркнула и уткнулась в стопку бумаг.
Теперь уже все сидящие в приемной, а их было человек шесть, с плохо скрываемым любопытством разглядывали его. В любое другое время он не обратил бы внимания на грубоватую улыбку секретарши, ни на это случайное собрание скучных, невыразительных лиц, которые вот уже час томились ожиданием и тем не менее никак не рискнули бы выразить свое неудовольствие. Именно так. В любое другое время, но не сейчас.
Он не был суеверен. Хотя непонятные обстоятельства двух последних дней сделали его пристрастным и подозрительным. Сначала эта шумная встреча, словно его собственный приезд был внезапным только для него. Потом предложение поехать, отдохнуть, развеяться. Путевка в Крым. И как суммарный итог всем прочим удивительностям внезапный вызов к Фролову и разговор, разговор доверительный и невероятный. Сначала он молчал. А потом сказал, что не знает, не знает, что ответить, так как все происходящее напоминает ему плохо придуманный сон.
Фролов сразу стал очень серьезным. В его голосе послышались нотки сожаления.
— Напрасно, — сказал начальник стройки. Лично его не устраивает роль сказочного волшебника. Разумный шаг не прихоть начальника, а необходимость. — Вам сколько? — вдруг спросил Фролов.
— Двадцать восемь.
— Вы когда-нибудь думали, что такое четверть века?
— Нет, не думал, — признался Николай.
— А зря… Я в ваши годы уже возглавлял приличное строительство. И имел много, очень много неприятностей. Вчера у меня был секретарь обкома комсомола и знаете с кем?
— Нет.
— С Харламовым. Помните Харламова?
— Помню.
— Светлая голова. Это хорошо, что он теперь в Москве. Предлагают объявить стройку ударной, комсомольской. А я смеюсь. Какой же из меня комсомолец? «А вы, говорит, омолодитесь. Климова в заместители возьмите». То, что в их разговоре присутствовал как бы третий человек и этим третьим человеком оказался Харламов, не могло быть простым совпадением. Надо полагать, вы думали о возвращении на стройку? — Фролов сделал на последнем слове ударение, как бы давая понять, что лично у него на этот счет нет сомнений. И если он спрашивает, то только из желания сделать их разговор более понятным и определенным.
— Разумеется, думал…
Этот старый и, видимо, порядком уставший человек вдруг неожиданно напомнил ему отца. Отец погиб в тридцать четыре года, и Николай никогда не видел его да и не мог видеть постаревшим. Но по мере уходящих лет отец не забывался, скорее, наоборот, моложавый, всегда улыбчивый, отец жил в памяти и не просто жил, а старел, как стареют все люди. Ругался на случайную седину, потом седел полностью, а значит, ругаться было уже не впрок, тяжелел походкой, и все тело становилось более массивным и неповоротливым. Отец говорил, советовал, пропадал на месяцы, иногда на годы, но затем снова появлялся, словно желая напомнить, что он есть, а значит, и дело подвернувшееся положено обмозговать.
Он думал о возвращении на стройку, и отец думал вместе с ним. И в мыслях их было полное согласие. Отчего сам Николай уверовал, что иначе быть не может. Однако ж Фролов говорит совсем другое.
— Товарищ Климов, вас просят к телефону. — Секретарша берет его за руку и проводит к столу. Он слышит, как кто-то смеется за спиной. Надо бы обернуться и посмотреть, кто это. А впрочем…
— Да, я слушаю.
— Николай?
Нет, он не узнал. За последние два года он отвык от телефонных разговоров. Если возможно почувствовать чужой голос, то он его почувствовал.
— Да это я. — Какую-то секунду он медлит, а затем тихо добавляет: — Лена…
— Значит, ты вернулся?
Ему мешает присутствие этих людей. Он отворачивается к окну, словно от этого его голос будет менее слышным.
— Вернулся…
— Я рада. Интересно, как ты выглядишь.
— Обычно…
— Сколько же мы не виделись, полтора года.
— Да, и еще четыре месяца…
— Боже мой, как же летит время…
Завтра будет месяц как он в городе… Не так много, но и не так мало. Собственная скованность, какая-то необъяснимая невластность над событиями уже перестала удивлять его. Минутами позже Фролов, сейчас Лена, через какое-то время еще кто-нибудь.
— Ты, как всегда, занят? — Лена тут же поняла всю нелепость своего вопроса, хотела поправиться, но он уже что-то отвечал.
— «Как всегда» было очень давно. Пока же ничего конкретного. По этой причине я сравнительно свободен.
— Я понимаю, мне следовало догадаться самой, действительно глупый вопрос. Мы можем встретиться?
Николай переменил позу: рука затекла и стоять было неудобно. За спиной открывались и закрывались двери. Видимо, приходили новые люди. И хотя лица его не было видно, могло случиться, что его все равно узнают и тогда разговор немедленно оборвется.
— Хорошо, но будет ли это удобно?
— Не знаю, не думала.
— В таком случае когда и где?
— Не знаю…
На какую-то минуту ему показалось, что все действительно как и прежде. Сейчас он выскочит на улицу и встретит ребят. Димка уже в спортивном костюме. Сашка забыл рюкзак, и потом надо же что-то сказать Катюше. «Между прочим, она с удовольствием бы поехала,» — говорит Сашка на всякий случай и обиженно вытягивает губы.
Алеши еще нет, Алеша придет последним. Нет, он не опоздает. Он просто придет последним. Потопчется на одном месте, почешет за ухом, а затем скажет:
— Я вообще-то не очень уверен, что надо ехать. Холодно, какая рыба.
— Где же Сергей?
— Сергей? — переспрашивает Лена.
— Сергей, — машинально повторяет Николай.
— Я тебя не понимаю.
Она его не понимает. Николаю вдруг становится весело. В самом деле, при чем здесь Сергей.
— Алло, ты меня слышишь?
— Разумеется.
— Вот и прекрасно. Тогда через час у Старых ворот.
Уже на выходе он успевает заметить несколько знакомых лиц. Времени для разговоров нет. Открывается дверь кабинета, и в приемной появляется Фролов. Все поднимаются ему навстречу. Отлично, есть возможность уйти незамеченным.