У Старых ворот шумно. Прокладывают туннель. Говорят, будут сносить соседние дома и расширять проезжую часть. По проекту здесь должна быть площадь. Уже и название придумано: «Площадь Космонавтов». А ворот не станет. Их попросту снесут. Пройдет время, и никто не будет знать, что именно в этом месте на перекрестке трех невзрачных улиц когда-то стояли Старые ворота. Нет, их не ждет будущее исторических реликвий. Они не были замечены великими мира сего. И то, что на этом месте встречался какой-то Витя с какой-то Наташей и еще тысячи Наташ приходили сюда с замиранием сердца, никого не интересует. Увы, но камни с надписью «Мила + Сережа» еще не обрели археологической ценности. Старые ворота всего-навсего снесут, значит, случится еще одно добропорядочное безрассудство, о котором никто и никогда не догадается. Николай ласково погладил шершавые камни. Ворота стоят на самом солнцепеке. От камней тянет пыльным теплом.
— Осень, — бормочет Николай и прижимается спиной к колонне.
Лена изменилась. Отсюда, из-за колонны ему удобно наблюдать за ней. Остановилась, смотрит на часы. Оправданное волнение — опоздала на двадцать минут. Для чего мы встретились. Неужели за два года возможно так отвыкнуть от человека. Ну хоть каплю волнения, восторга, злости наконец. Ничего. Пусто. Там, у кромки тротуара, стоит она. А тут, за колонной, — он. Мы поменялись местами. Тогда он тоже приходил первым и в сотый раз выговаривал себе, что ее следует проучить. Вечные опоздания. Она подкрадывалась незаметно и становилась за эту самую колонну.
— Сколько можно, я тебя жду целый час.
Минуту назад он был переполнен негодованием и готовностью обрушить на ее голову тысячу упреков и обвинить во всех существующих и несуществующих грехах. Но стоило оглянуться, увидеть виноватую улыбку, и уже можно все забыть, вместе с ней радоваться этой маленькой невинной хитрости. Он смотрит на Лену и ловит себя на мысли, что ему не хочется делать этот неловкий шаг вперед и вообще ему не хочется покидать мир собственных воспоминаний. Ах, как не хочется.
И потом Николай почти уверен, Лена догадывается, что он здесь. Николай делает глубокую затяжку, внимательно следит за сизоватыми кольцами дыма, которые словно прижимаются к камням, ползут все выше, выше, пока их не заденет ветер, и тогда кольца превращаются в сизоватую паутину, что недвижно повисает в темном проеме тупика.
— Глупо играть в прятки. — Окурок, кувыркаясь, летит на мостовую. — Глупо.
Она не оборачивается, хотя знает, что подошел он.
— Ты давно приехал. Я так и думала.
— Ждала, когда я подойду сам?
— Нет, просто собиралась с мыслями.
— Вот как.
— О чем же мы будем говорить?
У нее все та же привычка повязывать платок на шею. Раньше это придавало ей озорной вид. Теперь? Теперь беспомощный. Ничто не постоянно в этом мире, даже мелочи.
— О чем хочешь.
— Это нелепо звучит, но я действительно не знаю, о чем мы можем говорить сейчас.
— Ну, мало ли о чем. Если есть желание, можно говорить о чем угодно.
— Вот именно, стараясь не касаться главного…
Теперь они смотрят друг на друга. Он постарел. А может, это всего-навсего загар.
— Я часто задаю себе вопрос, почему все получилось именно так.
— Получилось… — Ему трудно скрыть грустную усмешку. — Проклятая жизнь. Не так ли???
— Ты вправе осуждать меня, но пойми…
— Постой, я без сожаления это право уступлю тебе. И давай договоримся раз и навсегда. Я ни в чем не осуждаю тебя… Нельзя же требовать от людей видеть и понимать жизнь так, как этого хочется нам. Каждый видит в жизни что-то свое, только ему доступное.
— Все произошло слишком неожиданно.
— Да, разумеется. Беда никогда не бывает кстати.
— Нет, я не о том. Я растерялась. У нас же все было решено, ты помнишь? И вдруг надо от всего отказаться. Твоя беда была только твоей. Ты старался оградить меня. Ребята тоже хороши. Они все делали так, как хотел этого ты. Все думали, так будет лучше?
— Все, кроме Сергея?
Какую-то секунду они смотрят друг на друга. Николай замечает ее растерянность, и ему становится неловко за свои слова.
— Прости, я не хотел…
— Нет, отчего же, ты прав, кроме Сергея. Получилось иначе. Одно время мне даже подумалось, что ты не доверяешь мне. Мы перестали чувствовать друг друга, потеряли связь. И тогда появился Сергей. Он оказался рядом.
— Ну вот видишь, все достаточно банально. Виновато одиночество.
— Ты мне не веришь?
— Не знаю. Я просто не хочу вспоминать. Даже в памяти, видимо, существуют ситуации, которые не хочется переживать дважды.
— Я понимаю. Поверь, мне тоже тяжело.
Николай рассеянно кивнул.
— Возможно. Не понимаю только, зачем мы затеяли этот разговор. Чего ты хочешь. Сказать, что во всем виноват я?
— Я ничего не хочу.
Они не заметили, как прошли мимо Старых ворот и углубились в один из бесконечных переулков старого города.
— Да… да… не хочу. Я просто говорю, тогда, два года назад, ты мог, ты должен был быть откровеннее. Ты опытнее меня. Я была в отчаянии — натуральная истерика, когда ничего не понимаешь, ничего не чувствуешь. Живешь как в тумане. И люди кругом какие-то ласковые, слащавые. Сожалеют, высказывают опасения. С ума сойти можно.
По переулку брели одинокие прохожие. Было слышно, как во дворах напротив щелкает домино. По крыше сарая ходил парень и без конца повторял: «Митя, ну куда он делся, а Мить…»
Николаю почему-то стало грустно при виде этих приземистых домов с почерневшими створками окон, обязательными завалинками у ворот, запахом переспевших яблок. Доброе захолустье почти в самом центре города — удивительно.
— Ты, кажется, меня не слушаешь?
Николай рассеянно посмотрел на Лену. Ее губы двигались непроизвольно, сами по себе.
— Напротив, хочу понять тебя.
— Видимо, следует просто слушать, и все будет более очевидным.
— Ну хорошо, ты хочешь поделить нашу вину пополам. Пусть так. Но пойми, все уже случилось. Нелепо вспоминать прошлое.
Лена сокрушенно вздохнула.
— Прошлое… не знаю. Для кого как. А для меня это до сих пор настоящее.
Она ошиблась. Николай не просто изменился. Ей говорили, что его трудно узнать. В ее воображении эти перемены не уходили дальше обычного круга видимых перемен. Осунулся, раздался в плечах, стал задумчив, вспыльчив, более многословен. Нет-нет, ее встретил другой Николай, человек, которого она видит впервые.
— Ты знаешь, о чем я подумала? — Лена дернула плечами. — Ты слишком изменился…
— Мы все изменились, Лена. — Он первый раз ее назвал по имени. — Но это не суть важно. Я о другом. Ведь Сергей обязательно спросит о нашей встрече.
— Ну и что?
— Нет, ничего. Вы, видимо, советовались насчет твоего приезда сюда.
Она только сейчас поняла, как бесполезен их разговор, потому не сразу нашлась, что ответить.
— Я не рассчитывала на это. Нельзя же, в конце концов, так мерзко думать о человеке, которого ты когда-то… — Лена не договорила.
Николай взял ее за плечи.
— Ради бога, только не слезы…
— Я ушла из дома. Можешь быть спокоен. Сергей ничего не спросит. А мне попросту некому рассказывать.
Николай упрямо посмотрел себе под ноги. Она ушла из дома. Это что, простое совпадение или продуманный шаг. Может быть, разумнее высказать сожаление.
Почему он молчит? Разве у него не было времени обдумать свой ответ. Он ждал этого разговора не один день. Он уже смирился, что его не будет, но все равно ждал. И вот теперь, когда сказано главное, он молчит.
Что с ним. Какое-то паническое состояние. Надо же что-то сказать, в чем-то усомниться. Нелепо же вот так стоять, таращить глаза на собственные ботинки и молчать.
— Ты напрасно расстраиваешься, это пройдет.
— Что пройдет. Обида, боль? Несправедливость, ощущение непоправимой беды, что именно, Николай Петрович?
— Ну, здесь я плохой советчик. Вам виднее. Просто в этой жизни проходит все.
— И чувства?
Николай вздрогнул. Внимательно посмотрел на голубятника, который по-прежнему маячил прямо перед ними, на помятый клюв водопроводной колонки. Ему не хотелось отвечать на этот вопрос. Но отвечать придется.
— Чувства? — переспросил Николай. — Нет, чувства, как люди, они не просто проходят, они умирают.
— И ничего не остается? — рассеянно пробормотала она. В ее голосе был испуг. — Ни-че-го?
— Ну, как тебе сказать, видимо, не совсем. Остаются мудрость и раны.
— Что мне делать?
Он увидел, как она сжала виски и теперь шла, старательно ставя ноги в самую середину тротуара.
— Что мне делать?
— Я не очень понимаю тебя… Разве возникает такой вопрос, и потом вы… — Он не договорил. — В общем, все уладится.
— Ты хотел сказать, — вы очень подходите друг другу?
Николай смутился, и то, что она заметила это смущение, заставило его еще сильнее покраснеть.
— Беда учит не только мужчин. — Лена заметила, как он покосился на часы. — Тебе надоел наш разговор?
— Напротив, я просто хорошо помню, электричка на Березняки уходит в семнадцать тридцать.
— И это все?
Николай грустно улыбнулся.
— Нет… Передай Сергею… А впрочем, ничего не передавай, а просто скажи, жизнь продолжается.
С перрона он ушел последним. Увидел, что собираются люди на следующий поезд, и только тогда ушел. Что ему взбрело в голову, распрощавшись там, у Старых ворот, вдруг кинуться вдогонку и битый час путаться среди вокзальной суеты. Ему не хотелось ни идти вдоль поезда, ни стоять у самого начала перрона, таким образом, чтобы вся бегущая, бранящаяся на ходу орава была оравой, проносилась мимо. Нет, он прошел куда-то в середину, выбрал совершенно пустую скамью, сел да так и не поднимался до тех пор, пока поезд медленно не пополз прочь и размытые оконными стеклами очертания человеческих лиц не превратились в бесконечную цепь рябоватых пятен.
— Вот теперь все, — сказал Николай и, будто требуя согласия с этой мыслью, утвердительно кивнул головой и еще раз повторил: — Все.