Рот Джеба наполнился горечью, и ярость, которую он так упорно обуздывал в тюрьме, прорвалась снова, вцепляясь в него острыми когтями, призывая выйти наружу и отомстить за обиду. Джеб закрыл глаза и мерно задышал. Он вспомнил о Куинн, о Рэйчел. Гневу больше не было места в его жизни – во всяком случае, если он хотел получить их обратно. Спокойно дыша, он медленно обошел комнату. Мелкие когти заскребли по древу; мышь спряталась под матрасом.
Когда Джеб вошел на кухню, едкий запах ударил ему в ноздри. Он задохнулся и прижал рукав ко рту, обводя лучом фонарика пол комнаты. Мертвый енот. Использованные презервативы. Бутылки из-под спиртного. Сломанный кальян для курения марихуаны. Он почти мог слышать издевательский смех подростков. Тяжелое дыхание спаривавшихся тел. Образы наполняли его разум, мелькая, как языки пламени костра в старом гравийном карьере. Секс. Кошмар, который начался той ночью. К его горлу подступила тошнота.
Он вышел наружу и глубоко задышал, очищая легкие горным воздухом. Но его сердце не успокаивалось. Он боролся с яростью, охватившей его. Но увиденное не могло отвратить его от действия. Его не выдворят из города. Он имел право находиться здесь и восстановить свой дом.
Ему хотелось думать наперед. О Куинн. О свободе, но только не об этом.
Не о том, как его мать умерла здесь, поверив в его вину, вытесненная обществом за окраину, на которой она балансировала всю свою жизнь.
Он не мог изменить это прошлое. Эту трагедию. Но у него было будущее, достойное борьбы. И эта борьба должна быть хитроумной.
Он пошел вниз, к ряду хижин у воды, где останавливались рафтеры и рыбаки. Снова граффити и вандализм. Река плескалась и шептала свои песни. Он отвернулся от построек и посмотрел на воду.
Северное сияние призрачно отражалось над темной колеблющейся поверхностью, улавливая волны и мелкие водовороты, случайный плеск рыбы. На другом берегу черные хвойные вершины вонзались в призрачно-зеленое небо.
Чувство покоя наконец овладело им, пока он слушал тихий плеск воды. Несмотря на осквернение, это была его земля, его долины и его горы. В этом лесу он никогда не чувствовал себя потерявшимся или одиноким. А здесь, у воды, он ощущал дух своей матери. Здесь, а не в загаженных и прогнивших строениях, медленно разлагавшихся в лесу.
Джеб почти мог видеть ее лицо в световых узорах на реке – отблеск ее высоких скул, ее миндалевидные глаза, медно-коричневую кожу. Грация и сила. Красота и мудрость. Страстная любовь к наследию предков.
Все то, что отец Джеба спустил сквозь пальцы.
Первые воспоминания Джеба были связаны с Вулф-Ривер и ходом лосося. Его мать развешивала оранжево-розовые полоски рыбьего мяса на деревянных стойках для вяления и сушки в теплых летних ветрах Тихоокеанского северо-запада. Ее черные волосы были заплетены в толстую косу за крепкой спиной, вокруг вились тучи комаров, а ее собака-полуволк внимательно смотрела и ждала, когда ей бросят шкурку.
Его память омывает еще одно воспоминание о возвращении отца за рулем «Веселого Роджера». Его бесноватые глаза были цвета диких ирисов, щеки румяными и зароговевшими на ветру, когда он плыл во главе флотилии круживших и пронзительно кричавших чаек. Радостное волнение, суета вокруг причала. Шумы его детства, когда приходят нагруженные лодки. Тревога в глазах матери, когда они встречали эти лодки.
Потом наступало время осенней охоты – только он и его отец с собачьими упряжками, странствовавшие от известной тропы в бесконечное бездорожье для охоты на карибу. На лосей. На белохвостых оленей. Треск выстрелов туманным утром. Кровь, теплая и вязкая кровь у него на руках, пар от теплых внутренностей, когда он учился потрошить и свежевать добычу, отрезать конечности, убирать ненужное и паковать нужное, пока их не нашли инспекторы охотничьей службы… потому что его отец никогда не играл по правилам.
Эти осенние убийства обеспечивали выживание зимой, когда землю укутывали густые сугробы, прежде чем лосось снова собирался у побережья и его отец возвращался в океан на «Веселом Роджере».
А когда зима становилась темной и ненастной, его отец снова начинал пить. Низкие кучевые облака и долгие темные дни погружали его отца, канадца ирландского происхождения, в глубокую депрессию. Он спасался самолечением. Это ухудшало его настроение, и начиналось насилие, такое же предсказуемое, как ежегодный ход лосося. Как прилет канадских гусей. Как возвращение колибри. Как наступление снежного сезона.
После смерти отца, когда Джеб немного вырос, он помогал своей матери наладить речной бизнес. Осенью он собирал грибы и заработал небольшое состояние на продаже лисичек. Зимой между школьными занятиями он ставил капканы и ловушки. А потом стал сопровождать ловцов на мушку к самым лучшим рыбным местам, известным ему одному. К тем местам, куда он брал Рэйчел.
Еще одно воспоминание: его руки, сомкнутые вокруг Рэйчел, когда он показывал ей, как нужно держать бамбуковое удилище и забрасывать мушку, чтобы она легко приземлялась на поверхность воды на краю глубокого и тенистого затона. Она смеялась, и он видел восторг в ее больших карих глазах, когда она держала в руке свою первую радужную форель – держала ее под водой, а потом аккуратно сняла с крючка и выпустила из рук, сложенных чашечкой.
У нее в глазах стояли слезы, когда она сделала это. Она объяснила Джебу, что такое держать пульс чужой жизни в своих руках. Он подарил ей эту связь, и это радовало его сердце.
Он набрал в грудь побольше воздуха, возвращаясь к действительности, когда разматывал спальный мешок неподалеку от своего мотоцикла. Он собирался поспать несколько часов для восстановления сил. Утром он немного поработает здесь, а завтра днем у него назначено интервью. Он принес свое снаряжение на берег реки и развернул спальный коврик под нависающими ветвями канадской ели.
Джеб залез в спальный мешок и лег на спину, закинув руку за голову и любуясь призрачными сполохами серверного сияния. Лежа на берегу, он задавался вопросом, сможет ли когда-нибудь вернуть Рэйчел. Разве такое возможно?
Мысль вонзилась в мозг, словно отравленный шип, нарушив ясность мыслей. Нужно соблюдать осторожность. Его желание увидеть дочь и встретиться с нею – желание следовать своему сердцу – уже дорого обошлось ему.
Он закрыл глаза и погрузился в неглубокий сон.
Джеб резко проснулся.
Он лежал неподвижно, пытаясь определить, что нарушило ритм его сна. Погасшее северное сияние? Новое течение реки? Ветер усилился, налетая долгими порывами со стороны океана. Резкий западный ветер.
Но было что-то еще. Холодное ощущение злонамеренности, кравшейся за деревьями и тянувшейся к нему. Он не мог это объяснить. Тем не менее охотничья интуиция подсказывала ему, что ничего хорошего ждать не приходится.
Он осторожно вылез из спальника и опустился на корточки посреди сухих иголок, напряженно вслушиваясь и вглядываясь в темноту. Луна опустилась за горные вершины, и рисунок созвездий изменился. Было гораздо темнее по сравнению с тем, когда он приехал. Джеб ожидал тихого шелеста сухих листьев, свидетельствовавших о приближении большой кошки, или знакомого треска и ломки через кусты, предвещавших появление медведя. Он глубоко дышал, слегка приоткрыв рот и пробуя направление ветра. Когда-то он мог издалека ощутить едкий запах приближавшегося медведя или лося.
Потом он услышал это. Звук двигателей. Сначала отдаленный, замаскированный ветром и лесными шорохами. Потом более громкий. Несколько автомобилей. Он напрягся, готовый к действию.
На этой дороге не было никаких построек – только это место. Сзади находилась гора, а потом другая долина, которая была индейской территорией.
Может быть, подростки решили устроить очередную ночь пьянства и вандализма?
Из своего прикрытия под тяжелыми еловыми ветвями Джеб увидел, как свет фар повернул на его территорию. Пикап и внедорожник прокатились по грунтовой дороге, подскакивая на колдобинах, и остановились перед бревенчатым домом.
Пикап был темно-синим или даже черным. Четыре двери, длинный кузов. Джеб смог разглядеть букву D на номерном знаке, но не более того. Внедорожник имел светлый оттенок – может быть, серебристый? Трудно разобрать в темноте.
Двери открылись, и трое мужчин вышли наружу. Лампа в салоне на короткое время осветила их: черная одежда, темные лыжные маски, плотно натянутые на голову. Они оставили двигатели на холостом ходу и переключили фары на дальний свет. Двигаясь, как ниндзя, в сиянии фар, они направились к дому. Один из них нес фонарик и монтировку. Двое других тащили канистры с бензином. Джеб напрягся всем телом.
Они быстро и слаженно полили бензином вокруг дома, плеснули на крыльцо и на веранду.
Джеб отодвинулся в глубокую тень, едва сдерживая закипавшую ярость; они даже не проверили, был ли кто-то внутри.
Один из них бросил зажженную спичку. Моментально раздался громкий хлопок и свист сжигаемого кислорода. Языки пламени, оранжевые на черном фоне, быстро поднялись по стенам и вгрызлись в старые балки; яркие искры и куски горящего дерева разлетались в ночи.
Двое мужчин зажгли концы длинных палок. С этими импровизированными факелами они побежали к старым деревянным хижинам на берегу реки, поджигая их одну за другой. Пламя вздымалось и ревело, огненный свет танцевал на поверхности воды, словно расплавленная медь, пока догорали результаты тяжких трудов Джеба и его матери.
Он оказался не готов к силе чистейшей ненависти, пылавшей в его крови. Эти люди знали о его возвращении. Они пришли с вестью в виде бензина и монтировки. Поскольку стояла великая сушь, они могли сжечь весь лес вокруг.
Он ожидал, что влиятельные круги Сноу-Крик обрушатся на него с уничижительной критикой. Что люди будут очернять и поносить его. Что они попытаются выдворить его из города. Но не так скоро и не такими методами. Было ли это расплатой за его дневную ошибку? Могла ли Рэйчел предать его?
Он подавлял желание выйти из укрытия и разобраться с нападавшими: сбить их с ног, сорвать маски, закрывавшие лица. Но он был безоружен и находился в явном меньшинстве. И он отказывался от искушения ответить насилием этим безликим трусам, которые подкрались к дому под прикрытием темноты.