«Этот человек – сладкоречивый насильник и эгоистичный лгун. Ты так и не поняла этого, да?»
Я думаю обо всем, что сказал Джеб. Я думаю о прошлом. Думаю о том, что говорит Трэй. Меня одолевают сомнения. Что мне делать? Внезапно мне вспоминается житейская мудрость моего деда Яаако, как будто его голос подает совет из-за озера, вместе с ветром.
Есть два способа оказаться в дураках, kultaseni (мое золотце). Первый из них – поверить неправде, а второй – отказаться верить правде.
Когда он говорил это, то цитировал Серена Кьеркегора – датского философа, теолога, поэта и общественного критика. Как и Яаако, Кьеркегор был экзистенциалистом. В моей библиотеке до сих пор есть его старые книги, переплетенные в кожу.
Люди видят то, что они хотят видеть или что им внушают видеть. Когда такая картина заполняет твой разум, логика начинает искажать вещи ради соответствия. Моя работа – говорить правду, kultaseni. Поэтому я основал газету; я верю, что она будет помогать людям, чтобы они видели правду.
Я испытываю прилив смешанных чувств. Мне доверили управлять газетой, – семейным наследием, объединившим мечту моего деда с бизнесом моего отца. Моя сестра доверила мне воспитание ее ребенка. Моя сестра, верившая в Джеба, который боролся за чистоту своего имени ради блага своей дочери. Моя сестра, которая умерла до того, как он успел завершить эту борьбу.
Я гляжу на небо. Я чувствую их всех, прямо здесь. Мою семью. Они смотрят на меня сверху, наблюдают за мной. Мне нужно поступить так, как поступили бы мой дед и отец. Нужно выяснить правду.
Есть два способа оказаться в дураках, kultaseni…
Я не позволю себя одурачить.
Я убираю телефон и возвращаюсь к теплому свету из окна лодочного сарая. Открываю дверь и крепко удерживаю ее, пока ветер старается вырвать ее у меня из рук. Когда я закрываю дверь, то вижу, как Джеб морщится от боли, пытаясь надеть свою кожаную куртку.
– Что ты делаешь?
Взгляд его глаз из жидкого обсидиана встречается с моим взглядом. Его длинные волосы местами слиплись от крови, смуглая кожа в свете огня выглядит золотисто-коричневой. Внизу моего живота снова разливается приятное тепло. Это самый красивый, самый поразительный мужчина из всех, кого я знаю. Но я не позволю себя одурачить. Даже моему собственному либидо. Я собираюсь докопаться до правды. Возможно, она мне не понравится, но это единственный способ все исправить.
– Я собираюсь найти мотель, – говорит он.
– Мотель… О чем ты?
– Я не хочу, чтобы ты участвовала в этом. Не могу подвергать тебя опасности.
– Я уже участвую в этом.
Он направляется к двери. Я встаю у него на пути.
– Подожди. У тебя нет ни транспорта, ни…
– Я могу вызвать такси, снять номер. У меня есть средства, нетронутые с тех пор, как меня посадили в тюрьму. Моя мать откладывала все заработки от речной компании. Моя земля до сих пор имеет ценность. Я экономил каждый пенни, который зарабатывал. – Он пронзает меня взглядом. – Я экономил ради того, чтобы мы могли устроить достойную свадьбу.
Мне становится нехорошо. Я рефлекторно прижимаю ладонь к животу.
– И у меня есть мотоцикл…
– Полиция конфисковала его.
Он застывает на месте. Его лицо темнеет от гнева.
– Они разыскивают тебя за поджог, – говорю я.
– Что?
– Они говорят, что ты это сделал: устроил пожар на западном склоне. Они нашли спички и канистры из-под бензина.
– Кто тебе звонил?
– Не имеет значения…
– Кто? – рявкает он.
Меня пронзает моментальный страх. Я делаю шаг назад, не сводя глаз с Джеба. Вспоминаю о том, что он сделал со своим отцом.
Джеб видит мою реакцию и моментально обуздывает свой буйный норов. Но момент остается – маленькое неприятное напоминание. Тоненький голосок сомнения.
«Ты играешь с огнем, Рэйчел, и ты можешь сильно обжечься».
– Это был Трэй, да? – более спокойно спрашивает он. – Что он сказал?
Я сглатываю комок в горле.
– Он говорит, что полиция вызвала туда группу криминалистов и что теперь они ищут тебя за поджог.
Он прищуривается и стискивает зубы.
– Ты не можешь позволить им задержать тебя, Джеб, – даже для допроса. Тебе нужно остаться здесь.
Он подходит к мне, встает рядом и кладет руки мне на плечи.
– Что еще сказал Трэй? – хрипло спрашивает он.
– Что они собираются разыскать и меня, как возможную соучастницу. Они видели, как я уезжала оттуда сегодня ночью. – Я тихо ругаюсь. – Я прикасалась к той канистре. Там остались мои отпечатки.
– Видишь? Поэтому я должен уйти.
– Нет, поэтому ты должен остаться. Здесь, в лодочном сарае. Они не могут прикоснуться к тебе на моей территории – по крайней мере, без достаточных улик и настоящего ордера. Они не имеют права. – Я делаю паузу. – Тебя опередили, Джеб. Ты больше не можешь действовать в одиночку. Тебе нужна моя помощь.
– Зачем ты это делаешь?
– Я хочу дать тебе шанс, чтобы ты смог рассказать свою историю репортерам, прежде чем тебя заберут. Чтобы растрясти клетки и посмотреть, что выпадет наружу. Чтобы эти трое, которые напали на тебя, не смогли прятаться за своими масками. Кто-то должен оступиться и выдать себя. Кто-то должен был видеть и запомнить определенные подробности. А я гарантирую, что все это выйдет наружу, начиная с интернета, социальных сетей и телевидения. – Мой голос дрожит, и я стараюсь говорить ровно. – Поэтому ты должен оставаться здесь, в лодочном сарае, – по крайней мере, до твоего интервью завтра вечером.
Его лепные губы изгибаются в кривой улыбке.
– Я тебя люблю, ты знаешь об этом?
У меня все холодеет внутри. Паника мотыльком бьется в груди. Мне вдруг нужно увеличить расстояние между нами, причем быстро.
– А пока ты здесь, – спокойным тоном говорю я, не обращая внимания на его слова, – я хочу, чтобы ты держался подальше от Куинн. Надеюсь, это ясно? Пока никто не проводит связь между вами, ни у кого нет причин беспокоить ее.
Он довольно долго удерживает мой взгляд. Паника в груди бьется еще сильнее. Но он не настаивает, а мягко напоминает:
– Я думал, что ты собираешься уехать из города вместе с ней. На каникулы после Дня благодарения.
– Сначала завтрашнее интервью. Посмотрим, что будет потом. Между тем я приглашу Брэнди, няню Куинн, побыть с ней на первое время. Первоначальный план состоял в том, что Брэнди отвезет Куинн в детский лагерь для горных велосипедистов. Она работает там инструктором и экскурсоводом. Завтра мы сделаем, как договорились. И ты останешься здесь до интервью – я не хочу, чтобы Брэнди или Куинн увидели тебя. Ты можешь взять внедорожник моего отца, чтобы приехать на встречу в «Шэди Леди». Я принесу тебе ключи… – После некоторого колебания я добавляю: – Джеб, ты должен кое-что пообещать мне.
Он беспокойно смотрит на меня.
– Не лги мне. Даже по умолчанию. Обещай, что будешь полностью откровенным со мной во всем, даже если мне будет трудно переварить это.
Это нечто вроде перчатки, брошенной к его ногам. Мне очень хочется безраздельно доверять ему. Я хочу, чтобы он показал мне, что говорит только правду.
– Я не буду лгать тебе, Рэйчел, – тихо говорит он. – Я никогда не лгу.
Он делает шаг вперед, берет меня за руку, привлекает к себе и шепчет; его дыхание похоже на прикосновение теплых перьев.
– Верь мне, пожалуйста. – Его губы касаются моих губ, но я отстраняюсь с сильно бьющимся сердцем. Поворачиваюсь и быстро иду к выходу.
– Поспи немного, – жестко говорю я, не в силах снова встретиться с его взглядом. – Я принесу завтрак и припасы для холодильника.
Я выхожу из сарая и бегу к дому, не оглядываясь назад. Рассвет уже скоро займется над горными пиками. Боюсь, у нас остается мало времени.
Джеб стоял у окна и смотрел, как Рэйчел бежит через сад и волосы развеваются за ее спиной спиной. Ее хромота стала более заметной. Должно быть, она устала. У него ныло в груди, и это не имело отношения к сломанным ребрам.
Он не предвидел, что она может оказаться владелицей газеты. Он никоим образом не намеревался привлекать ее к делу. Но теперь ее считали сообщницей в совершении поджога. Она столкнулась с врагами в своем родном городе.
Его охватило раскаяние, к которому примешивалось какое-то более темное и неотступное чувство. Недоброе предчувствие, пронизанное беспокойством. Не лги мне. Даже по умолчанию…
Он не рассказал ей о своих подозрениях насчет смерти Питера и Софии. Как и о самоубийстве Эми – о том, как все было рассчитано по времени. Сегодня это было бы слишком даже для нее.
«Обещай, что будешь полностью откровенным со мной во всем, даже если мне будет трудно переварить это».
Он глубоко вздохнул, наблюдая, как она исчезает за углом дома. Окна лодочного сарая задребезжали от нового натиска ветра, и летающий мусор забарабанил в стекла.
Но это были лишь мрачные подозрения. До сих пор ничего не было доказано, поэтому он ничего не скрывал.
Лили Лефлер не была приспособлена к роли жены полицейского. Она постоянно тревожилась. Она знала, что-то может пойти не так, и то и дело проигрывала сценарии в своем воображении. Она слушала отдаленный вой сирен, когда расхаживала по своей гостиной и постукивала пальцами правой руки по запястью левой в попытке сохранять спокойствие. Ночное небо на северо-западе отливало тускло-оранжевым светом. Западный ветер усилился: ветки скребли в оконные стекла, шишки дождем сыпались на крышу. В комнате тихо работало радио, настроенное на местную станцию. Мальчики спали – во всяком случае, она надеялась на это. Здесь, на южной оконечности долины, им ничто не угрожало. Адам, должно быть, очень устал. Он вышел на смену рано утром и даже не вернулся домой поужинать. Это было необычно.
Когда Адам работал под прикрытием в Эдмонтоне, ему приходилось надолго отлучаться из дома, иногда на целые недели. Когда он возвращался, его мысли были заняты неприятными вещами, о которых он не мог говорить. Жены других сотрудников RCMP