Видя, что задерживает племянников, Кымыш-дузчы взял верёвку, прошёл вперёд, соорудил из неё недоуздок и стал прилаживать его к шее ишака.
– Ребята, вы езжайте, не задерживайтесь. Не ждите меня. Их отцы уехали в поле ни свет, ни заря, – старик кивнул в сторону мальчиков, которые уже устроились удобно в телеге. Двигайтесь, и мы тоже скоро тронемся в путь, вот только испросим разрешения у вашей енге.
Эти шутливые слова Кымыш-дузчы произнёс громко, чтобы их могла услышать Джемал мама, которая покинула их и уже подходила к дому. Когда эти ироничные слова долетели до слуха Джемал мама, она резко обернулась, чтобы ответить мужу, дать ему отпор:
– Смотри, взяв с собой детей, проследи за тем, чтобы они там не остались голодными. Я в твой хурджун каурму положила, даже если не будешь варить из неё суп, хотя бы чай-чорбу сделай детям!
Догнав Хуртека и поехав рядом с ним, Сахетдурды задумался над тем, как старики Кымыш и Джемал мама как муж и жена временами подстрекают друг друга, а то порой и ссорятся. «Интересно, когда мы с женой Огулбиби доживём до их лет, тоже будем так себя вести?» – улыбаясь, спрашивал он себя. То ли привыкли к этому, то ли ещё что, но поведение стариков не очень-то удивляло родню. Напротив, Сахетдурды по-своему завидовал тому, как они перебрасываются словами, не желая уступать. Похоже, именно такое поведение помогает им так долго с пониманием жить на свете.
Когда Кымыш-дузчы вместе с внуками подъехал к полю, там уже было полно народу. Кто-то серпом срезал колосья, кто-то вязал снопы и скирдовал их, а кто-то и вовсе бродил по своему полю, присматриваясь к работающим людям. Народу становилось всё больше, создавалось впечатление, что село решило за один день убрать весь выращенный урожай. Колосящееся пшеничное поле было прекрасно. Раскинувшись от края до края, оно напоминало жёлтое море, и это море было ласковым и красивым, как прихорашивающаяся перед зеркалом красивая девушка. Когда они подъехали, Оразгелди и Оразгылыч, отыскав сухое место, чтобы на нём скирдовать снопы пшеницы, выкорчёвывали сорняки, убирали их и подготавливали место для своего хармана. Увидев подъехавших, Оразгылыч отбросил в сторону метлу и пошел встречать своих. На руках снял мальчишек с арбы, после чего привязал ишака в удобном месте. «Вы всё же добились своего!» – бросил он мальчишкам. Переводя взгляды с деда на Оразгылыча, мальчики победно улыбались, пребывая в отличном настроении.
Хоть и с небольшой задержкой, но жатва началась и уже была в разгаре. В эти дни люди находились в поле от зари до позднего вечера. Те, кто открыл сезон раньше других, уже приступили к молотьбе, насыпая горы пшеницы. Кымышы, хотя и приступили к жатве позже других, были уверены, бог даст, они догонят других и сложат свой харман. На счастье, в этом году пшеница уродилась лучше прошлогодней. Полные здоровые колосья радовали глаз. Земледельцы с благодарностью вспоминали последние весенние дожди, пролившиеся именно тогда, когда это требовалось зерновым.
Когда Кымыш-дузчы вместе со стоявшими рядом с ним, засучив рукава, двумя сыновьями и двумя внуками со словом «Бисмилла!» и добром молитвами начал срезать серпом первые колосья пшеницы, сверкающее солнце на небе уже было в зените.
Оразгелди и Оразгылыч, обливаясь потом, убирали пшеницу неподалеку друг от друга. Очень скоро за ними один за другим стали появляться снопы пшеницы. А ещё через какое-то время их стало так много, что они стали напоминать стадо овец, рассыпавшихся по полю для отдыха.
Сначала Кымыш-дузчы вместе с внуками прошёлся по полю, по-стариковски основательно выкорчевывая и вырубая выросшие между кустов пшеницы сорняки, раздражающие жнецов. После этого вместе с внуками подошёл к жнецам и стал помогать им, вязать снопы. От каждого снопа он отделял несколько стеблей, показывал внукам, скручивал и вязал вокруг снопа. Время от времени выпрямлялся, чтобы дать отдых уставшей пояснице, посмотрев по сторонам, заметил, как продвигаются вперёд сыновья, оставляя после себя голые бреши, радовался. Оразгылыч, то и дело вытирая рукавом рубахи пот с лица, жал пшеницу, тихонько напевая какую-то знакомую песню. Белая рубаха Оразгелди пропиталась потом и, приобретя серый цвет, прилипла к спине. У него было хорошее настроение. Посчитал про себя, сколько останется пшеницы для семьи, даже если власть заберёт половину в виде налогов и дани, всё равно останется ещё немаленькая часть, и её вполне хватит для нужд семьи. Пшеница уже не просто созрела, а даже немного перезрела, в таком состоянии она может осыпаться, поэтому Оразгелди стал жать её с осторожностью, аккуратно. Каждый раз, когда хотелось пить и во рту пересыхало, он поднимал голову и просил одного из мальчиков, бегавших возле деда и помогавших ему:
– Идите, кто-нибудь из вас принесите мне кувшин с водой!
И тогда оба мальчика радостно бежали выполнять поручение.
Наблюдая за работой сыновей, Кымыш-дузчы размышлял: «Если ребята будут работать в таком темпе, через пару дней завершат жатву, а там останется молотьба. Её они тоже закончат за пару дней. Смолотишь, сложишь харман, заберёшь умолот, а уж потом в углу дома станет чувалов с зерном – хлебами будущего!».
А вокруг разлилось золотисто-жёлтое море пшеницы, колосья качались от легкого дуновения ветерка, создавая впечатление, будто волны перекатываются на поверхности воды. Казалось, что работавшие в поле люди наклонялись, чтобы отыскать утерянное. Картина эта радовала глаз, поднимала настроение.
В очередной раз разогнувшись, чтобы дать отдых спине, немного отдохнув, Кымыш-дузчы заметил неподалеку от себя небольшую кучку людей, оставивших работу и двигавшихся в сторону толпы. «Что случилось, неужели кого-то ужалила змея?» – встревоженно подумал старик, потому что такое в этих краях иногда случалось. Сощурив плохо видящие глаза, стал внимательно вглядываться в толпу, словно желая узнать, заранее что к чему, кому же так не повезло. Через некоторое время толпа зашевелилась, её словно вихрем закружило, часть толпы осталась стоять на месте, а другая небольшая часть направилась туда, где Кымыш-дузчы работал вместе со своими сыновьями. Когда они приблизились, старик увидел, что три всадника ведут перед собой четырех человек. Увидев сельсовета Ягды, ехавшего рядом с другими всадниками и, не глядя в его сторону, о чём-то переговаривавшегося, Кымыш-дузчы почуял неладное. А тем временем стало понятно, что эта троица не намерена продолжать путь по дороге. Приблизившись, всадники остановили коней. Сидевший на среднем коне хорошо одетый, многим не знакомый здоровый мужчина, под крупным носом которого топорщились густые усы, повернул голову в сторону Кымыша-дузчы и спросил:
– Кто из вас Оразгелди Кымыш оглы?
– Я! – ответил ему Оразгелди, стоявший с серпом в руке и продвинулся на пару шагов вперёд.
– Если это ты, тогда одевайся, мы и за тобой пришли, – кивком головы он показал на людей, которых шли за ними толпой. Среди них находились сыновья Гуллы эмина Абдулла и Джума, на лицах у них было написано непонимание, за что их задержали. Ещё одним пленённым был высокий худощавый Анна-пальван, а рядом с ним стоял светлолицый по имени Лапар, мало знакомый Кымышу человек. Он стоял, опустив голову и ковыряясь в зубах сорванной тут же щепкой. Видя, что сейчас уведут и его сына, Кымыш-дузчы понял, что ему не удастся найти общий язык с этими людьми.
– За что вы собираетесь задержать Оразгелди? – задавая вопрос, старик смотрел то на человека, обратившегося непосредственно к нему, то на Ягды, отводившего взгляд от старика. – Сыновья Кымыша ни в воровстве не были замечены, ни в кровавых схватках, и границу они не нарушали…
– Яшули, нам велели привести этих людей на допрос. Мы люди выполняем приказ, – неохотно и недовольно произнёс усатый, видя, как Кымыш-дузчы защищает своего сына.
Кымыш-дузчы не удержался и снова задал вопрос:
– А куда вы поведёте людей?
– Пока что в Гаравулдепе.
Поняв, что ему придётся последовать за ними, Оразгелди отдал свой серп стоявшему рядом Аганазару и велел Алланазару: «А ну, полей!», кивнув головой в сторону кувшина с водой. Отойдя в сторонку, умылся, смыв пыль с лица и рук. Около них стали собираться работавшие неподалёку люди. Оразгылыч почувствовав недоброе, не зная, чем он в такой ситуации может помочь старшему брату суетился. Время от времени бросал ненавистные взгляды на Ягды-кемсита, сидевшего в седле коня с надменным видом.
Надев дон и папаху, Оразгелди был готов присоединиться к остальным задержанным. Не глядя на расстроенных отца и брата, постарался как-то успокоить их:
– Акга, вы с Оразгылычем и внуками продолжайте жать пшеницу. А мы, даст бог, скоро вернёмся.
Сказав это, он жалобно посмотрел на мальчишек, которые, ничего не понимая в происходящем, были похожи на маленьких птенцов, вытянув шеи, сидящих в гнезде в ожидании матери, улетевшей за питанием для них.
Усатому не понравилось, что вокруг растёт толпа, что люди выражали недовольство происходящим. После того, как Оразгелди присоединился к задержанным, пришпорил коня, чтобы поскорее убраться с этого места. И услышал он как кто-то из собравшихся сказал: «Известно, как надо с этими поступить, да больно спина у них крепкая, а то можно было бы у этого усатого вырвать усы и приклеить ему на зад!», но пропустил эти слова мимо ушей.
Кто-то в толпе прыснул, видимо, представив усатый зад здорового мужика, а потом смущённо рассмеялся, словно увидев что-то постыдное. Когда толпа скрылась из виду, Оразгылыч, придя в себя после пережитого шока, вдруг вспомнил про еду, которую захватили из дома, и пожалел, что ничего не дал с собой старшему брату. Потом он понял, что, проводив брата, не сможет спокойно оставаться здесь, и потому через некоторое время собрался пойти туда, чтобы проведать Оразгелди.
После этого потрясения люди в поле еще некоторое время не могли приступить к работе. Так и стояли на том месте. То, что работники ОГПУ выдернули из их рядов людей и увели с собой, испортил всем настроение. Уже никому не хотелось работать. И самое главное, было непонятно, когда и чем всё это закончится.