А ещё Гуллы эмину хотелось бы взять на совещание в крепости Кымыша-дузчы. Этот человек был прямолинейным, невзирая на лица и не думая о последствиях, всегда говорил то, что думает. Вполне возможно, что там понадобятся и он. А такие разговоры в Союнали не мог смело вести никто, кроме Кымыша-дузчы. С другой стороны, нельзя исключать и тот факт, что такая прямолинейность может повредить делу.
Противник, которому покажется, что с ним не считаются, отстаивая свои интересы, может ещё больше разозлиться. Нет, надо знать, где и как говорить, быть очень осторожным. Гуллы эмин насчет его кандидатуры колебался, не будучи уверен, брать ему с собой в крепость или отказаться от этой идеи. В конце концов, взвесив все за и против, Гуллы эмин в последний момент всё же решил включить в свою делегацию переговорщиков и Кымыша-дузчы. И потом, почему нельзя взять его с собой? В чём-то его пряиолинейность может понадобиться. И если говорить прямо, никто, кроме Аллаха, не может знать, что там будет и чем дело закончится.
Через несколько дней, в назначенный Джунаид ханом тот день, Гуллы эмин вместе с сопровождающими его людьми рано утром отправился в крепость. Утро было тихим, прохладным. Наездники добрались до пологого берега реки и перебрались на другую сторону. Скоро вдали показалась крепость афганского Беркута. Заросшая кустарником тропинка то шла у самого берега, то отдалялась от него.
Хотя крепость виднелась отчётливо, расстояние до неё было неблизким. Чтобы добраться до неё, пришлось подстегивать коней и ишаков, на которых восседали переговорщики. И чем сильнее они подстегивали своих четвероногих друзей, тем дальше, как им казалось, отодвигалась крепость с развевающимся на крыше чёрным флагом.
Ожидавшие прибытия союналицев у ворот крепости люди тотчас подхватили коней прибывших гостей, после чего повели их за собой к Беркуту.
В это время Беркут уже в своей гостиной вёл неторопливую беседу с прибывшим до них Джунаид ханом.
Когда в дом вошел Гуллы эмин со своими односельчанами ответив на их приветствие Джанаид хан тоже с уважением с каждым из них поздоровался за руку. Не понимая, с чем связано такое почтительное отношение хана к прибывшим, Беркут думал, что среди них может быть есть святой, которому следует поклоняться, если ты мусульманин. Подражая Джунаиду хану он тоже немного раздраженно, но вежливо поздоровался как хан с гостями.
Поудобнее разместившись в комнате, гости стали ждать начала трудного разговора. Его начал сам Джунаид хан. Он начал издалека, заговорив о том, какие трудные времена настали в мире. Всё вокруг стало непонятным, страна разваливается, люди враждуют между собой, потому что их натравливают друг на друга, и особенно тяжело, мусульманам, и они тоже, не в состоянии что-либо понять, начинают враждовать между собой, тем самым усугубляя свою и без того тяжкую судьбу. Вот и мы сегодня прибыли сюда, чтобы как-то решить наши проблемы, заявил хан. Договорив, окинул взглядом сидящих, те согласно кивали головами, по-своему истолковав его слова и одобряя сказанное. По словам Джунаид хана выходило, что здесь и сейчас, в крепости Беркута, будет решаться судьба не только союналийцев, а всего мира.
Это были слова, состоящие из сплошных загадок, непонятно, куда его мысль потом повернёт, но в любом случае, были необходимы, поскольку заставляли задуматься. Произнося свою речь, Джунаид хан время от времени машинально одной рукой как бы сжимая свою бороду, поглаживал её. В разговоре касался и религии ислама, касающейся всех сидящих, говорил об этом почтительно спокойно:
– Наш Пророк Мухаммет алейхиссалам советовал мусульманам в такие особенно тяжёлые времена объединяться и быть терпеливыми, сплочёнными друг с другом, жить поддерживая друг друга. Ведь все мусульмане же братья. Только в этом случае можно преодолеть все тяготы и благополучно выбраться из любой непростой ситуации.
Казалось, что этот вежливый разговор – всего лишь вступление к основной беседе, которая никак не могла начаться. Сейчас Беркут стал похож в озорного мальчишку, попавшегося на хулиганстве, а те, кто окружал его, были похожи на людей, схвативших его за руку и просивших больше так не поступать, в то же время опасаясь, что он может сотворить что-нибудь похуже, умоляющих не делать этого. Беркут молча и косо смотрел на собравшихся, не вникая в смысл сказанных ими слов, всем своим видом как бы говоря: «Ладно, вы пока поговорите, а я знаю, как потом поступить». А люди ждали, что он тоже что-нибудь скажет. Беркут же, словно чувствуя это, упорно молчал. И даже попытка Гуллы эмина разговорить Беркута не дала результатов, хотя тот рассказал, что в Союнали имеются две замечательные мельницы, они смалывают пшеницу в тончайшую муку, что в случае необходимости они могли бы помочь афганцам смолоть их пшеницу, и что он, Гуллы эмин, окажет им в этом содействие. Беркута и его обещания ничуть не тронули. Он только с трудом, иногда неохотно поддакивал сидящему рядом с ним Джунаид хану, когда только тот говорил.
Прибывшие на переговоры с Беркутом люди скоро поняли, что здесь им ничего не добиться, даже думали, что уважаемый Джунаид хан даже иногда не в состоянии помочь им достичь согласия в этом вопросе, все были этим удручены. Не зная, как себя вести дальше тогда недовольным ходом разговора Ялкап мылайым тихо произнёс чуть слышно под нос сожаление:
– Мы оказали ему всякие почести, приехав сюда, но, кажется, мне мы его ещё больше настроили против себя. – В его тихом спокойном голосе прозвучала тревога.
И хотя речь Джунаида хана была загадочной, до того они поговорили о проблеме вдвоём, наедине. Тогда Беркут прекрасно понял, что хотел сказать хан, хотя тот и не говорил об этом прямо. «По-хорошему убери свои руки, Беркут, оставь народ в покое, не трогай людей!» И поскольку он был ханом и пришел сюда ради своего народа, во главе с ним, в его словах звучали и просьба, и требование.
Как только Джунаид хан завершил свою речь, Гуллы эмин преподнёс Беркуту привезённый в подарок большой ковёр ручной работы и узелок с серебряными монетами.
Беркут принял подарок с некоторым нежеланием, он был удивлён, словно сейчас делает то, чего никогда прежде не делал.
По мнению Гуллы эмина этот подарок должен остудить пыл Беркута, смягчить его жестокое сердце, успокоить. Беркут должен, после этого просто обязан измениться к лучшему. Когда очередь говорить дошла до Ширека хаджи, он невольно беспокоясь прикрыл рот ладонью, кашлянул:
– Да ниспошлёт Всемогущий Аллах всем нам милость свою, вселит в души всех мусульман благодать, сделает их единоверцами. Когда Аллах хочет облагодетельствовать кого-то, Он даёт не кому-то, а сначала своим единоверцам, живущим в мире и согласии со своими соседями, своим народом.
Кымыш-дузчы сидел молча, не вмешиваясь в разговор, но всем своим видом демонстрируя что он недоволен ходом переговоров. Гуллы эмин тоже увидев холодное отношение Беркута сник и сидел молча, без настроения, время от времени поглаживая своё красивое загорелое лицо. Закинув руки за спину, водит ими, будто ищет рукава накинутого на плечи гарма дона19 – домотканого полушёлкового халата.
Как человек, пришедший во главе делегации, Гуллы эмин понимал, что сейчас он должен что-то предпринять, найти выход из сложившейся ситуации. Но, как и всегда, когда надо принимать срочное решение, в голову ничего не лезло, не было никаких подходящих мыслей. Сейчас все его надежды были связаны только с Джунаид ханом. Его мучало чувство вины, оттого, что он втянул в это непростое дело такого уважаемого человека в народе, как Джунаид хан, а тот не смог распутать этот тугой узел и оказался в непростительной для хана ситуации проигравшего битву человека. Думал Гуллы эмин и о том, что может случиться и так, что Беркут, проявляя высокомерие и ни с кем не считаясь, может спровоцировать конфликт, и тогда придётся обратиться к русским, найти к ним подход, чтобы при помощи их оружия пролить кровь жестокого Беркута и покончить с ним.
Двусторонние переговоры завершились даже быстрее, чем предполагали собравшиеся. Когда человек упорно молчит, не всегда можно понять, о чём он думает, а тем более подключить к разговору. Сбоку от Беркута сидел толстячок невысокого роста в чалме. Он неотрывно смотрел на людей, но, как и Беркут, молчал. Он был похож на человека, приготовившегося сказать своё слово после того, как выскажутся все остальные.
Кажется, эта гробовая тишина надоела и Джунаид хану. Повернув голову в сторону Беркута, приготовился поставить точку в этих почти несостоявшихся не давших результат переговорах. В тот момент, когда хан повернулся к нему, Беркут, тоже придерживая ворот накинутого на плечи дона, ехидно улыбаясь, повернулся в сторону хана. Хан заговорил спокойным тоном:
– Беркут, мы с тобой уже обсуждали этот вопрос. Его превосходительство эмир страны Недир хан в этом вопросе оказался нашим единомышленником, отнёсся по-братски. Хорошо, чтобы вы не конфликтовали с туркменскими сёлами, поддерживали с ними дружественные связи. Ты уж постарайся, ведь от тебя многое зависит.
Тон хана союналинцам казался не по ханским не был требовательным, как ханский строгим, скорее обьяснялся с ним, просительным, так обычно говорит человек, не верящий в то, что его просьба будет выполнена, тем не менее, он умоляет другого помочь ему.
Пока хан говорил, на лице Беркута проступила опять надменная и вместе с тем язвительная улыбка. Он переменился в лице, было видно, что ему не нравятся слова хана, и казалось он не собирается идти навстречу кому-то ни было. Сейчас он был похож на разъярённого быка, готового вздёрнуть на рога любого, кто попадётся на его пути. Глаза Беркута сверкали, в них пылал надменный яростный огонь.
Хан сидел, рядом, Беркут боком, поэтому он не видел выражения лица Беркута. Не знал он и о том, что на его лице радостно выплясывают чёрные и белые бесы. Сидящий рядом с Беркутом толстячок тоже сверкал глазами, готовый взглядом толкнуть в грудь каждого из прибывших к ним союналийцев. В этот момент Кымыш-дузчы, которому надоела вся эта неприятно смотреть, долго не мог терпеть, он даже не знал, как резко вскочил с места недовольно ударив подолом своего дона. Забыв о том, где находится, неожиданно повернулся к Гуллы эмину и потребовал: