лась к машинисту и приставила к его виску дуло своего пистолета. И «Наззат!»20 – приказала она по-русски.
При виде пистолета машинист от страха едва не упал в обморок. Машинист был вынужден дать поезду задний ход. Вот так сарычёплинцы, не доехав до Сарыязы, обосновались на пустыре между селом Байрач и рекой…
Произнося речь, Амангуль с присущей ей женской интуицией краем глаза поглядывая на собравшихся, чувствовала, что не всем её слова нравятся, что многие сидят побледневшие, с опущенными головами, с недовольным выражением лица. Больше всего её смущало то, что и Ата Хымлыев, который всегда хвалил её, называя настоящей коммунисткой, сейчас явно лицо было недовольно. Попыхивая сигаретой, он сидел, уставившись в одну точку, и по выражению его можно было прочитать как будто: «Эх, как же я ошибся в этой женщине!» В этот момент Амангуль испытала непонятное, неприятное чувство загнанного в угол человека. Хотя она говорила не о ком-то, а конкретно об Атагелди, получилось, как в поговорке «слепой терпеть не может зрячих». Теперь надо было как-то выбираться из сложившейся ситуации. Вообще-то Амангуль и самой не нравился свой бескомпромиссный характер. Сколько раз ей приходилось краснеть из-за своей несдержанности! Большинство людей произносят на собраниях именно те слова, которые от них ждут, и, если надо кого-то хвалить, возносят до небес, а уж если кого надо раскритиковать, будут с удовольствием это делать. Да и кто имеет право плыть против течения? Тем более, когда ты находишься в лодке новой власти, разве не будет это восприниматься как твоё выступление против неё? Тебя ведь могут высадить из лодки прямо посередине пути, и что тогда? Но Амангуль-наззат была из тех людей, кто позволял себе такие выходки, о которых потом сильно жалел.
Амангуль вспомнила, как она ехала с собрания в одной телеге с Атагелди…
– Ты ведь женщина, Амангуль. Чтобы выступить в чью-то защиту на большом собрании, не стоит критиковать меня. Нехорошо, если мы, два односельчанина, на таком собрании будем выступать друг против друга. Если ты заметила, товарищ Хымлыев посчитал меня правым. И потом, если ты кого-то и хотела защитить, могла бы потом мне сказать об этом. И уж если на, то пошло, мы в состоянии кого-то отстоять даже в тот момент, когда его будут грузить на поезд, – высказал он своё недовольство её выступлением…
– Конечно, товарищи, и вы, Атагелди ага, должны правильно меня понять. Я вовсе не хотела сказать, что мы не должны бороться с теми, кто ненавидит нашу новую жизнь и покушается на неё! Да я и не из тех, кто может так сказать, вы и сами это знаете! – Амангуль вдруг неожиданно заговорила в прежнем тоне. – Но, товарищи, когда говорят о необходимости раскулачивания, это вовсе не означает, что надо всех под одну гребёнку чесать. Я тут вспомнила один наказ руководителям от товарища Атабаева, а передал его мне товарищ Ата Хымлыев, когда вернулся с совещания из Ашхабада. Товарищ Атабаев тогда сказал руководителям, которые, кичась своей должностью, не ладят со своим народом, наезжают на него: «Смотрите, не вздумайте всех делать противниками, иначе так вот можно весь народ уничтожить, нам нужны и те, кто сеет, и те, кто овец пасёт. Противника надо знать в лицо, и тогда можете забирать их!». Вот и нам, товарищи, неплохо было бы усвоить урок, преподнесённый нам великим и уважаемым государственным деятелем – товарищем Атабаевым!
После такой пламенной речи всем стало понятно, что Амангуль, которая только что было на грани провала, сумела благополучно выбраться из ловушки, в которую сама себя и загнала.
На Ата Хымлыева подействовало упоминание его имени рядом с именем Гайгысыза Атабаева, причём, в позитивном ключе. Кивая головой с места, он выражал одобрение сказанному Амангуль.
Но после того, как слово для выступления взял худощавый и оттого кажущийся непомерно высоким председатель сельсовета села «Советы», разговор вернулся в прежное русло – к вопросу о раскулачивании сельских жителей, были зачитаны имена новых семей. И снова те, о ком шла речь, стали напоминать стало оленей, пришедших на водопой к горному ручью, а те, кто сейчас кроил их судьбы, превращались в охотников, взявших этих несчастных животных на мушку.
После окончания собрания Ягды и Нурджума не спешили возвращаться в село. Раз уж они оказались в городе, надо было решить ещё ряд вопросов, касающихся села. А ко времени их возвращения домой палящие лучи солнца немного снизят свой накал.
Вдвоём они пришли в пункт приёма шерсти и шкур, чтобы сравнить свои счета с имеющимися там общими счетами. На своём рабочем месте с присущей кавказцам приветливостью их встретил начальник конторы, крупный, как слон, армянин Вартан.
– Ого, похоже, союналийцы коней оседлали!
– Да вот, приехали в город, и говорим, давай-ка брата Вартана проведаем! – в тот ему ответил Ягды.
– Спасибо! Правильно сделали. Слышал, вы на совещании приехали!
– Ну, да, на собрании побывали.
Во время обмена приветствиями и шутками Вартан махнул рукой в сторону своего стола и пригласил гостей на чай:
– Проходите, товарищи, у меня хорошо настоянный чай имеется!
– Коли так, придётся нам отведать твой чай, Вартан! – с удовольствием принял приглашение Ягды.
Чай и в самом деле оказался великолепным, настоянным, ароматным. Гости вспотев с удовольствием напились ароматного напитка. Отложив конкретные дела, довольно долго беседовали с Вартаном. Тахтабазарцы считали Вартана своим человеком, родившимся и выросшим здесь и хорошо говорившим по-туркменски.
Его отец был первым армянином, перелившимся сюда вскоре после прихода русских. С приходом Советской власти многие из них стали работать в государственной и партийной структурах. Другие, как и прежде, упорно занимались торговлей. Не так давно, ещё до того, как Гулджаш гони21 стал председателем райисполкома, их в районе стало особенно много. Но Гулджашу это не понравилось, что они захватили в районе все ремёсла. Он даже не стал скрывать своего отношения к ним, заявив: «Если вы хотите стать одними из нас, дадим вам землю, работайте в колхозе!». Но армяне с его требованием не согласились…
И даже когда сверху приструнили его, Гулджаш-гони не угомонился.
– Скажите мне, в каком законе прописано, что в торговле и на руководящих должностях обязательно должны работать армяне, тогда я соглашусь с вами, – упорно стоял он на своём. И тогда несколько семей от греха подальше просто перебрались на жительство в Мары. В Тахтабазаре остались только те семьи, которые, как и Вартан, считали этот райцентр своей Родиной. Но и убывшие оказались не промах, они стали писать и жаловаться на Гулджаша во все инстанции, обвиняли его в национализме. Не прошло и года, как тот слетел со своей должности.
Вартан был не просто крупным, но и очень волосатым человеком, клочья волос выбивались у него из ушей, из носа, не говоря уже о груди, которая была покрыта густой шерстью курчавых волос. Сидя за чаем, Нурджума невольно подумал: «Господи, да он будто пещерный человек, не зря его назначили начальником заготконторы. Если вдруг не хватит шерсти, можно будет обстричь его и добавить недостающий вес».
Посетив все необходимые места, Ягды и Нурджума уже во второй половине дня тронулись в обратный путь, решив, что к вечеру уже будут дома. Жара и духота постепенно отступали. Грунтовая дорога, то извиваясь, то выпрямляясь, была похожа на ленивое течение реки по осени. Теперь арбой управлял Ягды. Рядом с ним сидел задумчиво молчал Нурджума, мысленно перебирая имена тех, кого сегодня назначили в кулаки, и думая об их дальнейшей неизвестной, но уж точно горькой судьбе.
Этот выбор Ягды Нурджуме совсем не нравился. И как теперь донести эту весть до людей, с которым прожил рядом много лет и которых считаешь своей роднёй и просто односельчанами? А вдруг они вместо того, чтобы отправиться в ссылку, попытаются перебраться в Афганистан? Сейчас ведь и через границу перейти не так-то просто, вдруг они набредут на те места, где затаились пограничник с пулемётами? Никто ведь их не пожалеет, быстренько покончат с ними. Э-эх, туркмены изначально были несчастным народом… Если Нурджума сообщит об этом, люди ведь обязательно подумают, что и он причастен к этому злодеянию. В человеческих отношениях так было всегда. Как ты объяснишь своим родственникам, что это требование свыше, что ты ничего не можешь изменить. А вдруг они не поймут и будут обижаться на тебя?..
Конечно, от Ягды тоже ничего не зависело. И всё равно ему хотелось спросить у него о причинах такого выбора, поговорить об этом. Ему показалось, что за всем этим стоит даже не государство, а какие-то разборки местных людей. Именно эти мысли не давали ему сейчас покоя. Они будоражили его любопытство, Нурджуме хотелось побольше узнать, докопаться до истины.
Телега обошла голое подножие холма и теперь ехала среди зарослей. Воздух был неподвижен, ни ветерка. Было очень душно. Они ехали разгорячёнными и поэтому невольно думали о вечерней прохладе. Хоть бы слабый ветерок задул, он бы разогнал духоту, и дышать станет легче. Но подует чуть позже, когда на землю опустится тёмное покрывало ночи. И даже вершины, растущих по краям дороги камышей и других кустов не шелохнутся. Не слышно сейчас и голосов перепёлок и фазанов, которые обычно чирикают, прыгая и перебегая между ними с места на место. Похоже, всё живое попряталось от жары в укромных местах и ждёт наступления прохлады. Поэтому и дорога кажется тоскливой и бесконечной. Нурджуме хотелось обсудить с Ягды сегодняшнее собрание, узнать его мнение на этот счёт. Ягды же, выровняв поводья, немного сгорбившись, ехал молча, словно в рот воды набрал.
– Эй, Кабан, ты что, язык проглотил, всю дорогу молчишь? – Нурджума назвал Ягды его детским прозвищем и, словно заигрывая, легонько ткнул того в бок.
– А что мне тебе сказать, Шаллак хан? – парировал Ягды, также называя попутчика его мальчишеским прозвищем.