– Кумуш гелнедже, агам… Чолук джан!..
Его поведение напоминало метания волчицы, у которой увели дитя, и теперь она пытается вернуть его себе, идёт в наступление.
– Дядя Берди, мы обязательно вернёмся в наш Мары…
Стук колёс набирающего скорость поезда поглотил слова плачущего мальчика.
Этот звук заглушил и последние слова Берди, который всё ещё бежал за поездом. В этот момент тысячи людей навсегда расставались со своей родиной. Внутри вагона появился тихий плач женщин, смирившихся со своей судьбой. Женщины плакали, прикусив яшмаки и сжав кулаки.
И в этот момент кто-то из ссыльных, не в силах справиться со своей бедой, неожиданно запел дрожащим голосом:
– Мару-шаху-джахан, Родина моя,
Как много счастья я познал на твоей земле…
Поначалу люди просто слушали пение, но постепенно стали подхватывать известные им слова, и вскоре в вагоне уже звучал разноголосый хор.
Песня рвала душу. Это была прощальная песня, написанная Гара поэтом около ста лет назад, когда он вместе с родными был вынужден покинуть Мары. С тех пор эта песня стала гимном униженных и оскорблённых жителей Мары, они исполняли её во время прощания со своим любимым городом. Песня стала высоким гимном вечного города Мары. И до сих пор она, как и прежде от души, звучала свежо и мощно.
Скоро купол вечного страдальца древнего Мерва снова накрыл скорбный туман переходящей в ночь тьмы…
На следующий день после отправки ссыльных из Марыйского ОГПУ наверх, в республиканское ОГПУ ушла телеграмма следующего содержания: «Вчера из разных районов республики (из Тахтабазара, Иолотани, Мары, Туркменкала, Теджена, Серахса, Геоктепе, Бахардена, Сакарчаги, Байрамали) прибывшие в Мары раскулаченные количеством 160 семей отправлены в ссылку. Во время отправки кулацкие семьи никакого сопротивления не оказали».
Начальник Марыйского областного ОГПУ
Вадим Гайхаров. Мары, 1932 год.
ГЛАВА
III
1931 год стал временем, когда раскулачивание дайхан в Туркменистане приобрело невиданный размах. Тысячи туркменских семей из Мары, Ахала, Балкана, Лебапа, Дашогуза были сосланы в Сибирь, на Украину, в Узбекистан и Казахстан. Вместе с ними разделить их горькую судьбу пришлось и детям. Всё более успешной становилась деятельность работников ОГПУ, стремящихся показать свою преданность новой власти.
После того, как началось раскулачивание, село Союнали разделилось на два лагеря: на тех, кого раскулачивают, и тех, кто ещё не подвергся этому. Но это расслоение началось не сегодня, начало этому явлению было положено в те далёкие годы, когда большевики, размахивая шашками, утверждали свою власть. С тех пор кто-то был расстрелян, кто-то изгнан из страны, а кому-то новая власть даровала должности и обещаниями привлекала на свою сторону. Но и до сих пор эта власть не любила состоятельных людей и всячески истребляла их.
Через полмесяца после высылки детей Кымыш-дузчы вернулся с бахчи в село в надежде узнать хоть какие-то вести о своих сыновьях. В тот день, когда забрали сыновей, к вечеру Кымыш сел на своего ишака и уехал на бахчу. Он знал, что после случившегося не сможет находиться в доме. В их дом пришла беда. В таких случаях свою боль лучше всего терпеть наедине с открытым полем. Здесь ты можешь чем-то занять себя, отвлечься от гнетущих мыслей, можешь что-то увидеть, и это тоже отвлечёт твое внимание, и ты почувствуешь себя так, словно кто-то искренне сочувствует тебе и разделяет с тобой твою боль.
С этого дня все новости он узнавал от внучки Огулбике, которая практически каждый день приезжала проведать деда, от него же увозила с собой дыни, фасоль и мешок травы для животных.
С поля он привёз с собой и целый хурджун дынь. Обычно, когда он возвращался с бахчи, его встречали внуки, они помогали ему слезть с ишака, разгрузить мешки с дынями, а потом привязывали ишака. Старику почудилось, что вот сейчас откуда-то выскочат Алланазар с Аганазаром. Направляясь к дому, посмотрел по сторонам и спросил у внучек:
– Бабушка дома?
Акджагуль без причины упрекнула Огулбике, которая в это время вела ишака в стойло:
– Смотри, крепче привяжи его, а то привяжешь кое-как, как в прошлый раз, он отвяжется и убежит!
– Не буду привязывать, возьми, и сама отведи и привяжи, если мне не веришь! – Огулбике резко обернулась, готовая бросить верёвку для привязи ишака в руки сестры.
В это время со стороны коровника показалась Джемал, в подоле платья она несла смешанные с саманом лепёшки коровьего навоза. Любящим голосом стала отчитывать внучек:
– Крикливые козы, вы когда-нибудь прекратите цепляться друг к другу!
Джемал мама высыпала из подола кизяки возле очага, и услышала голос Кымыша-дузчы:
– Есть какие-нибудь известия от ребят, жена?
– Ай-ей, какие ещё известия, уехали с концами, ни слуху, ни духу…– расстроенно произнесла Джемал мама, и из глаз её покатились слёзы.
– А вдруг откуда-то придут хоть какие-то вести?
– Сидим и просим Бога об этом.
Сейчас этот мир показался старикам особенно суровым.
– Бабушка, если наших увезли в Сибирь, они ещё даже не добрались туда, – включилась в разговор подошедшая к ним Огулбике.
Джемал мама нахмурилась, ей не нравилось, что девчонки вмешиваются в разговоры старших.
– Вечно эта девчонка что-нибудь ляпнет. Спрашивается, откуда тебе знать, что такое Сибирь и где она находится?
– Знаю, дедушка, – уверенно ответила Огулбике и посмотрела на деда, ища в его лице поддержки. – Учительница в школе показала нам одну вещь, картой называется. Так вот, на этой карте видно, как далеко от Ашхабада и Мары находится Сибирь, и ещё дальше от Москвы. А ещё там очень холодно. Говорят, люди там едят мясо медведя…
Аю, чем болтать попусту, лучше пойди, наполни тунче и поставь на огонь, сделай для деда чай! – распорядилась Джемал мама.
Войдя в дом, чтобы переодеться, Кымыш-дузчы обратил внимание на то, как похудела внучка Акджагуль, которую он не видел несколько дней. Ему стало жаль девочку. «Наверно, ребёнок не может перенести расставание с родителями», – подумал старик, снова вспомнив о своих угнанных детях, расстроился. Пока Кымыш-дузчы пил чай, Джемал мама рассказала ему, что Баллы съездил в Мары и узнал, что ссыльных оттуда уже увезли, что у него на железной дороге в Мары есть знакомый, он ещё раз съездит туда и уточнит, куда – увезли людей. Пока жена рассказывала о Баллы, старик вспомнил, о чём хотел спросить по возвращении в село. Его беспокоило исчезновение младшего брата Ахмета, которого не видели в селе уже больше месяца.
– Ахмет до сих пор не показывался?
– Нет, – коротко, без настроения ответила Джемал мама, наливая и себе в пиалу чая из чайника мужа.
– Хорошо, если этот прохвост не напорется на что-нибудь!
– Ничего не боится. Пообещал перевести в Афганистан оставшееся здесь имущество и скот ещё одного бая. Как бы не попал в перестрелку на границе.
– Видно, нет его поблизости, иначе, где бы он ни был, узнав, что его старших братьев отправляют в ссылку, обязательно появился бы здесь.
– Хорошо, что его не было здесь в тот момент, – высказала своё мнение Джемал мама. – А то, не приведи Господь, устроил бы тут потасовку и ещё больше накалил обстановку.
Она и в самом деле была рада, что Ахмета в этот момент не было в селе. Джемал маме никогда не нравилась бесшабашность деверя. Она видела, сколько неприятностей бяшбелаларам доставляет поведение этого взрослого человек. В последнее время наставляли Кымыш-дузчы и его старший сын Оразгелди, советовали, как следует себя вести. А других он не очень-то и слушал.
Однажды Джемал мама выразила своё недовольство Ахметом, на что Кымыш-дузчы сказал:
– Хорошо, что все мы разные, и среди нас есть такой смелый человек, как Ахмет. Если бы его не побаивались, нашлось бы много людей, желающих навредить нам. А когда в твоей семье есть такой храбрый полусумасшедший, люди знают, чем может всё обернуться, попробуй они причинить нам зло.
Выпив с мужем чай, Джемал мама выплеснула через открытую дверь остатки из пиалы. Вспомнив о чём-то, позвала с улицы внучек и дала им поручение:
– Пойдите, из тех дынь, что привёз дед, оставьте себе парочку для еды, а остальные разнесите по домам Баллы акгама, Гуллы акгама, Сахетдурды акгама, Ахмет акгама!
Девочки сразу же отправились выполнять поручение бабушки. Дома Кымыш-дузчы устроился поудобнее и за чаем стал расспрашивать Джемал маму о положении в селе. Из разговора о ссыльных Кымыш-дузчы понял, что вестей от детей в скором времени ждать не стоит. Потом какое-то время лежал молча, глядя в туйнук – отверстие наверху кибитки, и был без настроения, словно винил себя в происходящем.
Побыв немного дома и отдохнув, Кымыш-дузчы снова оседлал своего ишака-коня и отправился навестить дома односельчан, где проходили поминки.
Солнце опять начало беспощадно жечь своими лучами, разогрело землю, накалило воздух, так что дышать стало трудно. И даже собак, которые обычно не пропускали людей мимо их домов, сейчас не было видно, они тоже где-то укрылись, спасаясь от жары. Похоже, они нашли для себя затенённые места и там дремали.
Кто-то из людей, сидевших на поминках, издалека увидел Кымыша-дузчы.
– Пойдите, подержите ишака Кымыша ага, помогите ему слезть с него! – обратился он к находившимся неподалёку мальчишкам.
Собравшиеся на поминках люди, зная, что Кымыш-дузчы совсем недавно распрощался со своими сосланными сыновьями, что его сердечная рана не только не зажила, но ещё даже не затянулась, сочувствовали старику, сопереживали вместе с ним. Одежда на Кымыше дузчы болталась, будто была с чужого плеча. Старенький домотканый дон, полы которого путались, цепляясь за ноги, выгорел на спине и стал белым. Он подпоясал его связанным из хлопчатой нити пёстрым кушаком чуть выше талии. Лицо было усталым, серым.
Устроившись поудобнее, Кымыш-дузчы прочитал длинную поминальную молитву, попросив ему Царствия Небесного. Вспомнил покойного добрым словом. Старался найти утешительные слова для родных умершего человека. Помимо того, что они были односельчанами, с покойным у них и участки земли «Сакашык ер» находились по соседству, так вышло, когда нарезали наделы. Старик знал его как трудолюбивого человека, который не вмешивался ни в какие конфликты, и лишь спокойно зарабатывал свой кусок хлеба. Собравшиеся внимательно слушали Кымыша-дузчы и, кажется, по-новому открывали для себя покойного. В сторонке