По натуре своей Оразгелди был человеком сдержанным, никогда не вмешивался в чужие разговоры, и, если его не спрашивали, ничего не рассказывал.
Чаще всего он сидел, прислонившись к стенке вагона, и о чём-то своём думал. Он то и дело вспоминал своё родное село, друзей и близких, то, как их погрузили на телеги и увозили из дома, короткую встречу с младшим братом в Мары, слёзы его сына Аганазара, обнобнявшегося с Алланазаром который не хотел расставаться с ними.
Вспоминая всё это, он чувствовал и не терял надежды, что рано или поздно вместе с семьёй вернётся на Родину.
Конечно, погружаться в такие мысли было грустно, но этого желала душа, они же, эти мысли, успокаивали, вселяли надежду.
На следующий день после прибытия в Ташкент была заменена охрана, которая сопровождала их от Мары. Появление новых людей не вызвало у ссыльных особых надежд, но всё же обстановка как будто немного смягчилась. Командиром отряда был человек по фамилии Морозков, он был высок и худощав, с узким тёмным, как у гула, лицом, с нахмуренными бровями. Лет ему было где-то около сорока. Поначалу он не обращал внимания на ссыльных, считая справедливым наказание, которому они подвержены, относился к ним требовательно. Внутри стоявших вагонов стояла невыносимая духота, от которой людям некуда было деваться, они готовы были на крайние меры, говоря себе «будь, что будет!», но потом, подумав о женщинах и детях, отказывались от своих дурных намерений.
Однажды, во время обхода поезда, когда новый командир проверял условия содержания ссыльных, не успел он поравняться с открытой дверью вагона, как оттуда, не дав охранникам опомниться, спрыгнули на землю два человека и сразу же подошли к командиру. Одним из них был Гуллы эмин, другим марыец Гуйч, который немного владел русским языком, объясняя это знание тем, что ему пришлось какое-то время работать на шерстомойной фабрике у русских.
– Товарищ командир, выслушайте наши жалобы! – Гуллы эмин обратился к самому главному здесь начальнику. Стоявший рядом с ним Гуйч переводил его слова.
Командиру не понравилось такое своеволие ссыльных, он нахмурился и недовольно посмотрел на стоявших перед ним людей. Положив руку на висевший у него на боку в кобуре маузер, недовольным голосом спросил:
– Кто разрешил вам покинуть вагон?
– Товарищ командир, в вагонах стоит невыносимая духота, людям дышать нечем, они от этого очень сильно страдают! – не обращая внимания на окрик командира, заявил Гуллы эмин. – Если у вас нет намерения до смерти замучить людей, тогда обратите на нас внимание, позвольте людям выйти из горячих вагонов и немного охладиться на свежем воздухе в тени деревьев!
– А если вы снова устроите побег, мы что должны делать? Мы ведь головой за вас отвечаем! Мы что, должны из-за вас в тюрьму сесть?
В вопросе, заданном командиром Гуллы эмину, хоть и звучал упрёк, чувствовалось, что он всё же услышал просьбу измученных людей. Глядя на собравших у выхода из вагона людей, он взглядом дал понять, что сказанное относится и к ним.
Гуллы эмин молчал, не зная, что ответить на вопрос командира. Затем повернулся к Гуйчу и взглядом велел ему переводить:
– Товарищ командир, всё же неплохо бы проявить о людях хоть немного заботы. Вот увидите, ни у кого не появится желания бежать. А тем более, под таким палящим солнцем. В противном случае, люди перестают управлять своими эмоциями.
В словах Гуллы эмина был прозрачный намёк на то, что, если так будет продолжаться и дальше, всякое может случиться.
Командир раздумывал недолго. Окружившие его люди переглянулись, но ничего не сказали.
Однако ждать ответа от командира пришлось недолго.
Сунув указательный палец за ремень, ответил коротко и решительно:
– Посмотрим!..
И твёрдым шагом пошёл вдоль вагонов. То ли после разговора командир понял, что люди доведены до отчаяния и готовы пойти на крайности, то ли связался с вышестоящим командованием и решил этот вопрос, только после полудня мужчинам разрешили выйти из вагонов и, не удаляясь от них, посидеть на земле. Хоть небольшое послабление, но всё же оно было достигнуто. После этого и вечно хмурый командир показался людям не таким уж и плохим человеком.
Женщины с детьми тоже устроились в тени. Им было сложнее, потому что дети не понимали, почему их удерживают на месте, в то время, как они желают играть в свои игры, шуметь и веселиться. Теперь женщинам с детьми в сопровождении охранников было разрешено дойти до соседнего двора и из крана набрать воды. С этого времени словно началось броуновское движение – до крана и обратно.
Мужчины тоже кучками сидели в сторонке рядом со своим вагоном. Чтобы как-то убить время, они нарисовали на земле клетки, заполнили их собранными камешками и щепками и стали играть – сторона на сторону в дюззюм – камешки. Среди них были и те, кто, опасаясь властей, тайком читали намаз, молились, в их числе Оразмырат ахун из Серахса, который, махнув на всё рукой, не пропускал ни одного намаза.
Каждый раз, завершив чтение намаза, Оразмырат ахун не спешил вставать со своего дона, который использовал в качестве намазлыка, сидел, перебирая чётки. Старательно произносил какие-то чудодейственные молитвы. И так было каждый день, в своих молитвах он просил у Всевышнего добра для себя и своих близких, для тех несчастных, которые вместе с ним ехали в ссылку в этом адском поезде. Но, похоже, в те дни молитвы даже такого сильного священника, каковым был Оразмырат ахун, до Бога не доходили. Но и Оразмырат ахун не сдавался, он был уверен, что рано или поздно Аллах услышит его мольбы и поможет всем им.
Мужчины группировались отдельно от женщин, сидели в сторонке, время от времени бросая взгляды в ту сторону, где находились их близкие, мысленно вопрошая: «Как они?» Дети таскали воду, они же приносили какие-то сообщения. Когда дети находятся на глазах, родители чувствуют себя спокойно.
Людей заранее предупредили о времени отправления состава, чтобы они могли набрать воды и подготовиться к отъезду. Это сообщение воодушевило народ, почему-то людям показалось, что поезд может повернуть назад и отвести их обратно, в Туркменистан. А ещё людей вдохновляла мысль о том, что во время движения поезда они почувствуют движение воздуха, а это намного лучше, чем сидеть под палящими лучами солнца.
В последний день стоянки в Ташкенте рядом остановилась большая чёрная машина с открытым кузовом. Люди окинули её подозрительными взглядами. В кузове в окружении двух вооружённых охранников находился связанный по рукам и ногам беглец Нурягды. Когда он спустился с кузова машины, люди презрительно бросили ему в лицо: «Откуда взялся этот негодяй? Где его нашли?.. Неужели этот идиот, прожив на свете сорок лет, так и не понял, что, попав в сети новой власти, ни за что не выберешься из них?» Ну, ладно, этот-то бежал, устроил себе ненадолго свободную жизнь, а что делать остальным, кто пострадал из-за него? Ведь из-за одного этого мерзавца ужесточили режим для всех остальных несчастных людей! Мальчишка, сидевший рядом с матерью, вдруг узнал отца, обрадовался, хотел побежать навстречу. «Папа!» – закричал ребёнок и вскочил с места, но его тут же прижала к земле властная рука обиженной на мужа женщины, матери мальчика:
– Нечего тебе там делать! Нет, вы посмотрите на этого ребёнка, можно подумать, у него отец герой! – с обидой в голосе из-под яшмака бормотала недовольно женщина.
Ссыльные, убеждённые в том, что пострадали из-за него, смотрели на беглеца с презрением и ненавистью. Ни на кого не глядя, с завязанными за спиной руками, в сопровождении охранников он молча прошёл свозь строй людей. Его белая рубаха до колен от пыли и грязи приобрела непонятный цвет. Видно, его хорошо попинали в пути, потому что он вздрагивал каждый раз, когда охранники поднимали свои стволы, пожимал плечами и старался спрятать голову.
Возвращение Нурягды в таком виде распалило любопытство людей. Загнав его в вагон, солдаты ещё долго не отходили от открытых дверей, возможно, опасались, что он может снова попытаться бежать.
– Подойдёте, когда состав будет отправляться! – солдаты отгоняли от поезда всех любопытных и никого не пускали внутрь.
А людям хотелось узнать, как получилось, что человек, убежавший в другом месте, вдруг снова оказался здесь. Больше всего беглеца возненавидели его односельчане. И сейчас они больше других были довольны тем, что его выловили и вернули в их ряды. В конце концов человеку с бегающими глазками по имени Худайберди удалось уговорить охранников пустить его внутрь вагона, якобы там осталась его посуда для воды, и на ходу перекинуться парой слов с Нурягды. И вот что он рассказал Худайберди по возвращении на землю: «Люди, он не считает себя виноватым, говорит, на него напал понос, и он отошёл подальше, чтобы опорожнить кишечник. Вижу, говорит, дальше находится небольшое сельцо. Знаю, что без лекарств остановить его не смогу, поэтому пошёл туда, чтобы попросить что-нибудь от живота. Думал, успею, но не успел, отстал от поезда». Человек по имени Худайберди всем своим видом говорил о том, что не поверил ни одному слову беглеца.
Ближе к вечеру поезд покинул знойный Ташкент. Двери вагонов были задраены, поэтому люди ничего не могли видеть, хотя и слышали, что Ташкент – большой город. Сквозь щели между досками вагона увидеть что-то было невозможно. После трёхдневной утомительной стоянки людям не очень-то и хотелось что-либо высматривать. Ссыльные, возненавидевшие Нурягды за его побег, после того, как вернулись в вагон, вынуждены были смириться с его присутствием. Правда, не совсем. Как только поезд набрал скорость, Тятян бай, недовольный тем, что беглец находится среди них, неожиданно вскочил с места и накинулся на Нурягды:
– Ты, сволочь, а ну, встань с места! – казалось, сейчас он схватит его за шкирку. – И как только земля носит таких, как ты!
Увидев направившегося к нему Тятян бая, Нурягды перепугался, боясь, что тот сейчас прикончит его. Поверил, что в гневе схватит его своими сильными руками и задушит, сломает ему шею. Но в этот момент сидевшие перед ним дети, видя идущего на них грозного дядю, закричали от страха и начали плакать.