вещами телеге. Тесно там было всем. Возницей у них был широколобый старик с бородкой клинышком, вид у него был благообразный, отчего делал его похожим на муллу. Видя, как перегружена его телега, он садился в неё только после того, как уставал идти пешком, чтобы дать отдых ногам. Всё остальное время, держа поводья коня в руках, шёл рядом, волоча ноги в просторных сапогах.
Выполняя мелкие поручения матери, Алланазар то спрыгивал с телеги, что снова садился в неё. Он присматривал за Рахманназаром, чтобы тот, ворочаясь с боку на бок, не слетел с телеги, пока мать, лёжа на боку, кормила грудью маленького Рахмангулы. То немного отставая от телеги, то, поравнявшись с шедшим рядом отцом, скакал как резвый жеребёнок.
От всего этого мальчик получал удовольствие. Больше всего ему нравилось идти рядом с дедушкой Потапом, изображая из себя возницу, управляющего конём. Понимая душу ребёнка, старик время от времени давал поводья в руки Алланазара, ласково предлагал: «На, сынок, ты тоже немного управляй конём». Глядя на Алланазара с любовью, он ещё что-то говорил на непонятном языке. Алланазар по глазам старика видел, что он говорит какие-то добрые слова, но постигнуть их он не мог. Старик и ребёнок понимали друг друга без слов, у них были родственные души. В этой толпе людей возница выделялся своим благообразным видом священника, поэтому он был для них обычным старым возницей. О его судьбе люди ничего не знали. И только работники ОГПУ вроде Шадманова знали, что этот высокообразованный человек много лет служил писарем в царской канцелярии. Да он и сам, опасаясь ещё большего наказания, не очень-то распространялся о своём прошлом. Сюда старика привела та самая работа на царя. Та самая участь, как и других выселенных. Алланазар сдружился с этим стариком, чем-то напоминающим его родного деда – Кымыша-дучзы.
И в этот раз Огулджума, видя, что хлеб высох, и еды стало совсем мало, выставила узелок с сухим вареньем, сушёной дыней и урюком. Видя, что муж ничего не ест, только делает вид, что ест, едва касаясь выложенных ею продуктов, сказала:
– Возьми, положи в рот!
Но Оразгелди снова ничего не взял, только сказал: «Дети поедят».
– И детям хватит, и тебе тоже достанется, – она с жалостью посмотрела на осунувшееся лицо мужа. Заставив его поесть, она собрала кое-что из угощения и протянула Алланазару. – Иди, сынок, угости дедушку арабакеша!
Старик как раз в это время на арбе собирался обедать и с удивлением смотрел на семью: «Интересно, что они с таким удовольствием едят?»
Подбежавший Алланазар молча оставил перед ним, что-то незнакомое а когда дед распробовал это, довольно закивал головой: «Вкусно!» Старик был благодарен, что эти люди вспомнили и о нём, угостили его.
Эти двое – старик и мальчик, люди разного возраста, не понимая языка друг друга, нашли общий язык своими сердцами. Именно на этой дороге началась неожиданная дружба русского добродушного старика с туркменским мальчиком, которая окажет влияние и на их дальнейшую жизнь.
Была объявлена остановка. Алланазар расстелил рядом с телегой выданную матерью подстилку, после чего снял с телеги Рахманназара и помог матери сойти на землю. Держась за край телеги, Огулджума спускалась на землю, держа на руках Рахмангулы.
– Ты уже проснулся? – ласково спросила малыша мать.
Каждый раз, когда объявлялась остановка, люди быстро соскакивали с телег, и начинали шумно переговариваться между собой, собиралась целая толпа. Воспользовавшись такой возможностью, ссыльные старались и детей накормить, и самим что-то перекусить. При возможности кипятили воду, чтобы заварить чай и выпить горячего, из каурмы, залив кипятком, готовили шурпу. Видя сзади идущего отца, несущего на спине тяжёлый груз, Алланазар подбежал к нему, помог по мере возможности снять ношу со спины. На расстеленный дорожный сачак снова выложили сушеную дыню, сухое варенье, сухофрукты, буханку чёрного хлеба, выданную по пути, поставили сосуд с водой. Сев за сачак, Оразгелди взял полоску сушёной дыни, разломил её пополам и вместе с куском хлеба дал одну часть Алланазару, а другую – Рахманназару.
– Возьмите, поешьте лучше хлебом!
Оразгелди и себе отломил кусок хлеба, сделав из него бутерброд с кусочками сушеной дыни стал медленно есть. С любовью посмотрел на маленького Рахмангулы, который, положив ручку на грудь матери, сосал её, аппетитно чмокая. Видя, что Рахманназар с завистью смотрит на материнскую грудь, произнёс:
– Похоже, он и сейчас не отказался бы от груди, – и вспомнил, как тяжело отнимали мальчика от груди, что он и сейчас, только позови, от этого не откажется. Каждый раз, когда он видел, как маленький Рахмангулы, дрыгая ножками, лёжа сосёт молоко матери, его охватывало чувство радости.
Посмотрев на братишку, Алланазар заметил:
– Совсем, как ягнёночек, шлёпает губками и сосёт молочко!
Слова Алланазара вызвали улыбку Огулджума.
– Так он и есть наш ягнёночек! – и погладила отросшие волосики младшего сына.
Чувствовалось, что им ещё долго добираться до места, так что дорожные мучения их ещё не скоро кончатся. От однообразной природы уставали глаза, вместо этого высокое небо вселяло больше надежд. По ночам звёзды удивлённо смотрели на толпу незнакомых людей, невесть откуда появившихся здесь. Да и яркая луна взирала вниз с изумлением, разглядывая невиданных здесь прежде людей.
Может, здесь ещё вчера тяжёлое войско хана Кучума разбило врага, может, эти разбросанные вокруг небольшие холмики – заброшенные могилы тех сибирских воинов? Оттого и тоскливо тут… Шадманов, Решетников и другие присланные из города надзиратели превращались во властных командиров победившего войска, а ссыльные – в захваченных ими пленников.
Где-то в мире когда-то вспыхнувшая война, видно, всё ещё не закончилась. Она, похоже, никогда не кончается, только меняет оружие, снаряжение и контингент чтобы повторяться снова и снова.
Впереди ссыльных на впряжённой в одну лошадь двухместной пролётке ехал Шадманов. И хотя пролётка не была перегружена, лошадь вспотела.
Вдруг лошадь, посмотрев вперёд, подняла голову, всхрапнула, словно увидела что-то подозрительное, и замедлила шаг. Увидев перед собой радующее глаз раскинувшееся зелёное море пшеницы, Шадманов остановил коня. Озабоченный какими-то своими мыслями, с высокомерным выражением лица посмотрел по сторонам. Поравнявшись с Шадмановым, ссыльные тоже увидели это бескрайнее море пшеницы. Так устроен человек, когда в пути ему попадается что-то хорошее, он верит, что впереди его тоже ждёт хорошее. Вот и ссыльные тоже увидели пшеничное море, поверили, что это к добру. Они же все дайхане, поэтому испытали чувство, словно побывали на родной земле, и эта пшеница колосится на их родине. Лица людей просветлели, мир стал намного лучше.
Сняв со спины ношу, Оразгелди уселся на тюк и вытер с лица пот. Раскинувшееся перед глазами пшеничное поле напомнило ему пшеничные поля Пенди, отчего на душе стало как-то легко. Вспомнил, как его отец, Кымыш-дузчы, почти перед каждой жатвой, с любовью поглаживая колосья, говорил: «Пшеница изначально была райской культурой. Если бы праотец наш Адам, послушавшись сатану, не послушался бы прамать нашу маму Еву, не попробовал бы в тот раз пшеницу, про которую Бог ему говорил: «Не ешь!», может, и не вышел бы из рая никогда. Когда Бог прогонял Адама и Еву из рая, сунул им в руки горсть пшеничного зерна со словами: «Возьмите, пусть это будет вашим спутником на всю жизнь».
Ширококостный светлолицый человек по имени Рехмет эрсары, который подружился с Оразгелди сблизились в пути в последние два-три дня, поравнявшись с Шадмановым, который, остановив коня, стоял в своей пролётке, обратился к нему:
– Уважаемый комендант, вы не знаете, в этом озере вода питьевая?
Рехмет эрсары, увидев из далека зелёное пшеничное поле подумал, что это озеро. Поле и в самом деле было бескрайним и издалека вполне могло сойти за большой водоём.
От неожиданности Шадманов вздрогнул, будто кто-то незаметно подошел сзади и ударил его по голове.
– Говоришь, питьевая вода? Можете быть спокойны, если вам здесь чего-то и не будет хватать, то воды будет вдоволь. В этих краях и на земле, и на небе очень много жидкости!
Рехмет эрсары не на пустом месте завёл разговор о воде, мало того, что они настрадались от жажды в поезде, так и здесь уже стал ощущаться дефицит воды. Поэтому было решено сойти с прямой дороги и идти окольными путями, мимо населённых пунктов, хотя это и было дольше. Ответив Рехмету эрсары, Шадманов тут же отвернулся от него и, обращаясь ко всем сразу, словно по бумажке, неторопливо, уверенно, указывая рукой на пшеничное поле вдали, сказал:
– Люди, можете считать, что вы почти добрались до места. Вон то пшеничное поле относится к месту, где вы будете жить. Ещё один раз сделаем остановку, передохнём, и тогда уже будем на месте!
Сообщение о том, что нескончаемая дорога наконец-то может закончиться, немного сняло напряжение с утомлённых ссыльных. Люди оживились, чувствуя, что их мучениям скоро будет конец.
Когда перед людьми в дороге появились эти, напоминающие волнистые озера пшеничные поля, им еще недавно скосившим зерно на своем поле, казалось, что оставленные дома добро как будто встречает их снова в этих местах.
Увидев приближающуюся толпу, люди, занятые на полевом стане – кто починкой трактора, кто ещё чем-то, стали выходить им навстречу. Шадманов уже слез со своей повозки и бодрым шагом шёл вперёди, по-хозяйски посматривая по сторонам. Он решил, что сегодня ссыльные передохнут на полевом стане, а завтра с утра он поведёт их в посёлок. Кобура его маузера, словно привязанный к телеге узелок, всю дорогу болталась из стороны в сторону, придавая ему воинственный вид.
– А эти кто, таджики что ли? – вытирая руки промасленной тряпкой, вглядываясь в толпу, словно отыскивая знакомых, спросил у Шадманова худощавый человек в кепке.
– Нет, это туркмены, – сухо ответил Шадманов.
– Всё равно все они из Туркестана…