– Да свои! – крикнул я в ответ. – Не стреляй, граница!
– Татуировку покажь! – неприветливо выкрикнул из своего убежища мужичок. Пришлось расстегивать пуговицу на запястье и демонстрировать обладателю автомата перепачканную золой и грязью руку. Увидев тату в форме черного круга с крестиком внутри, тот как-то сразу расслабился и соизволил выползти из своей берлоги нам навстречу.
– Ну, слава ж богу, пограничники! – заулыбался он. – А я, грешным делом, думал, опять контрабандисты пожаловали. Это что же творится-то, мужики? Мы тут на заставе все трое уже который день порталы открыть не можем, наши, кто на Землю ушел, назад не воротятся, и самим теперь туда никак попасть не выходит…
Мы с Лорой многозначительно переглянулись.
– Фигня творится, братуха, – ответила она. – До заставы-то далеко?
– О, да ты девчонка, что ли? – искренне удивился мужик, что, впрочем, неудивительно: в грязном мешковатом балахоне кто угодно принял бы ее за пацана. – Прости, не признал. Да не, рядом тут, часа четыре ходу.
– Так пойдем, – деловито сказала Лора, – нам бы пожрать чего-нибудь да обсушиться. Примете гостей?
– Примем, чего ж не принять, – закивал пограничник, закидывая автомат за спину, – двигайте за мной, до темноты дойдем, у нас и переночуете.
Глава 16
Всю дорогу до заставы мужичок, представившийся Матвеичем, безудержно болтал, оставив нам роль безмолвных слушателей. С его слов выходило, что самые удивительные странности начались пару дней назад – как раз тогда, когда мы поучаствовали в побоище возле башни-ретранслятора. Но еще задолго до этого третья пограничная застава территории Хеленгар практически полностью утратила связь со Штабом Корпуса в Марине: несколько месяцев оттуда не поступало никаких руководящих указаний, а все отправленные в адрес командования депеши остались без ответа. Молчал и местный Штаб в Риве, словно воды в рот набрал. Отправиться туда лично за разъяснениями мешало только удаленное расположение заставы: зимой бродить по горам любят разве что дикие козы, пасущиеся на склонах Северного Кряжа. Да и в долине, где хозяйничают кочевники, в последнее время, говорят, неспокойно. До самой весны извилистые горные тропы оставались закрыты из-за опасности частых в этих местах камнепадов и схода лавин, и потому никаких новостей до обитателей третьей заставы не долетало вот уже три месяца. Так и сидели пограничники в горах, слово насельники какой-нибудь монастырской обители, время от времени отлучаясь по очереди на Землю – хорошенько вымыться да поесть вкусного. В тот день, когда перестали открываться порталы, на хозяйстве остались трое: сам Матвеич, его напарник по прозвищу Шаман да командир заставы. С самого утра, по словам нашего провожатого, всех троих мучила тягостная головная боль, да только Матвеич с Шаманом списывали ее на последствия приговоренной накануне литровой бутыли самогона. Тем же народным средством они и попытались вылечить мигрень, но получалось хреново: боль чуть утихла, но вскоре сменилась слабостью и тошнотой.
Тревогу забили, когда ушедшая на Землю троица сменщиков тем же вечером не вернулась на заставу. Не явились они и назавтра, и на следующий день. Тогда командир с Шаманом решили смотаться в родной мир и попытаться выяснить, не нужна ли товарищам помощь, оставив Матвеича за старшего. Но ничего не вышло. Порталы не желали возникать, как бы они ни старались. Опытный начальник заставы, которого Матвеич уважительно именовал Димпалычем, быстро пресек зародившуюся было панику, в приказном порядке постановив по-прежнему вести патрулирование вверенной территории в поисках контрабандистов и ждать вестей из Штаба. Слушая эти откровения, мне очень хотелось сообщить Матвеичу, что контрабандистов в Центруме больше не будет. И что распоряжений из Марине они тоже никогда не дождутся. Но я промолчал, решив до поры до времени держать язык за зубами, да и Лора не горела желанием посвящать нашего спутника в новости мировой геополитики. Так мы и топали по пологому склону, поросшему редким кривобоким ельником, пока не вышли к цели нашего путешествия.
Третья застава не походила ни на что, виденное мною прежде. Небольшое одноэтажное зданьице, похожее со стороны на средневековый замок в миниатюре, окружала ограда из сложенных в рост человека плоских камней, аккуратно подогнанных друг к другу по размеру. Сходство усиливала островерхая башенка-донжон, прилепившаяся к фасаду этого удивительного строения наподобие флигеля. На флагштоке башенки трепыхался уже привычный мне белый флаг с черным кругом и крестом внутри, а над ним – я даже протер глаза, чтобы убедиться, что мне это не мерещится, – слегка выгоревшее на солнце красное полотнище с серпом и молотом в углу.
– Проходите, – слегка подтолкнул меня в спину Матвеич, – добро пожаловать на третью заставу Корпуса пограничной стражи территории Хеленгар!
Внутри тоже было на что посмотреть. Входная дверь, крепко сколоченная из потемневших от времени толстых дубовых досок, скрепленных меж собой железными пластинами, вела в круглую залу. Это была именно «зала», в духе рыцарских романов про Средневековье, иного слова и не подобрать. Большое и просторное помещение с массивным столом в центре и масляной лампой на цепях, изготовленной из старого колеса от крестьянской телеги. У дальней стены – не то печь, не то древний камин, к которому сбоку приделана явно современная дровяная плита, тянувшаяся ржавой трубой к каменному дымоходу. На плите темнел подкопченными боками мятый алюминиевый чайник, мирно соседствующий с двумя грозного вида утюгами на угольном ходу. С противоположной стороны – колченогий комод, над ним красуется алым бархатом вымпел с выведенной позолотой надписью: «Коллектив коммунистического труда». А рядом, там, где в настоящем средневековом замке должен, наверное, висеть изображающий сцены охоты гобелен, каменную стену прикрывал большой, размером с простыню, кусок материи с вытканным на нем профилем Сталина на фоне пшеничного поля и вышки ЛЭП. Портрет вождя, судя по неплохому качеству, был выполнен на современной вышивальной машине с программным управлением.
– Хеленгарцы построили, – с гордостью обвел рукой окружающее нас великолепие Матвеич. – Это был вроде как охотничий домик какого-то местного олигарха. Потом, после Катастрофы, поместье забросили, слишком далеко от цивилизации. А может, раскулачили хозяина того. Ну а мы – восстановили. Знакомьтесь, ребята, это Шаман. Шаман, проснись, у нас гости.
За столом с отсутствующим видом сидел тощий и сутулый парень неопределенного возраста. Он был худым настолько, что одежда буквально висела на нем мешком. Скуластое лицо, впалые глаза и тонкая козлиная бородка в сочетании с давно не мытыми патлами, свисающими до плеч, придавали ему сходство не то с медитирующим хиппи, не то с заблудившимся в лесу ролевиком, не видевшим пищи и парикмахерской как минимум с полгода.
– Шаман, ау? – снова позвал парня наш провожатый.
Тот тряхнул шевелюрой, обнаружив наметившуюся на макушке плешь, сфокусировал на нас почти бесцветные, прозрачно-голубые глаза, вздохнул и произнес:
– Не вижу! Раньше видел, а теперь нет…
Зрачки у него были странные, примерно в половину склеры.
– Чего ты там не видишь? – проворчал Матвеич. – Гости, говорю, пришли, их-то ты увидел? Ну, вот и метни на стол чего-нибудь порубать.
– Сущее, – не обращая на нас ни малейшего внимания, продолжил Шаман, обращаясь как-то ко всем сразу и в то же время ни к кому конкретно. – Все сущее пронизано энергиями, перетекающими одно в другое и из другого в третье. Все это питало нашу реальность, как кровь, понимаешь, как кровь. Бурлит и кипит. А теперь не вижу. Не чувствую. Не кипит. Все пропало, ушло, осталась одна пустота. Оболочка.
– Опять грибов своих нажрался, – покачал головой Матвеич. Направился к плите, звякнул крышкой чайника, недовольно хмыкнул. – Он у нас любитель эзотерики всякой, мистики-шмистики, вот этого всего. И грибов. Нажрался как-то раз поганок в лесу, сюда и провалился. Три дня потом поверить не мог, что Центрум ему не мерещится. Все ждал, пока попустит. А здесь, в предгорьях, очень интересные грибочки растут… Вот из них он отвар и варит, настойки всякие делает, водку только переводит зря. Потому и Шаман.
Я с интересом посмотрел на паренька. Что я там говорил про наркоманов, среди которых почти не встречалось настоящих проводников? Бывают, оказывается, исключения. Отсюда и его противоестественная худоба: трудно, наверное, объедаться нездоровой пищей, когда все подступы к холодильнику стерегут демоны и драконы.
– Возмущение энергии вселенной порождает жизнь! – воздел узловатый палец к люстре-колесу Шаман. – Оно же ее и уничтожает! Пока я живу, я создаю энергию, потому что я и есть энергия, а энергия есть жизнь! Жизнь – как жила, она тонкая и прочная. Из этого мира вытянули жилы. Остались только образы, растущие в нашем сознании. Это фундаментальная ошибка, фундаментальная!
– Да заткнись ты уже, – послышался откуда-то хриплый и низкий голос, густо приправленный скрипом деревянных ступеней. Оглянувшись на звук, я обнаружил в стене ранее не замеченную мною нишу, в которой просматривалась ведущая вверх, вероятно, в ту самую башню-флигель, винтовая лестница. По лестнице спускался упитанный мужчина средних лет в расстегнутом на объемистом животе военном кителе цвета хаки. Китель имел странный покрой, а на плечах его обладателя красовались погоны совершенно незнакомого мне вида, с двумя просветами, тремя звездочками и почему-то шпалами-лычками. «Точно не наши, не пограничные», – подумалось мне. Грудь бравого вояки украшали два ряда орденских планок, пестрящих разноцветными лентами. Картину довершали заправленные в скрипучие сапоги синие штаны-галифе с ярко-красными, как пожарная машина, лампасами. Улыбнувшись в роскошные рыжие усы, обладатель многих наград и галифе протянул мне для пожатия шершавую руку и с гордостью представился:
– Димпалыч, командир этой богадельни. Потомственный казак, урожденный князь, действительный лейб-генерал и верховный атаман всемирного православного казачьего войска имени товарища Сталина.