аз в тот момент, когда белый фургон приближался к воротам.
Заспанные охранники теряли терпение; шел уже последний час вахты, и их не интересовало ничего, кроме прибытия смены. Судя по звукам, доносившимся с плаца на восточной части территории, дневная смена как всегда запаздывала. С того самого приказа Перджона насчет утренней зарядки график вообще полетел к чертовой матери; заправилой был старшина — старый лошак, обожавший упражнения в строю, из-за чего время зарядки неизменно затягивалось, а в рапорте Перджону непременно вралось. Последствия были ясны: средней вахте куковать на вышках, на воротах и в гулких пустых коридорах главного корпуса лишних полчаса, персонал же столовой изойдет на нет и завтрак подаст холодным.
Вон он, лошак-Поджопник, от самых ворот его слышно: «Ать-тать-пать-ЧЕТЫРЕ! Ать-тать-пать-ПЯТЬ!»
Пока стояли — двое в застекленной пропускной будке, двое сверху в открытой вышке — прикидывая, что лучше: стоять дожидаться после ночи смены здесь, или тужиться в стоящей колом от пота майке на плацу, под бульдозерное рявканье Поджопника — появился столовский фургон; хоть что-то сегодня по графику.
Капрал велел напарнику открыть ворота. Пока тот возился с электрическим замком и створка ворот отъезжала в сторону, капрал, дозевывая, вышел из будки и поглядел на фургон. Вид у паренька нынче определенно забавный. Мама родная, усы отпустил! Только чтобы так, за один день… Что за черт!
До капрала дошло одновременно, что за рулем вовсе не паренек, а также что фургон не собирается останавливаться. Он потянулся за пистолетом, открыв рот, чтобы подать голос, но водитель грузовика высунул из окна ствол и три раза проворно выстрелил капралу в грудь, так что тот был уже мертв, когда фургон, опрокинув его, въехал в ворота; в это время со всех сторон грянула стрельба.
Напарника Ховик снял первым же выстрелом; видно было, как тот, подскочив, опрокинулся — только стекла вдребезги, и сразу же уставил «Уэзерби» на вышку. Двое охранников в деревянном гнезде оторопело таращились вниз на белый фургон, проворно катящийся по территории; Ховик, мелькнув перекрестьем прицела на того, что возле пулемета, уложил его одним выстрелом между лопаток. Человек, дернувшись, выпрямился и, перевалившись через край платформы, слетел вниз и грянулся оземь. Пока Ховик передергивал затвор у винтовки, второй охранник вышел из оцепенения и схватился за пулемет, но Ховик оказался быстрее, и он замер навсегда.
Подавая патроны в казенник, Ховик оценил обстановку. Возле ворот никого не осталось, так что Фуэнтес, похоже, прорвался. Ховик уже думал перебираться к остальным, как тут из главного корпуса появились двое с расчехленными пистолетами. Фуэнтесу они угрожали едва ли, но Ховик понимал, что с динамитом лучше лишний раз подстраховаться, поэтому начал стрелять, загнав их обратно в здание. Прежде чем отправиться на южную сторону, где вовсю гремела стрельба, Ховик решил подождать, пока грохнет динамит.
Глядя, как охрана в майках и шортах цвета хаки вываливает на зарядку, шаркая и переругиваясь, пока здоровенный мужик-колода не скомандовал наконец «смирно», остелло на миг усомнился, получится ли у него нажать Урок. Стоявшие в неуклюжих позах — голые руки-ноги нически дергаются в первом упраяшении — охранники казались до непристойности уязвимыми, все равно что мальчишки на уроке физкультуры. Эту мысль Костелло сердито прихлопнул доводом, по крайней мере имевшим больше сходства с действительностью: если это и мальчишки, то из тех, что мучают кошек по подвалам. Но и это глупость. Времени на моральное рассусоливание нет. Костелло слегка встряхнулся и, прежде чем взять лежащую возле М-16, вытер ладони о комбинезон.
Оттуда, где они лежали, ворота из атакующей группы не видел никто: главный корпус загораживал вид, что само по себе было неважно: неизвестно, что делают Ховик и Фуэнтес, но деваться некуда.
Когда со стороны ворот донеслись первые выстрелы, Костелло все еще не был готов и ненадолго оцепенел; но тут открыл огонь из своей маломерки лежавший по соседству старик — малюсенькие патроны издавали необычайно громкий, хлесткий звук; вот один из стоявших на ближней вышке кувыркнулся и полетел через ограждение. Тут до Костелло дошло, что все уже стреляют, строй на плацу рассыпается и люди бегут к большим деревянным казармам — ближайшему укрытию, а многие уже лежат и не движутся. Спохватившись, что он так до сих пор и не выстрелил, Костелло повел стволом оружия, остановив его на человеке, с беспомощно растерянным видом стоявшем и озиравшимся посреди плаца (на секунду в душе у Костелло мелькнуло сочувствие), и аккуратно нажал на спусковой крючок. Винтовка, дернувшись, пальнула, и человек медленно повалился.
Окончательно освободившись, Костелло резко передвинул предохранитель на автоматический огонь и начал сеять короткими очередями по вышкам. Из М-16 он не стрелял со времен окончания курсов спецподготовки в полицейской школе, которую проходил по настоянию начальства, но навык быстро возвращался. Костелло невольно поймал себя на том, что тихонько хихикает. Да ладно, пусть, все равно никто не смотрит.
За исключением имевших боевой опыт, у нападавших первые минуты стрельбы в целом вызвали разочарование. Вот только что перед ними стоял строй; стоял, можно сказать, на месте — охранники приседали — а у нападавших больше чем у половины имелось автоматическое оружие. Они ожидали, что перебьют немедленно всех; в любом нормальном фильме охрана в таком случае уже бы лежала вся как один вповалку. Однако вроде уже и пуль выпустили столько, что впору обезлюдеть всей Калифорнии, и тем не менее людей на земле было ни-чтожно мало, да и те некоторые так и продолжали шевелиться Очень неутешительно.
С точки же зрения тех, кто был на плацу, все обстояло со-всем иначе. Охрана ясно отдавала себе отчет о потерях от неожиданного огня из-за ограждения. Тот начальный шквал, кроме того, что заткнул три вышки, так и не успевшие ответить огнем, нанес неподготовленным стрелкам ужасающие потери. Ошалевшие, с первых секунд лишившиеся старшины они, рассеявшись, бежали к казармам, суматошно сталкиваясь, выкрикивая бессвязные вопросы и приказы; некоторые просто стояли, глазели и в конце концов падали под выстрелами.
Фуэнтес подогнал фургон к самой стене электростанции незадолго до того, как утих первый неровный залп. Тогда, вынув изо рта сигару, он аккуратно взял в левую руку отрезок бикфордова шнура и поднес к нему раскаленный кончик сигары. Посыпался добротный сноп искр, и отрезок начал укорачиваться. Фуэнтес, подхватив лежавший по соседству на сиденье пистолет, осторожно отворил дверь: не последует ли выстрелов?
Все тихо. Не сказать, чтобы спеша, он трусцой припустил к столовой. На противоположной стороне лагеря, судя по звукам, шла нешуточная стрельба, однако здания загораживали обзор. Если повезет, они укроют и от шальных пуль. Сзади, со стороны ворот, донеслась пара гулких взрывов. Должно быть, команда из двоих взорвала столбы, разом обрубив ток и телефон. Все, 351-й перестал быть рабочей единицей.
Позади кухни находился широкий бетонный пандус с платформой для погрузки грузовиков, слива отходов и с большими мусорными баками, пока еще в основном пустыми. Пара человек в синих комбинезонах с отсутствующим видом чистила картошку. На Рамона они и ухом не повели. На стене большими буквами было что-то написано; Рамон мельком посмотрел, но ничего не понял. Достаточно бегло владея разговорным английским, письменную его разновидность он не воспринимал фактически никак; ему казалось, со звуками слов она не соотносится вообще.
Он вошел в кухню, где внутри здоровенного холодильнике стояла, о чем-то споря, пара поваров в белом. Оба, ничего не понимая, уставились на наведенное на них дуло большущей «Астры».
— Buenos dias (Доброе утро — исп.), — вежливо поздоровался Рамон и грохнул дверью холодильника. В петле засова на тяжелой стальной двери болтался незамкнутый подвесной замок; Фуэнтес задвинул засов. Несколько человек в синем (похоже, здешние работяги) смотрели на него, вылупив луковицами глаза.
Не обращая на них внимания, Фуэнтес вышел через дверной проем и узким коридором прошел мимо нескольких холодильников поменьше и хлебного склада. Некоторое время повозившись с одним из них, достал себе оттуда банку апельсинового сока и, пройдя через дверь в конце коридора, очутился в столовой.
Поначалу Фуэнтес растерянно замер: никто не предупреждал его насчет бритых голов и оранжевых мантий. В помещении находились только двое охранников, причем оба к Фуэнтесу спиной. Они стояли и вслушивались в приглушенный стук выстрелов снаружи. Охранники стояли футах в двадцати, поэтому он вытянул «Астру» на расстояние вытянутой руки, как стрелок в тире — держать пистолет обеими руками, в его представлении, было не по мужски — и тщательно прицелясь, застрелил обоих, одного в самую середину спины, другого, успевшего обернуться и схватиться за кобуру, прошил наискось. Выстрелы эхом прокатились под сводом длинного ангара. Фуэнтес, отхлебнув апельсинового сока, оглядел заключенных, смотрящих на него расширенными глазами.
— Vive la revolucion (Да здравствует революция — исп.), турки, — обратился он к ближайшей четверке бледных лиц, и тут снаружи рванул динамит.
Грохот был что надо!
С места, где он лежал, Ховик увидел, как электростанция скрылась в дыму и блеске пламени; взмывшая следом огромная туча пыли и распыленного бетона заволокла весь главный корпус. Взрывная волна, прокатившись сверху, смахнула с головы пилотку. Земля внизу чуть всколыхнулась. Сверху дождем посыпались обломки бетона и покореженные части грузовика. Все, пора пойти выяснить, как там остальные. Что бы там дальше ни сложилось, довольно подумал Ховик, воплей о подмоге оттуда сегодня уже не будет.
Прошло несколько секунд, прежде чем отзвук взрыва перекатился через холм, за которым, изготовившись к броску на патрульно-розыскной пункт, находился со своим отрядом Джо Джек- Бешеный Бык. Срезав выстрелами двух часовых у проволочной изгороди, они перерезали проволоку и задним ходом скатились на пикапе в неброское, по общему мнению, место, откуда можно было держать под прицелом летное поле; крупнокалиберный пулемет и вермахтовское противотанковое ружье они водрузили на торец кузова.