Сверкающий Нил, насчитывающий 700 метров в ширину в этом месте и 1000 метров далее, после острова, драпирует в лёгкий серый туман похожие на ножницы клювы мачт. Я неторопливо изучаю их, сидя в моторной лодке и прихлёбывая турецкий кофе.
С извилистой томностью река показывает себя, над её ложем из чёрной земли и зелёной травы простирается пустыня. Дюны. Жёлтая твердеющая музыка песка и ветра с порывами, нарастанием, арпеджированными каденциями, затиханием под сурдинку и нежнейшими пиццикато.
Наступают ли пески?
Нил осмотрительно поднимается и раскрывает на солнце большой белый парус, желая защитить от самума20 нежную поверхность воды.
С присущей мне магической быстротой я ускоряю подъём остальных белых парусов. Вот этот неторопливый парус кажется искренней чистосердечной молитвой реки, благоговейно простёршейся ниц. Распахнуты полотняные руки парусов. Паруса раздуваются в экстазе. Парус поднимается, уверенный, что он сможет усмирить свирепое солнце и обрести вскоре свежий алмазный мир звёзд. Дремлют, плывя в сумерках, матросы, разлёгшиеся поверх груза, заполнившего барку до краёв. Инстинктивно направляют форштевень. Позади виднеется длинный чёрный штурвал, бесполезный, как ком грязи. Невнятное бормотание Нила:
«Я медленно оплодотворяю свою подругу землю, но мои дети паруса надувает ветер, в них дует святой ветерок Аллаха, смешанный со звёздами, и его дуновение вновь ощущается в ювелирных витринах Сука!21»
Как магический насос, туф туф туф моторной лодки приближает горизонт слева, возникающий над зелёными каирскими садами, длинным розоватосиреневым плоскогорьем высотой 100 метров и драгоценностью Цитадели со стройными минаретами, и тяжёлыми куполами, пронзающими небо.
Мой друг Грасси догадался о моём желании и осуществил его, на предельной скорости промчавшись сквозь квартал мёртвых, до самой могилы дервишей Абдуллы и Мегаури.
X. Священный механизм дервишей
В спешке мы бросаем взгляд на крепостные стены Цитадели, на её отвесные каменные облачения пустынного цвета, грубые складки и чёрные отверстые пасти английских пушек в бойницах.
У подножия плато Мокаттам22 лестница привела нас в комнату-обсерваторию Главы дервишей. Дворик с пыльными приморскими соснами и кипарисами. Обмотав ноги тряпками, мы заходим в просторную пещеру, выдолбленную в известняке. Могилы справа и слева. В глубине её, в квадрате, застеленном циновками и ограждённом железными решётками, три араба, все в чёрных одеяниях, опустившись на пол и повернув лица к входу, катаются как типографские валики, когда их густо пропитывают краской.
Снаружи, на террасе, засаженной эвкалиптами, другие дервиши медитируют, свернувшись клубком, или пристроившись на мраморе в своих длинных чёрных одеяниях и серых головных уборах с белой перевязью. У их начальника была перевязь зелёного цвета на головном уборе и опахало, выделявшееся издали, над английским пороховым складом, над рифлёными и колючими луковицами мёртвых куполов, над Нилом, текущим среди зелёных садов и оранжевого великолепия пирамид. Три. Геометрические. Каждая со своим теневым треугольником, ниспадающим, как мантия, закреплённая назатылке. Механический шум послышался из священной пещеры. Как волчки, дервиши кружились, раскинув руки в стороны. Их казакины и белые юбки при вращательном движении принимали коническую форму. Мистика, наивность, мольба запечатлелись на их изнурённых лицах, обращённых к потолку.
Там наверху вибрировал и гудел священный мотор. Сейчас функционировали 15 токарных станков огромного звёздного цеха. Шлифовка земли. Полировка шероховатой поверхности. Остальные серые головные уборы без повязки буравят твёрдый воздух. Время от времени на них, подобно машинному маслу, капает сверху жалобная молитва, успокаивающая ржавые подёргивания арабских музыкальных инструментов.
Скрипит оборванный оркестр:
«Мы подражаем ритмам вселенной!
Мы механизируем планетарную человекозубчатую передачу!»
Останавливается человеческий токарный станок. Два. Пять. Вспотевшие. Один из них, измученный, прикорнувший рядом со мной на циновке. Другие, более выносливые, пошли за бурнусами своих старших товарищей, почтительно принесли их, затем все, скрестив ноги, приступили к молитве. Только их глава, единственный из всех, оставался неподвижно сидеть на циновке, пока остальные кружились. Его серый головной убор над пепельно-серым лицом внимал молитве. Он поднялся. Все остальные поднялись вслед за ним. Они последовали вслед за ним с длинным уууу сирены, звучащей в тумане над Темзой.
XI. Бурлаки его величества хлопка
Толпа арабов в зелёных, жёлтых, синих лохмотьях пялится на скрипящие оси и манёвровые колёса металлического моста, который, медленно поворачиваясь, пропускает высокие парусники и грязных бурлаков, привязанных к длинным тугим канатам.
Сомнамбулическая толпа. Ошеломлённая светом. К тому же вся прокопчённая и грязная, как их селение цвета шоколада, низкие убогие лачуги, коровы, козы, собаки, куры, смрад, оглушительное петушиное кукареку и чёрные буйволы, упирающиеся рогами в великолепную, начисто вымытую майолику неба.
Давка в бассейне шлюза, барки, до краёв заполненные грубым необработанным хлопчатником: стенания, бормотание, гневные возгласы в адрес этой европейской ловушки! Тяжёлыми и ритмичными шагами выступают четверо оборванных полуобнажённых бурлаков-негров. Без конца, сгорбленные, раскапывающие и укладывающие в сторону ил, без конца.
Тянущие канат, за которым волочится огромный полузатопленный парусник с драгоценным грузом хлопка, расплющенные горячие мешки с семенными коробочками. В них уже созревает будущая ткань, самая белая, самая блестящая, самая длинная. Управляет навигацией, сидя верхом на румпеле,23 негритёнок, грызущий кусок сахарного тростника.
Барки с хлопчатником осаждают расположенное на берегу маленькое арабское кладбище, серые могилы которого со стелами, тюрбанами и мечами агав постепенно сползают в Нил. Звон и заунывное монотонное пение в горячей шерсти атмосферы.
На блестящих рельсах пыхтит маневрирующий поезд с цистерной для воды, с предупреждающей надписью: «Берегитесь поезда», под командой чернокожих машинистов, которым досаждают мухи и уже высоко стоящее солнце. Плотный круглый белый дым локомотива, курящий фимиам голубому минарету, муэдзин и его вопль, брошенный на Север – Юг— Восток – Запад:
Аллах Акбар؛
Быстрые соколы, которые, как истинные «крылатые дворники», высматривают с высоты труп собаки, чьё зловоние подслащиваес кислый острый дым печи, сложенной из лепёшек высушенного на солнце верблюжьего помёта.
XII. Прикосновение жирного навоза и прозрачного стекла
Острое ощущение опалило мои губы и ноздри. Мои нервы, которые, удлинившись, намотались на колёса автомобиля, транслировали мне наслаждение, испытываемое туго накачанными шинами.
Дорога, жирная от чернозёма и ила. Мясистая, маслянистая, насыщенная зародышами растений. Обочины опускаются вниз, в долину с мутными прудами, тощие водочерпалки, которые волокут тощие лошади, бронзовые буйволы в оправе изумрудных лугов, экстатические ибисы и летающие хлопья голубей.
Моя кожа, умащённая нильским елеем, малодушно трепещет на краю нового тактильного мира, сухого, стеклянного или металлического: это пустыня!
Я вступаю в удушливую атмосферу песчаного горизонта. Сахара. Я еду верхом на ослике, и мои высушенные руки благодарно впитывают влагу его крупа, вспотевшего под седлом. Воздух накаляется. Драгоценная капля пота сверкает как идеальная жемчужина на лбу моей спутницы, которая представляется мне царицей Савской24 посреди чумазых физиономий запыхавшихся и орущих погонщиков ослов.
Мы скачем как дети на бесконечном матрасе песков. Это притягивающие и мимолётные ласки пустыни.
XIII. Мыслящие пласты пустыни
Пустыня – это нечеловеческое сердце земною шара. Несомненно быстрые и тонкие ноги наших осликов разматывали клубки её самых холодных и таинственных чувств. Песок живёт и мыслит, но не желает говорить. Однообразное рассеянное ничто. Ничего не говорящее и ничего не дающее человеку. Прорезанное морщиной тропинки, оно молча собирает нас. Трепетное молчание подземного Серапеума25 с его гранитными саркофагами со священными быками внутри. Тем не менее их с максимальной осторожностью пропитали горной смолой, селитрой, ароматическими травами, смесью из золота, драгоценных камней и папируса! Это было ошибкой, поскольку человеческая жадность и любопытство возобладали, победили и рассеяли их бессмертное единство.
Однако посредством какого рычага, состоявшего из дерзости, мышц и железа, грабителям удалось приподнять или расколоть эти огромные могильные плиты? Конечно, мычащее проклятие этого гигантского искусственного рукотворного стада настигло их всех в песках, которые, как верные стражи, коварно захватили их ночью в плен.
Так мне чувствовалось и виделось, пока мы поднимались как длинные чёрные лучи по пластам пустыни, движимые упорной волей, которая некогда клокотала в голове и в груди всех этих царей, завоевателей, магистратов, крокодилов и священных быков. Они продолжали реально существовать в своих царственных портретах из золота серебра меди и камня!
XIV. Обжигающая пирамида, освежённая пространством
Таким образом, опьянённые обновлённой земной радостью, мы покинули эти дюны и эти могилы, полные жизни, ради укатанных гладких дорог, как если бы оставили жёсткую аскетичную постель, чтобы погрузиться в ванну, до краёв наполненную ароматной водой.
В полуденном мареве плывут головы грязных верблюдов, иронично наблюдающих за нашим автомобилем, несущих на своих спинах тяжёлый груз сахарного тростника и кукурузных листьев. У наиболее обременённых поклажей видны только ноги, колышущийся на ходу лес ног. Негр, черпающий воду из колодца при помощи шадуфа,