58 белый, опоясанный извилистыми и подвижными кружевными стенами. Яйцевидные перпендикулярно рифлёные купола, похожие на белые сочные плоды, изящно чередуются с воинственными квадратными башнями минаретов, наводящими, скорее, на мысли о войне, а не о молитве. С их балкончиков город представляется мне бесконечным собранием пустых коробов и тяжёлых перевёрнутых крышек. Террасы из пыльного серебра. Синеватые дворы. Улочки цвета бархатистого индиго.
Преобладает открытая геометрия внутренностей пустыни, сплошь состоящих из кубов сфер треугольников конусов, образующих мочевой пузырь мышцы нервы. Вверху золотисто-зелёные искры венчают стены, стекающие, как кажется, вниз молочно-голубым потоком. Пылающая атмосфера плотно заполняет свинцом и горячей шерстью мои ноги и спину, пока я медленно следую в глубокую и извилистую печь крематория улочки. Впереди спутанный клубок чёрной ткани, наверное, женщина. В пыли, она бесшумно проходит мимо меня, мельком кинув взгляд сквозь узкую прорезь на своём покрывале.
Слева, театрально закутанные в грубые шерстяные одеяния, толпятся арабы, как будто явившиеся из волшебного сна; там стряпают: бульон из костей, мясо, кус-кус, бобы, морщины, шерсть, пот, навоз. Всё подаётся на блюде, в ослепительной нише в стене.
В вышине перевёрнутый кратер солнца низвергает вниз смертоносную лаву, которая загоняет меня в ловушку в дальнем углу кафе: вместо желанной свежести я получаю вонь мух и тошноту от плесени прогорклого масла, корицы, ванили, акации каррубы,59 бобов, пота, ладана, аммиака, аниса, жасмина и клоаки. К счастью, чашка вербены увлажнила мой раскалённый мозг между позвякиванием посуды и тунисско-французским голосом, рассказывавшим:
– Первая часть фильма разворачивается в маслянистых водах Нила на дахабие, вторая между двух громадных тюков хлопка, нагретых августовским солнцем, а третья – в Константинополе. Это оригинальный и шумный город. Очень громкий и звучный! Каждое утро нас будили весёлые голоса буйволов, кур, ослов, коз, коров. Большая гостиница, расположенная отвесно, над расположением кочевников, чьи просторные дворы забиты сеном, отходами, собаками, верблюдами, гусями, голубями. Изящные аисты возвышаются на красной черепице низких крыш, которые, как кажется, пережёвывают и выплёвывают наружу караваны домашней скотины и пыльные лоскутки людей, еле волочащих ноги. Великолепная панорама, подходящая буквально для всего! Мы достигаем кинематографического эффекта посредством массы кривых, с пятнами бирюзовой краски лачуг, высовывающихся слева, за круглым виадуком, закреплённом на изящных арках. Главная сцена разворачивается в автомобиле, мчащемся на огромной скорости по этому виадуку, спускающемуся в глубокую долину, где лиловый дым медленно поднимается над покрашенными в синий цвет домами.
– Здесь трещина! – бормочет чернокожий авиатор. – Кайруан это город медленной смерти в полной жизни долине! Мне надоело поджариваться на солнце как яичница. Мне следует лететь в направлении оазисов. Вчера на заре я вылетел из Каира на своём маленьком туристическом аэроплане. Миновал Триполитанию60 и Тунис и взял курс на Эль-Канару.61 Какая воздушная пантомима! После того как две огромных волны известняка, гранита и песка колыхались передо мной в небе в течение получаса полёта, они, кажется, внезапно окаменели в конвульсиях горных ущелий. Они хотят преградить мне путь в пустыню! Однако Геракл пробил эту стену для меня, именно для меня легендарным ударом своей ноги. Я пролечу сквозь пробоину на высоте ста метров, пока десять тысяч пальм толкаются и теснятся, быстро-быстро, активизируя вращающийся зубчатый механизм их верхушек, обеспокоенных тем, как бы им избегнуть самум, и придерживаясь водной нити отеческого уэда,62 питающего их…
– В направлении Бискры63 я пролетел над колонной бедуинов земледельцев, вынужденных работать на чужой земле, чтобы иметь возможность обрабатывать свою собственную. Покачивание верблюдов, нагруженных палатками кухонной утварью детьми. На верху самых высоких из них колыхаются богатые женщины под балдахинами из красного шёлка: у каждой сбоку к седлу приторочена любимая белая курица, или белая собака мохнатая верная дремлющая. Статуи из чёрной бронзы на помпезных шагающих пьедесталах. Между складок пустыни виднеются стада белых овец, благодаря красным и лиловым пятнам, которыми помечены их головы. В поисках прохлады я наконец обнаружил уэд Бу-Саада,64 зажатый вместе со своими изумрудными садами между крепостными укреплениями из оранжевого известняка. Я приземлился перед гостиницей Эль-Каид на закате из шелковистого розового песка. Гостиница была переполнена туристами, и в оазисе, под арабским навесом в коричневую и алую полоску спалось плохо! Без красивой алжирки под боком! Крупные звёзды и полумесяц повисли низко над верхушками пальм. Сонная борьба с задиристым собачьим лаем, звоном насекомых и ночными птицами, которые ворковали и долбили кору. Однако едва луна скрылась за дюнами, как райские наслаждения заполнили оазис вместе с мелодичным бризом, который привёл в движение бесчисленные перья пальм; все они, занятые тем, чтобы вновь и вновь целовать друг друга, сладострастно разносили полифонию сладчайшего шелеста и лёгкого обманчивого потрескивания. Кильватерные струи на море? Дождь и град под сурдинку? Несмотря на усталость, моё растроганное сердце бодрствовало как единственный островок в этом бескрайнем океане блаженных листьев. Я продолжил полёт среди криков и косых лучей солнца, напоминавшего гнездо красных огненных птиц. На металлических губах полётных приборов заря оставила полоски клубнично-ванильного мороженого.
Рассказ чернокожего авиатора пробудил во мне осрое желание выйси наружу. В Кайруане было душно как никогда, улочка вывела меня за пределы городских стен. В зелени лугов дремали вперемежку табуны могил и овец. Нежная музыка превращала в камень кровь мозг кости и шерсть. Длинный аккорд.
Вечность.
Нежное ритмическое анданте автомобиля, уносившего меня прочь от Кайруана, ускорило лихорадочное мелькание неприличной для их касты полоски кружевных стен города. Позади них притаился грубый квадратный страж домов, желавших сбежать от огненной пальбы звёзд и их серебристых прицелов.
Ясным оптимистичным вечером, под уже далёкими стенами, я наблюдаю за ароматным падением нежных кладбищ лепестков, похожих на цветы жасмина и жимолости, сорванных ветром в небесном саду.
Остальные лепестки разлетелись. Они напомнили мне о белоснежном молоке верблюдицы, вынесенном, чтобы не скисло, на ночную прохладу.
Послесловие переводчика
В 1930 г. Ф. Т. Маринетти вновь посетил Египет Результатом этой поездки стала целая серия очерков, печатавшихся один за другим на страницах туринской «Народной газеты» («Gazzetta del Popolo») с марта 1930 по декабрь 1931 г. В дальнейшем они вышли под одной обложкой под названием «Очарование Египта» (1933).
Ранее писатель уже описывал героическую Африку, в частности, Египет в романе «Мафарка футурист», в романе «Неукротимые» он, напротив, особенно подчёркивал бедность и невежество африканцев. Теперь же в «Очаровании Египта» перед глазами читателей представала Африка, перед которой рушились все прежние идеологические и культурологические построения футуризма. В этой небольшой книжке Маринетти воскрешает воспоминания своих детства и юности, проведённые в Египте, называя их «щупальцами воспоминаний». В то же время он проводит читателя по знаменитым туристическим местам, делает пейзажные зарисовки, описывает египетские одеяния и традиции того времени.
В «Очаровании Египта» сменяются два тематических плана: отрывочные упоминания деталей путешествия, связанных со временем написания этой серии очерков, и многочисленные воспоминания двадцатилетней и тридцатилетней давности, воскрешаемые со свойственной гению Маринетти интенсивностью и силой и называемые самим автором «лоскутками», «лохмотьями» или «клочками». Перед таким необычным Египтом бледнеют все идеологические штампы и отступают несгибаемые футуристические принципы.
Посещение родной земли, предпринятое после стольких лет разлуки, становится для Маринетти как толчком, пробудившим давние воспоминания, так и благодатным поводом для «пышных и неисчерпаемых поэтических описаний», призванных вновь воскресить юношеские, казалось бы, давно угаснувшие чувства.
Красота египетского пейзажа побуждает писателя к описаниям, соответствующим фундаментальным футуристическим установкам, например, он описывает минареты и пальмы, прибавляя: «светлая сияющая игла минарета и высокий пучок на верхушке самой высокой из пальм растворялись, как две сладкие пастилки, в серебристой воде сумерек»; он переживает радость возвращения, обращаясь к Египту своего детства: «как долго меня призывали его небеса, полные мягкой золотой пыли, неподвижное движение его жёлтых дюн, высокие треугольные императивы пирамид и безмятежные пальмы, славшие благословения Нилу, плодородному отцу, растянувшемуся на своём ложе посреди чёрной земли и зелёной травы». Маринетти воспринимает Нил как живое существо, которое вступает с ним в диалог:
Перевозящая меня дахабие напоминает бирюзовый домик, скользящий вниз вдоль сонных берегов. Под её просмолённым килем Нил бормочет: «Спите спокойно. Спите плывя. Если моё неспешное течение тебе наскучит, то я могу предложить сады вдоль моих берегов, и ты вознесёшься в золотые небесные чертоги».
Своих ярчайших футурисических описаний заслуживают пески, дюны, а также излюбленная Маринетти луна:
Печальная, усталая и разочарованная заря. В тёмной деревне стояла мёртвая тишина. Небо медленно окрашивалось серебристо-зелёными полосами. Вдали, за возделанными полями убывающая луна мягко окрасила в сиреневый цвет волнистые песчаные барханы. Тёплая и мягкая луна цвета рыжей ржавчины опускалась, подобно золотой капле, в далёкое море.
Перед Египтом с его необозримой древней историей меркнут ранние футуристические выпады Маринетти. В своём «Манифесте» 1909 г. он писал: «Мы хотим разрушить библиотеки, музеи и академии любого типа». Здесь же мы видим, как он осматривает и восхищается древними египетскими памятниками в музее Александрии: