Если бы она поехала со мной.
Мое лицо раскалилось, но я не отступал ни на шаг. Я припомнил, как однажды Лия сказала мне, что бога обиженных – того самого, которому я нагло погрозил кулаком тогда в Терравине, – зовут Капсий, и мне подумалось, что прямо сейчас он наверняка смотрит на меня сверху вниз и смеется. Пламя трещало и клокотало, с шипением вознося свои тайные послания к небесам. Черный дым поднимался и вился над площадью, и вместо того, чтобы возносить молитвы за мертвых, я преклонил колени и вознес их за живых. До меня донеслись вздохи и шепот окружающих, пораженных тем, что король Дальбрека опустился на колени.
Не прошло и трех дней с момента похорон, как ко мне стали заглядывать правительственные чиновники, всевозможные бароны и прочие вельможи со своими незамужними дочерьми наперевес, засыпая меня бессодержательными посланиями, которые вполне могли бы подождать и до наших собраний.
– Вы же помните мою дочь, не так ли? – вопрошали они, а затем не слишком щепетильно начинали перечислять их достоинства.
От внимания Гендри, главного министра и ближайшего советника моего отца, не укрылось, как я закатил глаза после очередного визита одного из баронов с его дочерью, и тогда он сказал, что я всерьез должен задуматься о браке, и быстро.
– Это поможет развеять сомнения относительно вашего правления и повысит ваш авторитет.
– Кто-то все еще сомневается?
– Вы отсутствовали несколько месяцев подряд, не отправив ни единой весточки.
Удивительно, но мое чувство вины за долгое отсутствие развеялось. Да, я сожалел, что меня не было здесь, когда умерли мои родители, и о том, что это доставило им лишнее беспокойство, но я совершил то, что не удавалось до меня ни одному королю или генералу Дальбрека, – ступил на землю Венды и провел несколько недель бок о бок с ее жителями. Это давало мне уникальное понимание венданских нравов, обычаев и интриг. Быть может, именно поэтому я и снискал поддержку если не высших эшелонов двора, то войск точно. Я возглавил операцию всего с пятью бойцами и сумел превзойти тысячи. Почему-то это считалось достойным, а не безрассудным подвигом, но вот преобразовать полученный опыт в нечто ощутимое – нечто, что Совет министров и собрание могли оценить по достоинству, – было уже совсем другим делом.
Я закрыл бухгалтерский отчет на столе и потер глаза. Уровень средств в казначействе достиг рекордно низкого показателя. Завтра я должен буду отправиться в поездку с министром торговли и встретиться с ключевыми предпринимателями и фермерами в попытке расширить границы рынка, чтобы пополнить казну. Я уставился на потрепанную кожаную обложку учетной книги. Внутри меня все еще ворочалось что-то неясное. А может, этих чувств было сразу несколько, и каждое из них было настолько слабым, что я не мог даже дать им названия; они тянули меня каждое в свою сторону.
Я уже порядком задержался над отчетом, поэтому отодвинул стул и вышел на веранду. Я все еще считал эти палаты кабинетом отца, и его присутствие ощущалось в каждом уголке, словно память о долгой жизни и славном правлении. С самого моего детства это были его залы. Я вспомнил, как отец призвал меня к себе, чтобы объявить, что всего через несколько недель я отправлюсь на попечение к Свену. Мне было семь, и я почти не понимал, что он говорит, – знал только, что мне не хочется уезжать. Мне было страшно. И Свена пригласили во дворец, чтобы специально познакомиться со мной, сурового и представительного. Совсем не похожего на моего отца. Однако встреча с ним не помогла унять моих страхов, и я с трудом сдерживал слезы. Теперь же, по прошествии стольких лет, я вдруг задался вопросом: а не поступил ли мой отец точно так же, как я, стремясь сделать каждого из нас сильнее ради других? Или сколько еще трудных решений ему пришлось принять, о которых я так и не узнал?
Сейчас для меня выдался редкий момент, когда я остался в одиночестве. Каждый вечер совещания затягивались до самого ужина. Я все меньше ощущал себя королем и все больше походил на измученного фермера, стремящегося загнать в загон стадо рыхлых жирных свиней. Я прислонился к толстым каменным перилам, и легкий ветерок взъерошил мои волосы. Ночь была прохладной, вдали виднелись подсвеченные столбы Миннауба, столица спала, и над темным силуэтом города мерцали тысячи звезд в небесах. Этот же вид бесчисленное количество раз открывался и взору моего отца, когда он сражался с нуждами своего двора, однако его тревоги были несколько иными, нежели мои.
Добралась ли она уже?
В безопасности ли?
И под конец, совершенно неожиданно: не была ли она права?
Неужели этот вопрос все еще продолжал терзать меня? Даже в Марабелле полковник Бодин и офицеры сомневались в ее правоте. Честно говоря, сам я ни разу не наблюдал видимых доказательств существования той огромной армии, о которой она говорила, – ни во время прогулок по городу с Калантой и Ульриксом, ни в разговорах в главном зале Санктума.
Но я видел отряд из пятисот воинов, сопровождавших Лию в город. Одно это было уже странно и необычно. Быть может, это и была вся их так называемая армия?
Но была еще и десятина. Я слышал, как ворчали наместники, – и все равно собирали ее. Из страха – или в расчете на вознаграждение? Сомнений быть не могло: они, как и Комизар, хотели большего. Я видел это в их глазах, когда они смотрели на добычу, оставшуюся от погибших солдат Дальбрека.
А еще была та колба – со странной, могучей субстанцией, способной одним взрывом разворотить огромный железный мост. Это никак не вязалось с образом грубого, одичавшего народа. Хейг назвал это счастливой случайностью, результатом плохого строительного мастерства венданцев. Может, оно так и было. Существовала целая дюжина вероятностей, но ни одна из них не была настолько убедительной, чтобы свидетельствовать о невозможном – о том, что бедное варварское королевство сумело сколотить армию, достаточно многочисленную, чтобы сокрушить все остальные вместе взятые. Я и так уже перешел все границы логики, когда отправил войска на периферийные заставы.
Я услышал, как за моей спиной открылась и затворилась дверь в кабинет, затем послышался стук подноса о мой стол. Свен всегда предугадывал, что мне было нужно. Я задумался о том, сколько бед и огорчений причинил ему в самые первые годы нашего совместного существования. Все те разы, когда я пинал его по голени и убегал, а он подхватывал меня, перекидывал через плечо и бросал в корыто с водой. «Я воспитываю тебя королем, а не дураком, и пинать того, кто может раздавить тебя в одно мгновение, – верх безрассудства». Окунали меня не раз и не два. Его терпение всегда превосходило мое.
Я не сводил глаз с города, где едва виднелись семь голубых куполов шантры. Раздался еще один стук. Это была уже стопка бумаг. Каждый вечер Свен приносил мне мое расписание на завтра.
– Предстоит насыщенный день, – посетовал он.
Как и все остальные. Это было совсем не новостью для меня. Скорее стуком молотка, провозглашающим очередной утвержденный график.
Он присоединился ко мне у перил, тоже взглянул на город.
– Красиво, не правда ли?
– Да. Красиво, – ответил я.
– Но?
– Никаких «но», Свен.
Я не хотел вдаваться в подробности того беспокойства, от которого никак не мог отделаться, смутного чувства глубоко внутри меня, что что-то было не так.
– Боюсь, сегодня вечером тебе придется втиснуть в график еще одну встречу, которой не было в расписании.
– Перенеси ее на завтра. Уже поздно…
– У Меррика есть новости для тебя. Он заглянет в течение часа.
Еще до того, как Меррик сел за стол, до того, как он вошел в мой кабинет, я уже знал, что он мне скажет, однако я позволил этому случиться. «Это правда, Рейф. Каждое слово в ней – правда». Я все еще надеялся, что это ложь, грандиозная мистификация, сочиненная каким-то извращенным умом в Морригане. После любезностей и нескольких объяснений касательно его удивления возрастом документа Меррик достал из своей сумки потертую кожаную книгу и вернул ее мне, а затем протянул и другую, испещренную идеальным загогулистым почерком, – перевод искуснейшего из книжников.
Меррик принял предложенный ему Свеном небольшой бокал крепкого напитка и откинулся на спинку кресла.
– Могу я спросить, где вы приобрели это?
– Ее выкрали из библиотеки в Морригане. Это подлинник?
Он кивнул.
– Это самый древний текст, который я когда-либо переводил. Возрастом, по крайней мере, в несколько тысяч лет, а то и больше. Словоупотребление схоже с двумя устаревшими документами в наших архивах, а бумага и чернила, вне всякого сомнения, принадлежат другой эпохе. Для своего века книга сохранилась на удивление хорошо.
Но было ли там то, на чем так настаивала Лия?
Я прочитал его перевод вслух. И с каждым словом и фрагментом я слышал голос Лии, а не свой собственный. Видел ее обеспокоенные глаза. Чувствовал, как она с надеждой сжимает мою руку. Я слышал ропот кланов на площади, слушавших ее. Перевод слово в слово совпадал с ее изложением. А когда я дошел до последних строф, у меня внезапно пересохло во рту, и я сделал паузу, чтобы отпить вина, которое налил мне Свен.
Дракон свою месть замыслит,
Он предстанет во многих личинах,
На тех, кто в нужде, нашлет морок, соберет нечестивцев,
Могущественный, как бог, поражений не знающий,
Безжалостный в суде своем,
Непреклонный в законе своем,
Похититель мечты,
Сокрушитель надежды.
Но придет та, что будет сильнее,
Обретя свою силу через страдания,
Та, что будет сначала слаба и гонима,
Отмеченная когтем и лозой винограда,
Та, чье имя дано было втайне,
Та, кого нарекут Джезелия.
– Довольно необычное имя, – произнес Меррик. – И если я правильно помню, это также и имя принцессы.