Королева.
Я остановилась, как и множество других, спешивших домой по своим делам, и поразилась ей, сидящей на самом краю. За пределами официальных церемоний я и не помнила, чтобы она когда-нибудь публично произносила поминовения, тем более так, сидя на балюстраде, однако голос ее в этот момент до жути громко разнесся над нашими головами, клубясь, словно сам воздух, и так же легко проникая внутрь нас.
Она быстро привлекла внимание еще большего количества зрителей, и на площади воцарилась мертвая тишина.
Временами казалось, что ее слова – это больше рыдания, нежели песня, больше чувства, чем просто предложения, и они беспорядочно неслись сквозь меня; одни фразы ускользали от моего понимания, но другие – повторялись раз за разом. Быть может, это торопливое страдание и было тем, что держало нас всех в тисках затаенного внимания. Ничто в ее речи не было заученным, была лишь ее потребность высказаться. Каждое слово было спонтанным и правдивым, и я словно узнавала их по-новому. Лицо ее было скрыто тенью капюшона, однако я видела, как она подняла руку, вытирая слезы, которые, я была уверена, текли сейчас по ее щекам. А потом она произнесла слова, которые прежде я никогда не слышала:
– Подойдите ближе, мои братья и сестры. И услышьте слова матери вашей, земли. Услышьте слова Морриган и ее сородичей.
Давным-давно, очень, очень давно,
Семь звезд упали с небес.
Одна, чтобы сотрясти горы,
Одна, чтобы вспенить море,
Одна, чтобы взорвать воздух,
И четыре, чтобы испытать сердца людей.
Ваши сердца испытываются и сейчас.
Откройте их истине,
Ибо мы должны быть готовы
Не только к врагу снаружи,
Но и к врагу внутри.
Она сделала паузу, задохнувшись на полуслове. На площади царила полная тишина, все, завороженные, ждали продолжения, и она продолжила:
Ибо многоликий дракон обитает
Не только за великой пропастью,
Но и среди нас.
Берегите свои сердца от коварства его,
Детей своих – от жажды его,
Ибо жадность его не знает границ,
И так будет,
Сестры моего сердца,
Братья моей души,
Семья моей плоти,
Навеки.
Она поцеловала два пальца и вознесла их к небу, и в движении ее отразилась глубокая печаль.
– Навеки, – отозвалась толпа.
Я все еще пыталась осмыслить ее слова. «Слова Морриган и ее сородичей»? «Семь звезд»? «Многоликий дракон»?
Королева встала и оглянулась, будто услышав что-то позади себя. Она спрыгнула со стены и поспешила прочь, растворившись во тьме так же легко, как сама ночь. Спустя несколько секунд балконные двери распахнулись, и на опустевший парапет в сопровождении нескольких стражников вышел капитан королевской стражи. И тут я заметила канцлера, стоявшего всего в нескольких футах справа от меня. Он до сих пор смотрел вверх, быть может пытаясь осмыслить это неожиданное выступление королевы, поэтому я повернулась, накинула на голову капюшон и поспешила прочь.
Однако, несмотря на опасность, что-то все же заставило меня вернуться на площадь и следующей ночью. Во мне до сих пор звучала горячая молитва королевы. И снова она заговорила, как только над городом опустилась завеса тьмы, – на этот раз с восточной башни.
На следующий вечер со мной пошли и Берди с Гвинет. Королева расположилась на стене под западной башней. Я переживала за нее, сидящую так неуверенно на карнизах и крышах, и гадала, не сделало ли горе ее безрассудной. Или даже не свело ли оно ее с ума. Она говорила то, чего я никогда раньше не слышала. С каждым разом людей становилось все больше и больше. Однако побуждали нас возвращаться именно ее призрачные слова. На четвертую ночь королева появилась на колокольне аббатства. «Откройте свои сердца истине».
– А вы уверены, что это королева? – спросила Гвинет.
Ее вопрос выпустил на свободу ноющее сомнение, закравшееся и в мою грудь.
– Отсюда не видно лица, – ответила я, все еще пытаясь разглядеть девушку, – но она носит королевский плащ.
– А что насчет голоса?
Это было самым странным. Да, ее голос напоминал голос королевы, но еще он был похож на сотни других знакомых мне голосов и на вечный звук, такой как шелест ветра в кронах деревьев. Он проходил сквозь меня, будто в нем была своя, особая правда.
Гвинет покачала головой.
– Там наверху не королева.
И тогда Берди озвучила то невозможное, о чем думали мы все.
– Это Лия.
И я сразу поняла, что это правда.
– Слава богам, она жива. Но почему выдает себя за королеву? – вслух поинтересовалась Гвинет.
– Потому что королеву почитают, – ответила ей Берди. – Кто станет слушать самую разыскиваемую преступницу в Морригане?
– А еще она готовит нас, – произнесла я.
Но к чему именно Лия готовила нас, я не могла сказать.
Глава пятидесятая
Очертания комнате придавала лишь полуночная луна; тускло-серый цвет обрисовывал каждую линию богато украшенного оловянного кубка в моей руке. Я поставила его обратно в шкафчик, где хранились и другие памятные вещи, собранные за годы службы: медальон из Айсландии, позолоченная морская раковина из Гитоса, нефритовый медведь из Гастино. То были неповторимые символы каждого из королевств континента, не считая, само собой, Венды, с которой не существовало никаких дипломатических отношений. Обязанности вице-ререгента требовали от него множества длительных поездок как консула. Я ни разу не слышала, чтобы он жаловался, но то удовольствие, которое он выражал по возвращении домой, многое говорило о тяготах его путешествий.
Я прикрыла дверцу шкафа и устроилась в кресле в углу. В ожидании. Темнота успокаивала меня. Я даже почти забыла, где нахожусь, если не принимать во внимание меч, покоящийся на коленях.
У меня заканчивались возможности. Пробираться в цитадель становилось все труднее и труднее, и к четвертому вечеру мне пришлось забраться уже на крышу аббатства. Однако жители города нашли меня и там. А сегодня вечером, вне всяких сомнений, у дверей аббатства тоже появятся гвардейцы.
В первую ночь, когда я произносила поминальные молитвы с портика, мне чудом удалось уйти. После я стала осторожнее, однако той ночью я повела себя крайне безрассудно и несдержанно. Мой желудок скручивался узлом. Все мои тщательно продуманные слова куда-то испарились. Стоило увидеть маму с Королевским книжником, и меня, словно острый нож, пронзило горе, уничтожив все, на что я надеялась: слезное воссоединение, долгожданное объяснение всего происходящего, устранение недоразумений между нами…
Я хотела хоть чего-нибудь.
Но вместо этого обнаружила рядом с моей матерью книжника и услышала из ее уст признание в заговоре. А потом встретила мечи стражи. Тридцать безумных секунд, проведенных с ней, обернулись для меня тяжелейшим предательством, и самое мучительное и непонятное во всем этом заключалось в том, что я по-прежнему тосковала по ней.
Я услышала шаги за дверью. Поправила рукоять меча. Я ничего не теряла от этой встречи, но, возможно, могла что-то приобрести – пусть и незначительное. Надеясь найти хоть какую-нибудь зацепку, я уже тщательно обыскала кабинеты канцлера и Королевского книжника. Мне нужно было какое-нибудь письмо. Что угодно. Однако в их палатах царили подозрительная чистота и порядок, словно их прочесали и избавили от всего уличающего. Я даже покопалась в золе их очагов, отлично зная, что именно так в прошлом они заставляли вещи исчезнуть, но нашла лишь небольшие клочки обугленной бумаги, не более.
Кабинет вице-регента же оказался захламлен донельзя, на столе была стопка бумаг, требующих его рассмотрения, наполовину написанное письмо министру торговли и несколько благодарственных грамот, готовых к подписи и печати. Здесь ничего не прятали.
Шаги приблизились, и дверь кабинета распахнулась. На мгновение треугольник желтого света осветил пол, после чего он снова исчез. Вице-регент пересек кабинет, ступая легкими шагами, и вместе с ним в помещение проник слабый запах. Одеколон? Я уже и забыла, что при дворе всегда пахнет духами и изнеженностью. В Венде Совет пах в основном потом и прокисшим элем. Я услышала, как мягко заскрипело кресло с толстой обивкой, когда он сел, а затем зажег свечу.
Он все еще не замечал меня.
– Здравствуйте, лорд вице-регент.
Он вздрогнул, начал было вставать.
– Нет, – мягко, но сурово прервала его я. – Сидите.
Я шагнула к свету, чтобы он смог увидеть меч, небрежно перекинутый через мое плечо.
Он взглянул на оружие и снова сел, произнеся лишь:
– Арабелла.
Выражение его лица стало торжественным, однако голос был низким и ровным, без малейших, как мне показалось, признаков паники.
На это я и расчитывала. Хранитель Времени к этому моменту уже крутился бы волчком и вопил во все горло, но вице-регент не был склонен к истерикам, как кое-кто из Совета. Он никогда не спешил и не торопился. Я села в кресло напротив.
– Вы собираетесь весь разговор направлять на меня эту штуку? – спросил он.
– Я не направляю ее. Поверьте, если бы это было так, то вы бы уже почувствовали. На самом деле я оказываю вам некоторую милость. Вы всегда нравились мне больше прочих в Совете, однако это не значит, что вы не один из них.
– Один из кого, Арабелла?
Я попыталась оценить правдивость его реакции. В данный момент мне было неважно, проявлял ли он когда-нибудь доброту ко мне. И я ненавидела то, что не могла довериться даже дружбе. Я никому не могла довериться.
– Вы тоже предатель, вице-регент? – спросила я. – Как канцлер и Королевский книжник.
– Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать.
– Я говорю об измене, лорд вице-регент. Самого высокого уровня. Полагаю, канцлеру наскучило обладать безделушками лишь на пальцах. И кто знает, какова будет доля Королевского книжника. Я научилась от нашего дорогого Комизара одному: все сводится к власти и ненасытной жажде ее.