Мы ввалились с ним в дверь почти одновременно. Дом был тих и пуст – если не считать детского плача. Наши взоры обратились к кровати, и Каден наклонился, извлекая из-под нее какой-то сверток.
– Это ребенок Паулины, – пояснил он, откидывая одеяльце, чтобы убедиться, что младенец не пострадал. – Она бы ни за что не оставила его вот так. – А затем, словно наконец-то осознав мое присутствие, он повернулся ко мне: – А ты какого черта здесь делаешь?
Но прежде чем я успел что-либо ответить, в дверь ворвалась Берди с какой-то девчонкой. Берди принялась кричать и сыпать угрозами и в конце концов потребовала отдать ей ребенка. Началось полное столпотворение и неразбериха, а потом в дом заглянул Оррин и доложил, что снаружи свежие следы лошадей – не принадлежащих нам.
– Их кто-то увез, – сообразил Каден. – Судя по всему, Паулина спрятала ребенка под кроватью, чтобы они не забрали и его тоже.
Девчушка в ту же секунду бросилась к двери.
– Мне срочно нужно в аббатство!
Каден и Берди крикнули ей подождать, но той уже и след простыл. Не понимая, что происходит, я вскочил на лошадь, а едва я догнал ее, как кочевница выхватила нож… И вот тогда-то я и узнал о плане Лии.
Глава шестьдесят вторая
Мы сидели втроем бок о бок, прислонившись к каменной стене. Я представляла себе их глаза, уставившиеся в черную пустоту точно так же, как и мои, и была даже благодарна, что не могла видеть лица Паулины, пока она рассказывала о постигшем их предательстве. Голос ее был полон неверия и слабо, опасно колебался между ужасом и холодной яростью. Я думала, что она сломается, однако внезапно в ней поднялось жуткое спокойствие – дикое и жестокое, жаждущее мести.
Гвинет сказала, что перед тем, как их забрали, она услышала крик Паулины с крыльца. А потому она выглянула в окно и, увидев приближающихся солдат, завернула ребенка в одеяло и сунула сверток под кровать.
Голос Паулины снова стал тонким и испуганным.
– Каден ведь найдет его, да? Лия, он найдет его?
Гвинет поспешно бросилась ее заверять, что Каден обязательно услышит плач ребенка, когда вернется с мельницы. Я тоже начала было уговаривать ее, а потом Паулина прикоснулась к моей руке и задела кровавое месиво на моей ладони. От ее прикосновения я застонала.
– Боги благочестивые, что произошло?
Когда их только втолкнули сюда, мы обнялись, однако в темноте подруги не могли видеть моего состояния.
Я уже успела поведать им о своей встрече с отцом, канцлером и стражниками, которые притащили меня сюда, а теперь рассказала и о злополучной встрече с Маликом и его арбалетом.
Паулина пришла в ужас и бросилась отрывать от нижней юбки полосы ткани, чтобы сделать мне перевязку. Гвинет же, спотыкаясь, ощупала углы нашей камеры и наскребла горсть паутины, которой обмотала мою руку. Вряд ли бы придворный лекарь одобрил такие кустарные методы лечения, и все же это должно было помочь замедлить непрерывно сочащуюся из моей руки сукровицу.
– Это было сложно? – спросила Паулина. – Убить его было сложно?
– Нет, – ответила я.
Это было легко. Но сделало ли это меня чудовищем? Ведь так я ощущала себя теперь – клубком зубов и когтей, готовым броситься на любого, кто войдет в эту дверь.
– Как бы я хотела, чтобы у меня в руке тоже был стальной болт, когда пришел Микаэль и указал на нас. – И Паулина, подражая его голосу, в который раз повторила его слова: – Выдать тебя – мой долг. Ведь я – солдат, а ты – разыскиваемая преступница королевства. У меня просто не было другого выбора. – Она туго затянула повязку на моей руке. – Долг! Когда магистрат бросил ему мешочек с монетами, Микаэль пожал плечами так, будто и не знал о вознаграждении за мою голову.
– Но как он узнал, что ты будешь в домике у пруда? – спросила я.
– Боюсь, он знает меня гораздо лучше, чем я его. Полагаю, это он проследил за мной до постоялого двора и известил канцлера. А когда меня там не оказалось, он поразмыслил, куда еще я могла отправиться. В этом домике мы… – Она глубоко вздохнула и не стала заканчивать свою мысль. Ей и не нужно было.
– А я оказалась просто удачным бонусом, – жизнерадостно добавила Гвинет. – О, подождите, пока канцлер не узнает, что я тоже в этом замешана. Вот потеха-то будет. Я давно знаю, насколько восхитительно злобным он может быть.
И тут она впервые заговорила о Симоне. Все же когда тебе грозит смерть, наверное, секреты уже и не кажутся такими уж важными.
Она вздохнула с отвращением, адресованным, как мне показалось, самой себе.
– Мне было всего девятнадцать, когда я встретила его. Он был старше, влиятельнее, осыпал меня вниманием. Я нашла его очаровательным, если вы можете в это поверить, но, по правде говоря, даже тогда я понимала, что он опасен. Я думала, что по сравнению с моей унылой жизнью горничной в Грейспорте роман с ним – это невероятное приключение. Он носил исключительно дорогую одежду и говорил так прилично, что рядом с ним мне казалось, будто я не менее ценна, чем он. Я снабжала его информацией почти целый год. Из-за порта в нашем трактире часто останавливались лорды и богатые купцы. И только когда двое высокородных, о которых я рассказала ему, были найдены мертвыми в своих постелях, я поняла, насколько он опасен на самом деле. Канцлер сказал мне, что они были «помехой». И все, что я считала в нем интересным, вдруг стало пугающим…
К тому моменту она уже была беременна. Она придумала для него сказку, что нашла работу в другом месте, готовая сказать или сделать все что угодно, лишь бы он не отобрал у нее ребенка. Но он и не пытался остановить ее. Он не обрадовался бы ее положению, а она – слишком боялась того, что он может сделать с ней или малышом. Симона пробыла с матерью всего несколько месяцев. Вскоре у Гвинет закончились средства, ей было не к кому обратиться, и она все еще переживала, что канцлер может ее выследить. Проезжая через Терравин, она заприметила на площади пожилую пару, нянчившуюся с детворой. Сами они были бездетны, и потому Гвинет последовала за ними к дому, в котором царили чистота и уют.
– На их подоконниках даже стояли красные герани в горшках. Я держала Симону на руках, глядя на эти цветы, два часа. Я знала, что они станут ей хорошими родителями. – Гвинет прервалась, и я услышала, как она смахивает слезы со щек. – После того как я оставила ее там, я не возвращалась в Терравин больше двух лет. Все еще боялась, что кто-нибудь обнаружит связь между мной и Симоной, но не проходило ни дня, чтобы я не думала о своей малышке. Они хорошие люди. Мы никогда не говорили об этом – наверное, они знают, что я не хочу, – но они прекрасно понимают, кто я, и выделяют для меня немалое место в их семье. Сейчас она счастливая и милая девочка. И нисколько не похожа на меня, слава богам. Или на него. – Ее голос надломился, словно она только что по-настоящему осознала, что может больше никогда не увидеть свою дочь.
И когда я услышала, как Гвинет сломалась, из моей груди будто испарился весь воздух.
– Перестань! – воскликнула я. – Мы обязательно выберемся отсюда.
– Чертовски верно! – взревела вдруг Паулина.
Поначалу мы с Гвинет испуганно замерли, а потом рассмеялись. Я представила, как Паулина сжимает в кулаке болт с выгравированным на нем именем Микаэля и потрясает им в воздухе. Гвинет протянула руку и взяла меня за плечо. Я закинула вторую на плечо Паулины и притянула ее к нам. Мы прильнули друг к другу, крепко обнявшись, прижались лбом к щеке, подбородком к плечу, и нас связали общие слезы и сила.
– Мы обязательно выберемся отсюда, – еще раз прошептала я.
А потом мы погрузились в молчание, понимая, что нас ждет впереди.
Гвинет отстранилась первой, прислонившись обратно к стене.
– Чего я не могу понять, так это того, почему мы все еще не мертвы. Чего они ждут?
– Разрешения, – ответила я. – Конклав в самом разгаре, и кто-то из них – тот, кто является ключевой фигурой в этом заговоре, – судя по всему, сейчас занят. Например, Королевский книжник.
– Но конклав прервется на полуденную трапезу, – возразила Паулина.
– Значит, у нас есть время только до полудня, – подытожила я.
Может, чуть дольше, если сработает мой запасной план, однако с каждой прошедшей минутой, пока я прислушивалась к колоколам аббатства, я все больше понимала, что и он был сорван.
Меня охватил неистовый гнев. Комизар должен был умереть от моего ножа. Мне стоило разделать его, словно праздничного гуся, а потом насадить его голову на меч и показать толпе в качестве доказательства, что я не испытываю к этому тирану никакой любви.
– Почему они поверили в эту ложь? – спросила я. – Как целое королевство могло принять за чистую монету, что я выйду замуж за Комизара и предам полк собственного брата?
Гвинет вздохнула.
– Они были убиты горем, – промолвила она, – горем и отчаянием. Погибли тридцать три наших лучших воина, и канцлер увидел удобную возможность дать им выплеснуть свою ярость – лицо и имя, которые они хорошо знали. И которое уже однажды отвернулось от них. Им было легко поверить.
Но если бы я не сбежала со своей свадьбы, то никогда бы и не узнала ни о планах Комизара, ни о предателях Морригана. Я бы блаженно жила в соседнем королевстве с Рейфом, по крайней мере до тех пор, пока Комизар не обратил бы свой взор на Дальбрек. А юные венданцы, которые едва доросли до того, чтобы суметь поднять меч, стали бы жертвенными агнцами Комизара, которых он отправил бы на передовую, скорее всего, для штурма городских ворот. Он использовал бы их, чтобы надавить на чувство совести морриганских солдат. Мои братья или их товарищи не стали бы убивать детей. Они замерли бы с занесенными клинками в руках, колеблясь, и тогда Комизар двинулся бы в атаку со своим разрушительным оружием.
Паулина осторожно опустила руку мне на бедро.
– Не все поверили в эту ложь. Брин и Реган не поверили ни единому слову.
Может, именно поэтому они сейчас и были на пути к своей смерти. Они задавали слишком много вопросов.